зами. Но повесить на стену фотографию ей казалось  смешным  и
нелепым,  и  тогда  я  посоветовал  ей  заказать  портрет.  Но,  как  вы
понимаете, обращаться к художникам Монпарнаса ей не хотелось, к тому  же
это желание у нее то пропадало, то  возникало  вновь.  А  тут  приезжает
Бернар и взахлеб рассказывает о вас... Натали  припомнила  вашу  работу,
купленную у Драницына, и поняла, что это судьба. Я уже не знаю, как  она
вам все это объяснила, но схема приблизительно такова.
   - Вы знали о том, что она без моего разрешения  взяла  из  мастерской
портрет?
   - Да, признаюсь, знал.
   - Вы считаете, что она похожа на ту женщину, которая там изображена?
   - Мне трудно судить: я знаком с Натали всего два года. Хотя она,  как
вы уже знаете, утверждает, что была именно такой.
   - А она вам не успела  сказать,  что  это  мой  автопортрет?  Это  я.
Понимаете? Я писала его, когда мы плавали с Бернаром и Сарой на яхте.
   - Вот как? - Доктор, казалось, был искренне удивлен. - Ну  тогда  все
становится намного проще. Очевидно, ей вполне подошел  этот  вариант.  А
свой портрет она, стало быть, не видела?
   - Нет. Но боюсь, что он неудачный. Задача оказалась не из легких.
   - В таком случае не стоит его и показывать.  Примите  все  как  есть.
Главное, что Натали осталась довольна. Или вам так жалко свой портрет?
   - Да нет, что вы!
   - В таком случае я, с вашего разрешения,  покину  вас.  Мы  с  Натали
сейчас отправляемся за покупками. По-моему, она собирается в Москву.
   - В Москву? Зачем?
   - Ей вчера позвонил какой-то общий ваш знакомый и сказал нечто  очень
важное.
   - Это наверняка Драницын. Вы  не  знаете,  кстати,  почему  со  всеми
своими поручениями она обращается именно к нему?
   - Она помогла ему организовать выставку и теперь вправе  рассчитывать
на его помощь.
   Ева, извинившись, что потревожила доктора, попрощалась с ним и  сразу
позвонила Блюму.
   Трубку взяли сразу, словно ждали звонка.
   Женский голос тотчас разразился истеричным монологом на  французском,
из чего Ева сумела понять, что попала  на  ревнивую  женщину,  в  чем-то
отчаянно ее упрекавшую. Ева повесила трубку.

