гает
             сургуч Жуковскому. Жуковский прикладывает печать.
                     С улицы донесся звон стекла и шум.

     Дубельт (тихо). Эй.

       Портьера внутренних дверей отодвигается, и появляется Битков.

Ты кто таков, любезный?
     Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
     Дубельт. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось.
     Битков. Слушаю. (Скрывается.)

                    Дубельт начинает запечатывать дверь.

     Жуковский. Кто мог ожидать, чтобы смерть  его  вызвала  такие  толпы...
Всенародная печаль... Я полагаю, тысяч десять перебывало сегодня здесь.
     Дубельт. По донесениям с пикетов, сегодня здесь перебывало  сорок  семь
тысяч человек.

                                   Пауза.

     Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали,
что иностранные лекаря нарочно залечили  господина  Пушкина,  а  тут  доктор
выходил - какой-то швырнул кирпичом, фонарь разбили.
     Дубельт. Ага.

                             Битков скрывается.

Ах, чернь, чернь...

                  Хор за дверями вдруг послышался громче.

(У дверей во внутренние комнаты.) Пожалуйте, господа.

Внутренние двери открываются, в гостиную входят один за другим в шинелях, с
           головными уборами в руках десять жандармских офицеров.

К выносу, господа, прошу. Ротмистр Ракеев, потрудитесь руководить выносом. А
вас, полковник, прошу остаться здесь. Примите меры, чтобы всякая помощь была
оказана госпоже Пушкиной своевременно и незамедлительно.

   Офицеры вслед за Ракеевым начинают выходить в столовую, кроме одного,
                который возвращается во внутренние комнаты.

А  вы,  Василий  Андреевич, останетесь с Натальей Николаевной, не правда ли?
Страдалица нуждается в утешении...
     Жуковский. Нет, я хочу нести его. (Уходит.)

  Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбанты, идет к дверям столовой.
                                   Темно.
Ночь  на  Мойке.  Скупой  и тревожный свет фонарей. Окна квартиры Пушкина за
занавесами  налиты  светом.  Подворотня. У подворотни тише, а кругом гудит и
волнуется   толпа.Полиция   сдерживает  толпу.  Внезапно  появляется  группа
                студентов, пытается пробиться к подворотне.

     Квартальный. Нельзя, господа студенты, назад! Доступа нет.

Возгласы в группе студентов: "Что такое? Почему русские не могут поклониться
                            праху своего поэта?"

     Назад! Иваненко, сдерживай  их!  Не  приказано.  Не  приказано  пускать
студентов.

   Внезапно из группы студентов выделяется один и поднимается на фонарь.

     Студент  (взмахнув  шляпой).  Сограждане,  слушайте!  (Достает  листок,
заглядывает в него.) "Не вынесла душа поэта позора мелочных обид...

             Гул в толпе стихает. Полиция от удивления застыла.

Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и убит".

                В группе студентов крикнули: "Шапки долой!"

     Квартальный. Господин! Что это вы делаете?
     Студент. "Убит. К чему теперь рыданья, похвал и слез ненужный хор...  И
жалкий лепет..."

                           Засвистел полицейский.

     Квартальный. Снимайте его с фонаря!

             В толпе смятение. Женский голос в толпе: "Убили!"

     Студент. "Не вы ль сперва так долго гнали..."

Свист. Полиция бросается к фонарю. Толпа загудела. В толпе крикнули: "Беги!"

     Караульный. Чего глядите? Бери его!
     Студент. "Угас, как светоч, дивный гений..." (Слова  студента  тонут  в
гуле толпы.)  "...Его  убийца  хладнокровно  навел  удар...  Спасенья  нет".
(Скрывается.)

Крик:  "Держи  его!" Полицейские бросаются вслед за студентом. Окна квартиры
Пушкина начинают гаснуть. В тоже время на другой фонарь поднимается офицер в
                              армейской форме.

     Офицер. Сограждане! То, что мы слышали сейчас, правда. Пушкин умышленно
и обдуманно убит. И этим омерзительным убийством оскорблен весь народ...
     Квартальный. Замолчать!
     Офицер. Гибель великого гражданина совершилась  потому,  что  в  стране
неограниченная власть вручена недостойным лицам, кои обращаются  с  народом,
как с невольниками...

  Полиция засвистела пронзительно во всех концах. В подворотне появляется
                                  Ракеев.

     Ракеев. Эге-ге. Арестовать!

   Появились жандармы. Офицер исчезает. В тот же момент послышался топот
      лошадей. Крик в толпе: "Затопчут!" Толпа шарахнулась, заревела.

Тесните толпу!

