ожет
быть, его жадные стремления и желания не сбудутся, закрались в душу Иуды.
   Не спала также и Марфа. Она сидела  в  своей  каморке,  освещенной  слабо
горевшим светильником, смотря на большую квашню  теста,  которую  надо  было
замесить, ибо она сама обещала  лично  приготовить  хлеб  для  учителя.  Она
понимала, что ей предстоит еще много работы, но усталые  ноги  и  измученные
руки, да вдобавок какое-то глухое, непонятное горе отнимали у нее  последние
силы. Она чувствовала, что должна радоваться обращению сестры, но напротив -
неизмеримая печаль заволакивала ее сердце и  душу,  что-то  дорогое,  ценное
умирало и гасло для нее. С  тяжелым  вздохом  встала  она,  высоко  засучила
широкие рукава, завязала их сзади и, обнажив белые, полные,  стройные  руки,
принялась за работу, но  вдруг  голова  ее  задрожала  и  слезы,  как  град,
покатились по бледнеющим от тайной боли и страданий щекам.

Глава 7

   Анна  понял,  что  он  ошибся.  Произошло  нечто  весьма  неприятное:  не
противореча закону, Иисус своим  поразительным  ответом  уничтожил  одну  из
самых суровых его заповедей, остановил  руки,  уже  схватившиеся  за  камни,
вызвал замешательство в понятиях толпы и  встревожил  старейшин.  Великий  в
Галилее не умалился в Иерусалиме,  как  предполагал  синедрион,  напротив  -
слава его возросла, и он стал еще более популярным.
   Глаза всех обращались к молодому равви, как только он появлялся в  храме,
а крытая колоннада Соломона,  где  он  так  любил  проповедовать,  не  могла
вместить всех желающих слышать его. В роскошных галереях этого здания, с его
тройным рядом колонн и резной крышей, стоявшего на обрыве Кедронской  долины
перед   лицом   памятников,   поставленных   в   честь   древних   пророков,
проникновенный учитель не  только  излагал  свое  новое  учение,  но  и  вел
одновременно ожесточенную  борьбу  с  ревнителями  старого  закона,  которые
лукаво испытывали  его,  стремясь  извратить  его  речи  перед  народом.  Не
удавалось им это: каждый раз им  приходилось  терпеть  горькое  поражение  и
принимать удар, направленный на самую сущность их верований.
   Когда Иисуса спрашивали, почему он братается с самаритянами и грешниками,
он отвечал:
   - Не здоровые имеют нужду во враче, но больные... - и затем развивал  эту
мысль в простых и понятных толпе притчах о  блудном  сыне,  пропавшей  овце,
милосердном самаритянине. Когда  священники  упрекали  его  за  то,  что  он
излечивает больных в субботу, то Иисус отвечал:
   - Как вы полагаете; должно ли в субботу добро делать или зло делать? Душу
спасти или погубить?
   Не зная, что ему ответить, они говорили, что он имеет в себе Вельзевула и
изгоняет бесов силою князя бесовского.
   Иисус отвечал им сравнениями, что не может же дьявол изгнать дьявола:
   - Ведь никто не может войти в дом сильного и  расхитить  вещи  его,  если
прежде не свяжет сильного; и только тогда он расхитит богатства его.
   А  потом,  обращаясь  к  народу,  он  открывал  ему  глаза  на  лицемерие
священников, которые увеличивают воскрылия  одежд  своих  и,  под  предлогом
долгих молитв, поедают дома вдов, называл их змеиным племенем,  порождениями
ехидниными, слепыми вождями  слепых,  которые  обходят  море  и  сушу,  дабы
обратить хоть одного нового еврея, а когда это случится, то делают его вдвое
худшим сыном геенны, и, указывая на памятники пророков, он говорил:
   - Вы строите гробницы тем, которых избили отцы  ваши,  -  таким  образом,
свидетельствуете против них. На  вас  надо  искать  всю  кровь  праведников,
пролитую на земле, от крови Авеля до крови Захарии, которого вы убили  между
храмом и жертвенником... У вас, повторяю вам, я буду искать ее!
   Ужас этих слов отнимал язык у  священников  и  производил  такое  сильное
впечатление, что вокруг наступала мертвая  тишина,  а  над  толпой  слышался
только звучный голос учителя.
   Народ, угнетаемый духовенством, тяжко вздыхал, в толпе раздавались глухие
стоны и сдавленные восклицания, словно идущие откуда-то из моря  темноты.  А
Иисус обращался к толпе со словами любви и прощения, говоря:
   - Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные - и я  успокою  вас,  я
дам отдых рукам вашим и покой душам вашим!