***

   Гриша приехал поздно и сообщил, что ателье "Флер Бурже" действительно
существует, но той фотографии никто не помнит.
   - Я сам ездил на Судейскую улицу, но, увы...
   - Гриша, от меня ушел Бернар. Я показала ему пленку,  он  оскорбился,
сказал, что я ничуть не лучше Натали, выписал мне чек на приличную сумму
и ушел. Понимаешь, он совсем ушел.
   - Вот и хорошо. Сейчас сядем с тобой в самолет, следующий до Ниццы, а
дальше - морем, через Генуэзский залив, в  Пизу.  Затем  я  покажу  тебе
Корсику. А на Сардинии у меня один состоятельный клиент, поживем у  него
на вилле с недельку, позагораем, поплаваем, а потом, если  ты,  конечно,
захочешь, поплывем по Тирренскому морю в Неаполь...
   - Красиво, конечно, но никуда я не поеду.
   Хватит мне строить иллюзии и постоянно находиться  в  поисках  опоры.
Мне очень жаль, что я оторвала тебя от твоих дел и как  самая  последняя
эгоистка вызвала сюда. Поверь, я очень благодарна тебе. Сам знаешь, что,
если бы не ты, до сих пор жила бы в Москве и не знала бы, что существует
такой прекрасный город, как Париж, и что я пишу, наконец, не  так  уж  и
плохо.
   К тому же я разбогатела. В этом тоже надо разобраться.  Почувствовать
вкус к деньгам - это все равно что почувствовать вкус  к  жизни.  Я  уже
решила, в Москву  не  возвращусь,  присмотрю  здесь  себе  дом  и  начну
обустраивать его. А  отсюда  перееду  буквально  на  днях.  Объясню  все
Натали, поблагодарю ее и съеду.  Я  не  могу  оставаться  там,  где  все
напоминает мне о  Бернаре.  Наверно,  я  не  заслужила  такого  большого
счастья. В конце концов, у меня есть вы с Левой. Будете меня навещать.
   - Не надо взрослеть, птичка. Все,  что  ты  сейчас  сказала,  так  не
похоже на тебя.
   - Я хочу во всем разобраться сама. Я и картины свои разыщу. Рано  или
поздно, но я увижу их.
   Гриша позвонил в аэропорт и заказал билет.
   Натали с Евой провожали его. Натали выглядела особенно возбужденной.
   - Я бы сама с превеликим удовольствием поехала с тобой, Гришенька,  -
сказала она, - но не могу. Я жду гостей. Через пару дней  или  неделю  в
моей жизни должно произойти важное событие...  В  вашей  стране  слишком
много сложностей, только получения загранпаспорта  для  одного  человека
придется ждать долго, но я подожду...
   - Я позвоню тебе, -  глотая  слезы,  прошептала  Ева,  чувствуя,  что
остается совершенно одна. Вот и Натали скоро уедет на Корфу.
   - Ты посмотри на нее! Человек в тридцать лет стал знаменитым, богатым
и не радуется. Подумаешь, рассталась с мужчиной. Бернар любит тебя, я же
знаю. Не так уж сильно ты его обидела... Нет, честное слово, ведут  себя
прямо как дети... - Натали приобняла Еву,  и  Гриша,  взглянув  на  них,
удивленно вскинул брови.
   - Натали, она хочет купить дом, ты помоги ей...
   - Не волнуйся.  Передавай  привет  нашим  общим  знакомым.  -  Натали
поцеловала Гришу и заплакала.
   У Евы было такое предчувствие,  словно  она  никогда  его  больше  не
увидит.
   Она вернулась к себе  в  комнату  и  на  столе  увидела  пакет,  туго
стянутый бечевкой. На нем Гришиным почерком было написано: "Еве Анохиной
от Григория Рубина". Она развернула и увидела пачку долларовых  банкнот.
Здесь же нашла открытку, на обратной  стороне  которой  было  следующее:
"Это тебе на дом. Целую и обнимаю, всю жизнь буду любить. Гриша".
   "А ведь он больше не приедет, не приедет..."