Пространство  перед  подворотней очистилось. Окна квартиры Пушкина угасли, а
подворотня  начала наливаться светом. Стихло. И тут же из подворотни потекло
тихое,  печальное  пение,  показались первые жандармские офицеры, показались
                               первые свечи.
                                   Темно.
Пение  постепенно  переходит  в  свист вьюги. Ночь. Глухая почтовая станция.
Свеча.  Огонь  в  печке.  Смотрительша  припала  к  окошку,  что-то пытается
рассмотреть  в  метели. За окошком мелькнул свет фонарей, Послышались глухие
голоса.  Первым  входит станционный смотритель с фонарем и пропускает вперед
        себя Ракеева и Александра Тургенева. Смотрительша кланяется.

     Ракеев. Есть кто на станции?

                  Тургенев, бросается к огню, греет руки.

     Смотритель. Никого нету ваше высокоблагородие, никого.
     Ракеев. А это кто?
     Смотритель. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие.
     Тургенев. Что это, чай? Налейте мне, ради бога, стакан.
     Ракеев. И мне стакан, только поскорее. Через  час  дашь  лошадей,  под,
возок тройку и под... это... пару...

                       Тургенев, обжигаясь, пьет чай.

     Смотритель. Тройку-то ведь, ваше...
     Ракеев. Через час дашь тройку. (Берет стакан, пьет.)
     Смотритель. Слушаю, слушаю.
     Ракеев. Мы на час приляжем. Ровно через час...  Часы-то  есть  у  тебя?
Через час нас будить. Александр Иванович, угодно, час поспим?
     Тургенев. Ода, да, я не чувствую ни рук, ни ног.
     Ракеев. Ежели будет какой-нибудь проезжий,  буди  раньше  и  дай  знать
жандарму.
     Смотритель. Понял, понял, слушаю!
     Ракеев (смотрительше). А тебе, матушка, нечего в окно смотреть,  ничего
там любопытного нету.
     Смотритель. Нечего, нечего... Слушаю. Пожалуйте на чистую половину.

Смотрительша открывает дверь, входит в другую комнату, зажигает там свечку,
       возвращается. Ракеев вдет в другую комнату, Тургенев - за ним.

     Тургенев. Боже мой!

                Дверь за Тургеневым и Ракеевым закрывается.

     Смотрительша. Кого, кого это они?
     Смотритель. Ежели ты на улицу выглянешь, я тебя вожжой.  Беду  с  тобой
наживешь. Вот оказия навязалась! И нужно  же  было  им  по  этому  тракту...
Выглянешь - я тебе... Ты с ним не шути!
     Смотрительша. Чего я там не видела...

Станционный  смотритель  уходит.  Смотрительша  тотчас  припадает  к окошку.
Наружная  дверь  открывается,  в  нее осторожно заглядывает Пономарев, потом
                                  входит.

     Пономарев. Легли?
     Смотрительша. Легли.
     Пономарев. Давай на пятак, кости замерзли.

             Смотрительша наливает стакан водки, подает огурцы.

(Выпивает, закусывает, трет руки.) Давай второй.
     Смотрительша (наливая). Да что же вы так? Вы бы сели и обогрелись.
     Пономарев. Обогреешься тут.
     Смотрительша. А куда путешествуете?
     Пономарев. Ох вы,  бабье  племя.  Все  равно  как  Ева...  (Пьет,  дает
смотрительше деньги и уходит.)

Смотрительша  набрасывает  платок и уж собирается выйти наружу. как в дверях
 показывается Битков. Он в шубенке, уши у него под шапкой повязаны платком.

     Битков. Заснули? (Охает, подходит к огню.)
     Смотрительша. Озябли?
     Битков. Ты в окно погляди, чего ты  спрашиваешь?  (Садится,  разматывая
платок.) Ты смотрительша? То-то я сразу вижу. Как звать?
     Смотрительша. Анна Петровна.
     Битков. Давай, Петровна, штоф!

                  Смотрительша подает штоф, хлеб, огурцы.