   Толпа колыхалась, как колосья в поле, раздавались рыдания, из уст  мужчин
вырывались крики восторга, а женщины благословляли чрево,  носившее  его,  и
сосцы, его питавшие.
   Книжники и фарисеи извивались от злобы, но не смели поднять на него руку,
боясь толпы, провозглашавшей  его  пророком.  Да  и  среди  самих  старейшин
возникли сомнения. Член совета, Иосиф из Аримафеи, стал говорить  об  Иисусе
весьма снисходительно, а Никодим прямо восторгался им.
   - Всегда и во все времена каждый пророк  обличал...  -  выразился  как-то
Никодим на заседании синедриона.
   - Каждый обличал, но в общих  чертах,  заблуждения  мира,  а  этот  прямо
пальцем на нас указывает! - угрюмо ответил Каиафа.
   Никодим резко возразил ему;
   - Вы обещали уничтожить его, испытываете  его  постоянно,  наступаете  на
него и отходите прочь, разбитые наголову! Я каждый день хожу его  слушать  и
возвращаюсь, словно ослепленный новым светом. Он проник в самую глубину моей
души, когда однажды, смотря на меня, сказал;
   "Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла". Это
старое изречение с тех пор не выходит у меня из головы, Анна, имевший  самые
точные сведения о деятельности Иисуса, добавил:
   - ".И тот, кто упадет на этот камень, - разобьется, а на кого он  упадет,
того раздавит". Это было направлено против нас! Дело обстоит так, что или мы
будем стерты в порошок, или он ляжет во прах...  Пусть  проповедует  дальше,
авось до чего-нибудь договорится!
   И старик, задыхаясь от гнева, обвел всех  таким  яростным  взглядом,  что
задрожал Иосиф из Аримафеи, смутился даже смелый Никодим.
   Пока старейшины совещались между собой, народ увлекался новым учителем, в
особенности женщины, которые теснились к нему поближе, стараясь прикоснуться
к его одежде, уверяя, что это прикосновение облегчает их  различные  недуги.
Они подносили к нему детей, прося благословить их, ловили  и  целовали  полы
его плаща.
   Желание  видеть  и  слышать  Иисуса  стало  таким  всеобщим,   что   даже
неизлечимые  больные,  бесноватые  и  прокаженные,  изгнанные  из   городов,
обитатели пещер и могил,  выбегали  из  своих  логовищ,  чтобы  хоть  издали
посмотреть на него.
   А он шел тихий и спокойный, ласково улыбаясь,  расточая  слова  утешения,
хотя  прекрасно  знал,  что  начал  борьбу  на  жизнь  и  смерть  с  могучим
духовенством и предвидел ее исход.
   Среди учеников Иисуса также стали высказываться опасения.
   Учитель, действовавший раньше так осторожно,  запрещавший  называть  себя
Христом, теперь открыто давал понять, кто он такой,  так  резко  нападал  на
священников, становился таким нетерпеливым по отношению к своим сторонникам,
суровым и требовательным к своим приближенным, что они прямо боялись его.
   На их робкие замечания по этому поводу он отвечал:
   - Я пришел, чтобы низвести огонь на землю, и чего же вы хотите,  если  он
уже возгорелся? Я пришел разделить человека с отцом его, дочь  с  матерью  и
невестку со свекровью ее, чтобы человек бросил все и пошел за мной!
   Но особенно встревожились ученики, когда однажды, слушая их восторги  при
виде роскошного иерусалимского храма, он заметил:
   - Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне! - и
дал им понять, что дело разрушения совершит он.
   А когда они с  тревогой  спрашивали  его,  когда  это  произойдет,  Иисус
рисовал им страшные картины, в  которых  слышался  гром  битвы,  гул  вихря,
зарево пожара и кровавые видения будущих гонений.
   - Ив  скорби  будете  вы  и  будете  ненавидимы  всеми  во  имя  мое,  но
претерпевший до конца спасется, и вы увидите меня, грядущего с силою  многою
и славою. Когда вы услышите об этих войнах и волнениях, не  ужасайтесь,  ибо
надлежит сему быть. Но это еще не конец. Восстанет народ на народ и  царство
на царство,  и  предадут  вас,  и  будут  вас  преследовать  в  судилищах  и
синагогах, и поставят вас пред правителями и царями, но я вам дам  мудрость,
которую не смогут побороть противники ваши. Вы будете преданы вашими родными
и друзьями, и умертвят некоторых из вас, и все будут ненавидеть вас. А когда
начнут твориться такие вещи, что люди станут замирать от страха и  ожидания,
вы смело глядите вперед и высоко поднимайте голову,  ибо,  значит,  царствие
близко... Вас будут преследовать на земле, но вы верьте... Я покорю мир!