***

   Бульвар Ла-Виллет, где Ева надеялась гулять вечерами, так и  не  стал
местом ее прогулок. Купив поблизости от него небольшой дом с садом,  она
первые два месяца без устали приводила его в порядок,  покупала  мебель,
приглашала мастеров для строительства пристройки и установки стеклянного
купола для крохотного зимнего сада, а  к  вечеру,  не  чувствуя  ног  от
усталости, выходила подышать свежим воздухом в сад.  Конечно,  ее  новый
двухэтажный дом  был  не  таким  роскошным,  как  у  Натали,  но  вполне
устраивал своими восемью просторными комнатами, окна которых выходили  в
сад и на бульвар; огромной  кухней,  примыкавшей  к  столовой,  и  двумя
ванными комнатами, расположенными  одна  над  другой,  в  которых  после
реконструкции  всегда  была  горячая  вода  и  работало   вентиляционное
устройство. Первый этаж соединялся  со  вторым  оригинальной  деревянной
лестницей,  обитой  ковровой  дорожкой.   Желание   все   делать   самой
окончательно лишило Еву  сил.  Она  поняла:  если  ухаживать  за  домом,
наводить порядок, следить за садом и готовить обед, на это  уйдет  почти
весь день. Дом, как живой организм, требовал к себе  внимания.  И  тогда
Ева пригласила женщину, согласившуюся за умеренную плату помогать ей  по
хозяйству. Ее звали Вирджини, ей было сорок пять лет.
   За все это время  Ева  ни  разу  не  взяла  в  руки  кисть.  Не  было
настроения даже заниматься обустройством мастерской. Она выбирала люстры
и ковры в "Галерее Барбес" или мчалась на  своем  автомобиле  в  поисках
обоев нужной расцветки, но постоянно думала о  Бернаре.  Ни  деньги,  ни
успех, ни постоянные звонки Натали и ее визиты,  во  время  которых  она
давала ценные советы, сидя в кресле и куря одну сигарету за  другой,  не
могли заставить ее забыть о своей главной потере.  Она  тратила  большие
деньги, чтобы как-то отвлечься, ходила с Натали  по  магазинам,  покупая
одежду, украшения, косметику. Вспоминая, каким чучелом она  выглядела  у
себя дома, в Москве,  когда  ходила  почти  не  снимая  черное  шелковое
платье, перепачканное  красками,  и  гордилась  своим  пренебрежительным
отношением к внешности, ей становилось даже стыдно. Права  была  Натали,
когда говорила, что женщина всегда должна  оставаться  женщиной.  Гости,
которых она ждала из Москвы,  так  и  не  приехали,  а  Ева  лишний  раз
старалась не напоминать ей об этом.
   Бернар вообще пропал, он не показывался даже у Натали.
   Иногда поздно вечером к Еве приезжал Франсуа. Обычно это бывало после
ухода Вирджини. Закончив дела, они располагались на кухне, ужинали, пили
вино и вспоминали начало своего романа. Он рассказывал ей о Саре, о том,
что у  нее  теперь  новый  любовник,  американец,  которого  она  просто
обожает. Выпив вина, они занимались  любовью  сначала  на  кухне,  потом
постепенно перебирались в  спальню,  где  и  засыпали,  раскинувшись  на
огромной кровати среди сбитых простыней и подушек, нисколько  теперь  не
беспокоясь о том, что их кто-то увидит  или  услышит.  Иногда  в  редкие
минуты полного физического и духовного покоя, Еве начинало казаться, что
она любит и Франсуа, но утром от таких чувств и мыслей, как правило,  не
оставалось и следа. Первые утренние лучи скользили по  обнаженному  телу
Франсуа, но Ева, глядя на него, пыталась увидеть рядом спящего  Бернара.
Она протягивала руку и гладила его спину, длинные стройные ноги,  живот.
Но вот Франсуа протирал глаза, ловко спрыгивал с кровати и, набросив  на
себя халат Евы, скрывался в ванной. Нет, нет, это не Бернар.  Они  молча
пили кофе на кухне, Франсуа курил, сжав красными  сухими  губами  кончик
сигареты и жадно затягивался. И тогда Еве почему-то  хотелось  зажмурить
глаза, открыть их и, увидев сидящего рядом на стуле Бернара, обнять  его
и зарыться лицом в его заросшую шерстью грудь...
   Франсуа же, напротив, часто говорил Еве о  том,  что  любит  ее.  Ева
улыбалась ему в ответ и позволяла ласкать  себя.  Единственный  мужчина,
словам которого она бы поверила, был далеко от нее. Он исчез из ее жизни
так же неожиданно, как и появился.