(Жадно пьет, снимает шубенку.) Что же это такое, а?
     Пресвятая богородица... Пятьдесят пять верст... Вот увязала.
     Смотрительша. Кто это связала?
     Битков. Судьба. (Пьет.) Ведь это рыбий мех, да нешто это мыслимо?
     Смотрительша. Ну никому, ну никому, язык отсохни, никому не скажу! Кого
везете?
     Битков. Не твое дело, а государственное.
     Смотрительша. И что же это вы нигде не отдыхаете? Да ведь замерзнете!
     Битков. Об нас горевать не будут, а ему теперь не холодно. (На цыпочках
подходит к внутренней двери и  прислушивается.)  Захрапели,  это  зря.  Ведь
сейчас же будить!
     Смотрительша. Куда везете?
     Битков. Но-но-но... у меня выпытывать. Это, тетка, не  твое  дело,  это
наше занятие. (Пауза.) В Святые Горы. Как его закопают, ну, тут и  мою  душу
наконец на покаяние. В отпуск. Его в обитель дальнюю, а меня в  отпуск.  Ах,
сколько я стихов переучил, будь они неладны.
     Смотрительша. Что это вы меня мучаете, все непонятное говорите?
     Битков (выпивает, пьянеет). Да, стихи сочинял...  И  из-за  тех  стихов
никому покоя...  ни  ему,  ни  начальству,  ни  мне,  рабу  божьему  Степану
Ильичу... Я ведь за ним всюду... Но не было фортуны  ему.  Как  ни  напишет,
мимо попал, не туда, не те, не такие...
     Смотрительша. Да неужто казнили его за это?
     Битков. Ну-ну-ну... Ну что с бабой разговаривать? Ох, дура!
     Смотрительша. Да что вы ругаетесь?
     Битков. Да как же тебя не ругать... А впрочем,  может  быть,  ты  и  не
дура... Только я на него зла не питал, вот крест. Человек как человек.  Одна
беда - эти стихи... А я за ним всюду, даже и  на  извозчиках  гонял.  Он  на
извозчика, а я на другого - прыг! Он и не подозревает. Потеха!
     Смотрительша. Да ведь теперь-то он помер. Теперь-то вы чего же за ним?
     Битков. Во избежание. Помер... Помереть-то  он  помер,  а  вон  видишь,
ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят  верст...
Вот тебе и помер... Я и то опасаюсь: зароем  мы  его,  а  будет  ли  толк...
Опять, может, спокойствия не настанет...
     Смотрительша. А может, он оборотень?
     Битков. Может, и оборотень. (Пауза.) Что это  меня  мозжит?..  Налей-ка
мне еще... Что это меня сосет?.. Да, трудно помирал. Ох, мучился. -  Пулю-то
он ему в живот засадил...
     Смотрительша. Ай-яй-яй...
     Битков. Да, руки закусывал, чтобы не кричать, жена чтобы не услыхала. А
потом стих. (Пауза.) Только, истинный бог, я  тут  ни  при  чем.  Я  человек
подневольный, погруженный  в  ничтожество...  Ведь  никогда  его  одного  не
пускали, куда он, туда и я. Ни на шаг, ни-ни-ни...  А  в  тот  день  меня  в
другое место послали, в среду-то... Я сразу  учуял,  -  один  чтобы.  Умные.
Знают, что сам придет куда надо. Потому что пришло ею время. Ну, и он  прямо
на Речку, а там уж его дожидаются. (Пауза.) Меня не было. (Пауза.) А в ихний
дом мне теперь не ходить больше. Квартира там теперь пустая, чисто.
     Смотрительша. А этот господин-то с вами?
     Битков. Александр Иванович, господин Тургенев,  сопровождающий.  Никого
не пустили. Ему одному велено. Господин Тургенев.
     Смотрительша. А старичок-то?
     Битков. Камердинер его.
     Смотрительша. Что же он не обогреется?
     Битков. Не желает. Уж мы с ним бились, бились,  бросили.  Караулит,  не
отходит. Я ему вынесу. (Встает.) Ой, буря...  Самые  лучшие  стихи  написал:
"Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она  завоет,  то
заплачет, как дитя..." Слышишь, верно; как дитя. Сколько тебе за штоф?
     Смотрительша. Не обидите.
     Битков  (швыряет  на  стол  деньги  широким  жестом).  "То  по   кровле
обветшалой вдруг соломой зашумит... То,  как  путник  запоздалый,  к  нам  в
окошко..."

   Входит станционный смотритель. Подбегает к внутренним дверям, стучит.

     Смотритель. Ваше высокоблагородие, ехать, ехать...

              Во внутренних дверях тотчас показывается Ракеев.

     Ракеев. Ехать.

                                   Конец


КОММЕНТАРИИ

     Впервые опубликована в  сборнике  пьес:  Булгаков  М.А.  Дни  Турбиных.
Последние дни (А. С. Пушкин). М., 1955. Затем: Булгаков  М.  А.  Пьесы.  М.,
1962; Булгаков М. А. Драмы и комедии. М., 1965;  Булгаков  М.А.  Пьесы.  М.,
Советский писатель, 1986; Булгаков  М.А.  Кабала  святош.  М.,  Современник,
1991.
    Публикуется по расклейке последнего издания.