   Ученики,  слушая  эти  слова,  дрожали  от  страха,  но  совершенно  иные
впечатления переживал Иуда. Никакой тревоги не было в его душе, а, напротив,
гордость охватывала ее. Ноздри  его  расширялись,  словно  чуя  запах  крови
приближающейся битвы; перед глазами проходили  неисчислимые  отряды  Иисуса,
топчущие тяжелой  стопой  выю  народов  земли,  воздвигающие  величественный
царский трон, а около трона  высокое  подножие  для  него,  Иуды.  Иуда  был
уверен, что если кто и погибнет, то уж  наверно  не  он.  У  него  в  памяти
постоянно звучали слова, когда-то сказанные Иисусом Петру:
   - Когда я воссяду на престоле славы своей, то сядете и вы  на  двенадцати
престолах судить двенадцать колен Израилевых!
   И в то время,  когда  другие  апостолы  падали  духом,  пугаясь  страшных
предсказаний Иисуса, сердце Иуды наполнялось храбростью, мужеством и верой в
близкую победу.
   Теперь он уж смело, не боясь ничего, не отступая ни на  шаг  от  учителя,
дерзко поглядывал на фарисеев  и  на  свой  собственный  страх  и  риск  вел
лихорадочную  агитацию  в  народе.  При  этом  в  его  речах  слова   Иисуса
претворялись в настоящие воззвания, призывавшие народ к открытому восстанию.
Идеальный  характер  нового  учения,  в  изложении  Иуды,  приобретал  чисто
вещественный колорит. Будущее царство рисовалось, как завоевание мира грубою
силою.
   И, таким образом, в уме угнетенного народа Иудеи, народа, считавшего себя
избранным  и,  значит,  призванным   к   власти   над   миром,   создавалось
представление о Мессии  как  виновнике  великих  и  необыкновенных  событий,
возносящих Иерусалим из бездны рабства на вершины славы.
   Боевой пыл речей  Иисуса,  резкость,  с  которой  ударял  кроткий  прежде
учитель  по  сердцам,  застывшим  в  догме  закона,  вспыльчивость,   взрывы
негодования ввиду встречаемой оппозиции -  все  эти  перемены  в  настроении
Иисуса весьма радовали Иуду, И ему не понравилось  только  одно,  это  совет
быть терпеливыми. Он понимал, что терпение было нужно до тех  пор,  пока  на
стороне учителя была одна лишь Галилея, но  теперь,  когда  на  его  сторону
перешло население Иерусалима, всякие проволочки Иуда считал только напрасной
тратой  времени.  По  его  мнению,  уже  довольно  было  слов;   надо   было
действовать.
   И, действительно, Иисус вскоре перешел к делу.  При  виде  той  торговли,
которая велась в преддверия храма, учитель вскипел гневом;  скрутив  бич  из
веревки, он разогнал торговцев, раскидал их  деньги,  опрокинул  прилавки  и
бросил в лицо священникам жестокий упрек, что из дома  молитвы  они  сделали
разбойничий вертеп.
   Толпа испугалась. Ученики разбежались в разные стороны; один только  Иуда
не отступал ни на шаг от учителя и был в восторге от его  смелого  поступка.
Он демонстративно шагал вслед за  Иисусом,  который  с  изменившимся  лицом,
бледный, устремив взгляд  в  пространство,  не  замечая  никого,  шел  среди
глубокой тишины сквозь расступавшуюся перед ним толпу.
   Таким образом, они миновали дворы храма, площадь, перешли через Кедрон и,
наконец, остановились в Гефсиманском саду, где Иисус, совершенно истощенный,
опустился  на  камень.  Возбуждение  его  улеглось  и   сменилось   глубокой
задумчивостью. В рамке рыжеватых волос, словно повитое  облаком  меланхолии,
белело его лицо. Иуда пристально смотрел на учителя и, наконец, сказал;
   - Ты победил их в их собственном доме, почему же ты так печален?