***

   А картины так и не обнаружились.  Ева  встречалась  с  Блюмом,  и  он
рассказал  ей  интереснейшие  вещи   о   Саре.   Оказывается,   мужчина,
изображенный на снимке вместе с ней в 1980 году, не  кто  иной,  как  Ги
Субиз, покойный муж  Натали.  Мать  Сары  служила  в  доме  Ги.  Сара  -
внебрачная дочь Ги Субиза, который так об этом и не узнал.
   - Поэтому вполне вероятно, что кража картин - дело ее  рук.  Мать  ее
умерла, успев сказать  дочери  перед  смертью,  кто  ее  отец,  и  Сара,
очевидно, почувствовала себя обманутой и обиженной. Ее отец - богатейший
человек Франции, а  она  -  служанка  в  доме  его  жены.  Нищая.  Мотив
подходящий. Но тогда почему же она до сих пор  не  засветилась?  Она  не
настолько умна, чтобы так долго ждать... Где же картины?
   Блюм первым сообщил Еве, что в Лондоне проданы еще четыре ее работы.
   - Я написал об этом статью. Если  хотите  -  прочтите,  -  сказал  он
бесстрастным тоном, протягивая ей  помятый  газетный  лист.  -  Надеюсь,
теперь вам понравится.
   Она прочла, сказала, что понравилось, но по ее глазам Блюм понял, что
Еву это не волнует так, как прежде.
   - Скажите, вы озабочены пропажей своих картин?
   - Не знаю, - ответила Ева рассеянно. - Ничего не знаю.

***

   Но однажды ночью, лежа в постели одна, она вспоминала  свою  выставку
на Константен-Пекер, и в ее сознании мелькнуло одно лицо.
   Она до того разволновалась, что даже поднялась, включила свет и пошла
на кухню. Сварив кофе, долго сидела  за  столом  и  силилась  вспомнить,
откуда  она  знает  этого  мужчину.  Высокий,   худой   до   безобразия,
светловолосый, он приходил на выставку несколько  раз.  А  потом,  когда
стало ясно, что выставка провалилась и  ее  закрыли,  Ева  видела  этого
человека на улице возле дверей выставочного зала. А потом... потом она и
Натали ждали, очевидно, какого-то чуда, потому что  картины  не  увозили
еще три дня. На что-то надеялись? Значит, целых три дня картины висели в
зале, который не охранялся. Господи, даже дверь не надо было взламывать,
можно было высадить стекло из рамы, унести все что  угодно.  И  принести
тоже.
   И она вспомнила. Метнулась к телефону и заказала срочный  разговор  с
Москвой.
   - Гриша! - кричала она в трубку, изо всех сил прижимая ее к уху. - Ты
слышишь меня?
   Я вспомнила! Я вспомнила, как звали того мужчину, который  разгуливал
по Константен-Пекер... Зал три дня находился без присмотра. Этот человек
заменил холсты копиями. Это Майкл Роберте. Ты  меня  понял?  Тот  самый,
который в Москве купил у меня "Желтые цветы".
   - Я знаю, - ответил голос издалека, и Ева от возмущения  смолчала.  -
Он приносил  мне  слайды  многих  работ  и  по  чистой  случайности  там
оказались твои. Я узнал об этом два дня назад.
   - А почему же ты не позвонил?
   - Звонить надо с результатом, а иначе зачем попусту расстраивать?  Он
заломил за них такую цену, что даже я не смог их выкупить.
   Но самое ужасное, что сложно будет доказать, что именно он украл  их.
Вероятно, это сделали  для  него  другие  люди.  Если  ты  хочешь  шума,
скандала - а это,  конечно,  не  повредит,  наоборот,  послужит  хорошей
рекламой, - обращайся в полицию и расскажи им о  своих  подозрениях.  Но
можно сделать и по-другому... Предположим, Натали через  подставных  лиц
купит у Робертса эти картины. Он клюнет...  Главное,  чтобы  он  показал
работы, а там видно будет.
   Посоветуйся с Натали.
   - Послушай, я так скучаю по тебе, по Леве... Пока вы  были  рядом,  я
работала, а теперь... Меня раздражает даже запах краски...
   - Это временно, это пройдет, и ты сама все  прекрасно  понимаешь.  Он
так и не появился?
   - Нет, - сдерживая слезы,  ответила  Ева  и,  попрощавшись,  повесила
трубку.
   И все же ей стало намного легче.
   Главное, она уже никого не подозревала, даже Сару. Но почему же тогда
пленка с изображением ее картин оказалась в комнате Бернара?
   У нее не было сил встречаться с  ним,  чтобы  обо  всем  расспросить.
Казалось бы, виноват Роберте. Но вдруг он действовал, заодно с Бернаром?
Ведь ей же не приснилось, что в его комнате,  в  книге,  лежала  пленка?
Кстати, где она?
   Она достала из ящика стола книгу, раскрыла ее и, взяв в руки выпавшую
пленку с несколькими кадрами, посмотрела на свет. Вот они, ее  работы...
Стоп! Но откуда здесь "Желтые цветы"?  А  "Винные  ягоды"?!  Их  в  доме
Натали не было. Неужели это старая Гришина  пленка?  Ну  конечно,  таким
образом  он  знакомил   Натали   с   ее   работами,   которыми   она   и
заинтересовалась,  оказавшись  в  Москве!  Она  случайно  оказалась   на
столе... Бедный Бернар, теперь он никогда не простит ее.