     У истоков этой публикации стояла Е. С. Булгакова, а Л. Е.  Белозерская,
участвуя в составлении сборника "Пьесы-86", как бы подтвердила правомерность
этого выбора.
     Этот текст возник в итоге театральной доработки:  так  вместо  названия
пьесы "Александр Пушкин" стало: "Последние дни (А.  С.  Пушкин)",  сокращены
некоторые реплики и ремарки.
     Премьера спектакля "Последние дни  (Пушкин)"  во  МХАТе  состоялась  10
апреля 1943 года. И за этим текстом пьесы сохраняется право на публикацию.
     Кроме того, в основном  корпусе  тома  печатаем  "окончательный  текст"
пьесы "Александр Пушкин", датированный 9  сентября  1935  года,  который  по
общему мнению исследователей является второй редакцией пьесы (См.:  ОР  РГБ,
ф. 562, к. 13, ед. хр. 6 / Булгаков М. А. Собр. соч. в пяти томах, т. 3, М.,
1990).
     В Приложении публикуем рукопись пьесы "Александр  Пушкин",  законченной
27 марта 1935 года / См.: РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 5.  Впервые:  Булгаков
М. А. Пьесы 30-х годов. СПБ, 1994/, первый вариант, законченный 29 мая  1935
года / ИРЛИ, ф. 369, э 28. Впервые: Булгаков М. А. Черный маг.  Киев,  1990.
Затем: Булгаков М. А. Пьесы 30-х годов. СПБ, 1994/, и
     "Изменения в сцене бала" / ИРЛИ, ф. 369, э 220. Впервые: Булгаков М. А.
Пьесы 30-х годов. СПБ, 1994/.
     "Наброски из черновой тетради", "Первый вариант" и "Изменения  в  сцене
бала" печатаются по ксерокопии книги: Булгаков М. А. Пьесы 30-х годов.  СПБ,
1994.  Подготовка  текста  и  примечания  -  И.  Е.  Ерыкалова.  Составитель
использовал  некоторые  текстологические  наблюдения   подготовителей   этих
рукописей.
     Вполне возможно, что  мысли  написать  о  Пушкине  возникали  у  М.  А.
Булгакова еще во Владикавказе, во всяком случае в "Записках на манжетах"  он
высказал свою любовь к великому писателю, защищая его в диспуте от оголтелых
нападок пролеткультовского толка. О  Пушкине  в  то  время  писали  много  и
многие, а в 1937 году предполагалось отметить 100 лет  со  дня  его  гибели:
театры готовы были к  тому  времени  поставить  пьесы.  Так  возникла  мысль
написать пьесу "Александр Пушкин".
     Но в литературе о Пушкине было много противоречивого  материала,  много
неясностей,  сложностей,  "белых  пятен"  в  биографии  поэта.  И   Булгаков
предложил В.  В.  Вересаеву,  автору  популярной  книги  "Пушкин  в  жизни",
написать пьесу в  соавторстве:  Вересаев  поставляет  материал,  а  Булгаков
"обрабатывает" его, создавая пьесу. Но из этого творческого союза ничего  не
получилось: о  сложностях  и  противоречиях  этой  творческой  работы  можно
прочитать в переписке двух писателей,  опубликованной  Е.  С.  Булгаковой  в
журнале "Вопросы литературы" (1965, э 3), а также: Булгаков  М.  А.  Письма.
М., 1989.
     Тщательно изучая материалы о Пушкине, в том числе и  представляемые  В.
В. Вересаевым, М. А. Булгаков писал ему 20 мая 1935 года, когда  работа  над
пьесой подходила к концу: "Вы говорите, что Вы,  как  пушкинист,  не  можете
согласиться с моим образом Дантеса. Вся беда в том, что пушкиноведение,  как
я горько убедился, не есть точная наука" ("Письма", с. 340).
     Булгаков перечитал прежде всего самого Пушкина, его письма, дневниковые
записи, воспоминания о нем и его  времени,  о  его  современниках.  Особенно
тщательно он изучил все материалы о гибели поэта. И  здесь  он  нашел  много
противоречивых материалов, которые нуждались  в  критическом  использовании.
Прежде всего он поставил себе цель - "воскресить минувший век  во  всей  его
истине" (А. С. Пушкин).
     Ведь пушкиноведение - "не  есть  точная  наука".  Сам  В.  В.  Вересаев
высказывал неверные суждения. В частности,  в  статье  "В  двух  планах"  он
отделял   Пушкина-поэта   от   Пушкина-человека:   "В   жизни   -   суетный,