   - Победил, но не убедил... - с глубокой печалью ответил Иисус, - Учитель,
- живо заговорил Иуда, - поверь мне: я - человек бродячий,  бывалый,  хорошо
знаю темные дела и делишки  этого  мира.  Дикий  он,  завистливый,  лукавый,
надменный перед слабыми, покорный силе.  Не  удержит  его  любящая  рука,  а
крепко держать будет лишь  вооруженный  кулак...  Не  последовали  торгующие
слову твоему, но рассеялись,  когда  ты  взялся  за  бич.  Учитель!  Смелые,
сильные  и  мужественные  пастухи  Галилеи  любят  тебя.  Самаритяне  всегда
последуют за тобой.  Чернь  иерусалимская  и  многие  из  чужого  народа,  с
которыми я уже говорил, тоже пойдут вслед за тобою. Чего  же  ты  ждешь?  Ты
увлекаешься сравнениями, но сравнения лишь тень  самой  сути,  Довольно  уже
этих притч. Пора собирать урожай!
   - Время мое еще не настало, - ответил Иисус, - а урожай мой, Иуда, должен
долго произрастать в сердцах, дабы зелеными побегами покрыть землю, скалы  и
камни, сухие места и болота,  горы  и  долины,  берега  морские  и  песчаные
пустыни, ибо нива моя есть целый мир!
   - В сердцах, ах, в сердцах! - нервно  бросил  Иуда.  -  У  священников  в
сердцах пылает ненависть к тебе, а  под  их  влиянием  начинается  в  народе
раскол; одни говорят, что ты праведный  пророк,  а  другие  шепчут,  что  ты
соблазнитель. Толпа  не  может  ждать.  Она  не  может  стоять  на  месте  и
разбегается, если ее не  ведут  вперед.  Ты  сам  говорил,  что  нет  ничего
тайного, что не стало бы явным. Дай же, наконец, знамение, брось же лозунг!
   - Иуда, - как бы с упреком проговорил. Иисус, - разве я не  даю  знамений
ежедневно, не призываю  ежечасно?  Имеющие  уши  да  слышат...  Разве  я  не
благословляю очей, которые видят, не говорю, что кто не со мной, тот  против
меня, и кто не собирает со мною, тот расточает?  Разве  я  не  предупреждаю,
чтобы вы были постоянно  готовы  к  принятию  царствия  моего?  Разве  я  не
повторяю: что вы сказали в темноте, то услышится во свете, и что говорили на
ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях? Я знаю, что между мною и
храмом - разрыв навеки, но не думай, что это произошло только  сегодня:  так
было от века. Так было, есть и будет!
   Иисус встал и начал подниматься на  гору  Елеонскую.  На  вершине  ее  он
остановился и залюбовался городом.
   Среди домов  с  плоскими  крышами,  рассеянных  по  холмам  и  вереницами
сбегавших вниз в овраги, то здесь, то там мелькали  слабые  огоньки.  Вокруг
них темнели мощные изгибы тройной  стены,  окружавшей  Иерусалим,  виднелись
высокие четырехугольники башен, казавшихся издали величественными колоннами,
поддерживающими небесный свод. Почти посредине города возвышалась гора  Сион
с ее роскошным храмом, который, казалось, весь сиял, ибо там,  где  не  было
золота,  слепил  глаза  своею  белизною  мрамор.  На  краях  золотых  стрел,
украшавших крышу храма, переливались  лучи  месяца,  словно  синие  огоньки,
Долго всматривался Иисус в дивное здание  и  проговорил  сурово  вполголоса,
словно самому себе:
   - Разрушу этот храм...
   - Но когда? - мрачно бросил Иуда.
   -  Скоро...  И  немного  дней  пройдет,  воздвигну  новый,  во  сто  крат
больший...
   - Чтобы царствовать в нем?
   - Да, чтобы жить в нем!
   Иуда, понимавший каждую вещь вполне реально, схватил  Иисуса  за  полу  и
стал говорить с жаром;
   - Тогда я стану рядом с тобой,  как  стоял  сегодня,  когда  те  убежали,
изменяя тебе!
   Иисус вздрогнул, посмотрел ему в глаза и, понимая,  к  чему,  собственно,
стремится Иуда, ответил сурово:
   - Убежали и, может быть, не раз из боязни сердца отрекутся от меня, но ты
берегись, чтобы в жадности духа своего не изменил мне окончательно...
   - Ты всех должен подозревать, коль скоро так думаешь! - с  обидой  сказал
Иуда.
   Иисус, услыхав позади себя шелест, обернулся и, заметив стройную  фигуру,
сказал:
   - Ошибаешься; вот хотя бы сердцу этой женщины я верю,  вполне  верю,  что
она никогда не покинет меня!