***

   Она больше не могла оставаться дома одна.
   Ей необходимо было с кем-то поговорить. И самый  лучший  человек  для
этого - Натали.
   В полночь она надела плащ, взяла зонт - в Париже уже целую неделю шли
дожди - и открыла дверь. Небольшой сад встретил  ее  влажной  прохладой,
моросил дождик, пахло землей  и  горьковато-пряным  ароматом  хризантем,
высаженных в круглых чашах возле крыльца. Ева заперла за собой  двери  и
собиралась было уже спуститься в гараж, как внимание ее  привлек  темный
комочек, издающий странные урчащие звуки. От страха она  замерла,  затем
быстро включила фонарь,  тут  же  вспыхнувший  ярким  желтым  светом,  и
увидела на светло-серых каменных ступенях крохотного мокрого щенка.
   Ева присела рядом с ним и  чуть  коснулась  его  смешной  мордочки  с
подрагивающим, похожим на черносливину, носом. Она взяла щенка на  руки,
отперла дверь и внесла его в дом.
   Почувствовав рядом с собой  живое  существо,  она  тут  же  расхотела
куда-либо ехать. Она внесла свою находку на  кухню,  положила  щенка  на
сложенный плед и прикрыла сверху  теплым  шарфом.  Щенку  было  от  силы
недели   две.   Толстенький,   жуково-черный,   с   густой   шерстью   и
молочно-черными глазами, он был  таким  милым  и  беззащитным,  что  Ева
решила оставить его себе. "Как тебя назвать, малыш?" Она достала молока,
подогрела его и, налив в блюдце,  попыталась  накормить  щенка,  но  он,
опустив в молоко всю мордочку, залез в блюдце передними лапами, а  потом
и вовсе растянулся в нем, плюхнувшись в молоко розоватым нежным брюшком.
"Да ты, оказывается, даже есть не умеешь самостоятельно!"  Взяв  его  на
руки, Ева поила его из ложки, в душе посмеиваясь над просыпающимся в ней
материнским  инстинктом.  Через  несколько   минут   щенок   уже   спал,
доверившись ее теплым рукам.
   "Я бы назвала тебя Обломовым". Она принесла его в спальню  и  уложила
рядом с собой. "Видишь, Обломов, я не могу спать одна. Но это не потому,
что я такая слабая, нет. Просто ты теплый, живой, и с тобой не страшно".
Она разделась, поцеловала его в нос и легла. "Завтра я куплю тебе мяса и
буду учить есть из миски", - бормотала она сквозь сон и совсем было  уже
уснула, как звонок у двери  мгновенно  разбудил  ее.  Это  не  мог  быть
Франсуа, обычно он предупреждал о своем приходе по телефону. Бернар?
   Накинув халат, она побежала к  двери.  Включила  на  крыльце  свет  и
сквозь прозрачное толстое узорчатое стекло двери  увидела  стоящего  под
дождем мужчину. Руки ее дрожали, она никак не могла справиться с замком.
И вдруг вспомнила, что ворота заперты, калитка тоже.
   Как же мог этот человек пробраться к дому?
   - Кто там? - спросила она, дрожа от страха.
   - Это я, ночной кошмар! - мрачно отозвались за дверью, и Ева услышала