раздражительный, легкомысленный, циничный, до безумия ослепляемый  страстью.
В поэзии - серьезный, несравненно-мудрый  и  ослепительно-светлый,  -  "весь
выше мира и страстей" (Вересаев В. В. В двух планах: статьи о  Пушкине.  М.,
1929. с. 140). Многие не соглашались с такой огрубленной трактовкой личности
Пушкина. В. Шкловский, по воспоминаниям В. Каверина, сказал,  что  книга  В.
Вересаева "Пушкин в  жизни"  -  "это  Пушкин,  от  которого  отняли  перо  и
чернила". Критически отнеслись к этой книге такие известные ученые,  как  Н.
Пиксанов, Д. Щеголев, М. Цявловский, Г. Винокур и др. М. Цявловский  обращал
внимание на то, что В. Вересаев упорно в своих статьях  и  книге  "Пушкин  в
жизни"  развивал  мысль   "о   полной   разобщенности   Пушкина-человека   и
Пушкинапоэта". И эти мысли В. Вересаева совершенно неприемлемы.
     "Однако  мысль  В.  Вересаева  о  "двух  планах"  пушкинской   личности
оказалась очень живучей, - писал А. Г. Рабинянц. - В 1930-х г.г.  в  статьях
других авторов она доводилась до крайности. С поэтом вообще не считались как
с человеком, и он лишался каких бы то  ни  было  личных  мотивов,  взглядов,
желаний. О нем сочиняли самые разные, подчас странные книги и пьесы. В  1935
году самому Вересаеву пришлось защищать от таких авторов Пушкина,  ибо,  как
он писал, "даже при жизни  Пушкина  никакие  Булгарины  не  печатали  о  нем
подобных гнусностей", как некоторые ученые и критики в 1930-х г.г. Именно  к
пушкинистам обращался со словами "пощадите классика!" В. Стенич, в борьбе за
"пристойное обращение с пушкинским наследием"  нужны  были  очень  серьезные
меры". (А. Г. Рабинянц. Из творческой истории пьесы М. Булгакова  "Александр
Пушкин". Булгаков и пушкинистика 19201930 г.г. - сб. "Проблемы  театрального
наследия М. А. Булгакова", Л. 1987. с.79-80 и др.)
     По письмам к В. Вересаеву и другим источникам установлено,  что  М.  А.
Булгаков тщательно изучил и сделал выписки из следующих книг: Щеголев П.  Е.
"Дуэль и смерть Пушкина", Лемке М. К. "Николаевские  жандармы  и  литература
1826-1855 г.г.", "Воспоминания" В. А. Сологуба, "Литературные  воспоминания"
И. И. Панаева, "Приключения Лифляндца в Петербурге",  "Петербургские  очерки
П. В. Долгорукова, "Записки" А. В. Никитенко, Н. И. Греча и др.
     А. Г. Рабинянц совершенно правильно отмечает: "Булгаков  создавал  свое
произведение в полемике с  критиками,  поэтами,  пушкинистами.  Взявшись  за
самую  трудную,  мало  исследованную  тогда  историю  дуэли  и  гибели,   он
самостоятельно  изучал  материалы,   не   принимая   на   веру   ни   одного
пушкинистского утверждения". Вместе с  тем  не  лишено  основания  и  другое
утверждение: "О роли Николая I в событиях пушкинской смерти  Булгаков  почти
полностью согласился с А. Поляковым, П. Щеголевым, М. Лемке, Г. Чулковым, М.
Цявловским,  Б.  Казанским",  В  этом  вопросе  Булгаков  оказался  не  выше
пушкиноведения 1930-х г.г. Сегодня, на основе новых материалов, автор  книги
"Пушкин в 1836 году" С. Г. Абрамович пишет, что "поведение Николая I в  деле
Пушкина не  было,  конечно,  ни  единственной,  ни  тем  более  определяющей
причиной  январской  трагедии...  Никакого  "адского"  злодейства  царь   не
совершил: наивно приписывать ему некие тайные козни и заранее  разработанные
планы, направленцые на то, чтобы погубить Пушкина. Николай I не  давал  себе
труда быть интриганом, он был слишком самодержцем, чтобы испытывать  в  этом
потребность" (Там же, с. 85 и 84).
     А между тем А. Гозенпуд приводит многочисленные свидетельства в  пользу
именно роковой роли Николая I в гибели  Пушкина:  "В  пьесах  В.  Каменского
"Пушкин и Дантес" (1924) и Н. Лернера "Пушкин и Николай I"  (1927)  трагедия
затравленного