   Иуда обернулся и увидал Марию. Она уже давно следила за ними и испытывала
необычайное впечатление. Тяжелый, нескладный Иуда в рыжем плаще  и  стройный
Иисус в белом казались ей воплощением двух элементов ее собственной  натуры.
Она видела первого возлюбленного своей горячей крови и первую девичью чистую
любовь своего  сердца.  И  Мария  испытывала  впечатление,  что  куда-то,  в
необозримую даль, уходит вся прежняя легкая телесная  радость  ее  жизни,  а
охватывает ее что-то нежное, какое-то непонятное чувство  окутывает  все  ее
существо, словно облаком,  сотканным  из  паутинной  и  неразрывной  основы,
забирая в вечное владение ее недавно свободную,  беззаботную,  а  теперь  до
глубины встревоженную душу.
   - Иисусе! - воскликнула она и припала к рукам учителя. - Твои ученики уже
были у нас и, не найдя тебя, пошли искать. Я так  боялась  за  тебя,  но  ты
здесь... И я счастлива, что первая увидела тебя. Позволь мне созвать их! - и
звучная, громкая трель, словно жемчуг, брошенный в воздух, вырвалась  из  ее
уст.
   Повторило ее далекое эхо, и вскоре  раздались  ответные  возгласы,  среди
которых выделялись звучный голос Иоанна и громкий дискант Марфы. Вскоре  все
собрались вместе и направились к дому Лазаря.
   Во время ужина ученики робко и с раскаянием посматривали на  учителя,  но
он уже, казалось, позабыл обо всем. Лицо его выражало полнейшее спокойствие,
глаза сияли тихим светом. Он расспрашивал  о  здоровье  Лазаря,  расхваливал
хлеб, испеченный Марфой, а встречаясь с мечтательными, сиявшими, как звезды,
глазами Магдалины, улыбался так нежно,  что  от  этой  улыбки  кружилась  ее
голова и замирало сердце.
   В этом тихом, уютном доме, окруженные любовью набожной семьи,  учитель  и
апостолы находили отдых от шума, суеты, духоты города и  тревожных  волнений
духа.
   Но однажды, поздно вечером, когда все  уже  разошлись  на  отдых,  Дебора
доложила  своей  госпоже,  что  какой-то   человек,   по-видимому   знатный,
настойчиво желает видеться с ней. Напрасно она объясняла ему, что госпожа не
принимает никого, он все-таки настоял на своем и ждет ее за воротами.
   Встревоженная Мария вышла.  Из  мрака  кипарисов  выступил  навстречу  ей
закутанный в плащ стройный мужчина. Это был Никодим.
   Узнав его, Мария смутилась и отступила к воротам, но Никодим  схватил  ее
за руку и прошептал:
   - Мария, если ты действительно, как говорят, любишь  равви,  то  заклинаю
тебя памятью ночей, проведенных когда-то вместе со мной, и моим достоинством
князя Иудеи, вызови учителя, чтобы я мог поговорить с ним наедине.
   - Учитель уже спит...
   - Разбуди его! Дело, по которому я пришел, весьма спешное и важное...
   И видя, что Мария колеблется, смотрит на него недоверчиво,  проговорил  с
глубокой серьезностью:
   - Мария, ты, может быть, и не знаешь о том, как я защищал тебя когда-то в
синедрионе, когда старейшины говорили, что тебя надо побить камнями. И как я
защищал тебя когда-то, так и теперь учителя, спасшего тебя, я  защищаю  один
против всех. Ты знаешь меня и знаешь, что я не лгу!
   - Что ты говоришь? Подожди... - испугалась Мария и  побежала  в  комнату,
где спал Иисус.
   Двери были полуоткрыты. В углу догорала маленькая лампочка, а  в  глубине
комнаты слабо виднелись очертания ложа. Мария остановилась  на  пороге;  все
закружилось перед ней. Ей показалось так страшно и странно, что  так  поздно
ночью  она  войдет  одна  к  нему.  Сердце  ее  стремительно   забилось.   С
изменившимся лицом,  то  смертельно  бледнея,  то  вспыхивая  румянцем,  она
осторожно на цыпочках подошла к ложу и склонилась над ним, затаив дыхание.
   При слабом свете ночника белело прекрасное лицо; о чем-то необычном думал
и грезил высокий лоб, окруженный прядями волнистых волос.
   Неподвижно, словно  зачарованная,  широко  раскрыв  глаза,  всматривалась
Мария в его лицо. Забыто было все; и поручение  Никодима,  и