знакомые интонации. Она  распахнула  дверь.  На  пороге  стоял  Лева.  В
светлой шляпе и плаще, с чемоданом в руках он не  был  похож  на  самого
себя. Когда же он снял шляпу  и  Ева  обнаружила  вместо  длинных  волос
аккуратную стильную стрижку, то удивилась еще больше.
   - Я прямо из аэропорта, как ты понимаешь. - Он не мог скрыть  улыбки,
все стоял и смотрел на Еву. - На такси, вот, приехал,  сказал  адрес,  и
меня мигом сюда привезли. Слушай, - он  все-таки  сообразил  закрыть  за
собой дверь, - все улицы освещены, дождь.., это  так  красиво...  Как  я
тебе завидую!
   Ева, радуясь Леве и тому, что она наконец-то сможет показать  кому-то
из "своих" дом, включила везде свет  и  теперь  водила  гостя  за  руку,
показывая комнаты, зимний сад, мастерскую.
   - Я рад за тебя, Евочка... - Он притянул ее к себе и поцеловал. -  Ну
вот, теперь я действительно чувствую, что это ты.
   Только тогда Ева вспомнила, что она в халате, и бросилась в  спальню,
чтобы надеть что-нибудь поприличнее. Она вышла к  Леве  через  минуту  в
домашних брюках и тонком свитере.
   - Знаешь, а ты  немного  изменилась.  Но  все  такая  же  красивая...
Слушай, давай выпьем. - Он  достал  из  чемодана  бутылку  коньяку,  Ева
принесла поднос с бокалами и фруктами.
   - Ущипни меня, - попросила  она,  сделав  несколько  глотков  жгучего
напитка. - Какими судьбами?
   - Фантастическими. Но об этом  потом.  Знаешь,  мне  бы  погреться  в
горячей ванне и привести себя в божеский вид. Ева, мне  до  сих  пор  не
верится, что я у тебя. И где?
   В Париже!
   Она проводила его в ванную.
   - Послушай, здесь такое огромное окно в цветах... Как-то  непривычно!
- крикнул он оттуда, и Ева улыбнулась. Вот и первый гость из Москвы.
   Она вернулась в комнату, налила себе  еще  коньяку,  выпила  и  заела
шоколадом. Если бы не плащ, брошенный на стуле, можно было подумать, что
она бредит. Но нет, из ванной  доносился  плеск  воды,  запахло  розовым
мылом.
   Она подошла  к  зеркалу,  увидела  блестевшие  на  ресницах  слезы  и
спросила себя, откуда они, почему? Ведь все так хорошо.
   Вовремя опомнившись, она поспешила на кухню.  Вчера  шел  дождь,  она
позвонила Вирджини и сказала, что приходить не стоит, и, как  оказалось,
напрасно: холодильник был пуст. Тогда она позвонила в ближайшее  кафе  в
надежде, что там еще кто-то остался  или,  наоборот,  уже  пришел,  ведь
начало светать. Она довольно часто звонила туда, когда к ней  неожиданно
приходил Франсуа, они заказывали цыплят и горячие  бутерброды.  Когда  в
кафе  взяли  трубку,  она  облегченно  вздохнула  и  заказала   холодную
телятину, сыр, вино и ореховый торт. Потом,  подумав  немного,  холодное
пиво и русскую водку.

***

   Они уснули около девяти часов, а  проснулись  уже  в  полдень,  когда
спальню заливало яркое солнце. Дождь прекратился.  Ева