опять на ленту, и колодка плыла дальше. Так, медленно двигаясь, колодка постепенно обрастала одною деталью за другой и минут через двадцать выходила из-под прижимной машины, одетая в цельную, готовую галошу.
          Работали с бешеной быстротой. Только что работница кончала одну колодку, уже на ленте подплывала к ней новая колодка. Малейшее промедление --  и получался завал. Лелька стояла и смотрела. Перед нею, наклонившись, толстая девушка с рыжими завитками на веснущатой шее обтягивала "рожицею" перед колодки. С каждым разом дивчина отставала все больше, все дальше уходила каждая колодка. Дивчина нервничала.
          Лелька воображала себя на ее месте --  и сейчас же начинала нервно волноваться: как можно хорошо работать, когда знаешь,--  вон она там, плывет и подплывает все ближе твоя колодка, неумолимая в неуклонном своем приближении. Знать, что ты обязательно должна кончить свою операцию во столько-то секунд. Да от этого одного ни за что не кончишь!
          Лелька пошла к концу конвейера. Тут работала "на резине" Бася Броннер. У нее была не работа, а одна красота. Размеренно наклонялась чернокудрявая голова в красной косынке, открытые смуглые руки быстро и неторопливо прижимали к кожаному нагруднику колодку, равномерно обтягивали ее резиною, ставили готовую колодку на бегущую ленту, колодка уплывала вправо,--  и очень точно, в эту самую секунду, как будто на спокойный вызов Васиной руки, слева подплывала новая колодка. Ах, хорошо! И с тупою болью внутри головы Лелька думала: никогда она не научится так работать! И никогда, никогда не привыкнет к проклятому этому бензину.
          Больше не хотелось сумасшедше смеяться, немножко легче стало дышать. Еще раз Лелька поглядела на кипящий шумом и движением конвейер: как хорошо вот так работать, дружно, всем вместе в одной работе! И скучной показалась Лельке работа их, новичков, в уединенном уголке, где каждый работал отдельным одиночкой.
          Преодолевая отвращение, подошла к своему месту, тупо уставилась на колодку. Как все противно! А воскресенье еще через четыре дня. Когда же настанут дни, что не будет болеть голова, не будет мутить мозгов этот проклятый бензин, и перестанешь непрерывно думать, что не стоит жить?
          Лелька острым ножом обрезывала резину на колодке. Украдкой поглядывала по сторонам. Мастерица стояла спиной, соседки были заняты каждая своей работой. Лелька стиснула зубы --  и сильно полоснула себя ножом по пальцу. Кровь струйкой брызнула на колодку. Леля замотала палец носовым платком. Бледная от боли и стыда, медленно пошла на медпункт.
          *      *      *
          Ребята нынче гуляли. С пяти часов пили в пивной на Сокольничьем проезде,--  Спирька, Юрка и еще два заводских парня: Буераков и Слюшкин. Вышли шатаясь. Пошли по бульвару. Кепки на затылках, козырьки в небо. Ни перед кем не сторонились, сталкивали плечами прохожих с пути и как будто не слышали их ругательств. С особенным удовольствием толкали хорошо одетых женщин и мужчин в очках, не в рабочих кепках.
          Торопливо шла навстречу скромно одетая молодая женщина. Вдруг Спирька быстро наклонился и протянул руку к ее щиколотке. Женщина шарахнулась в сторону. А Спирька старательно поправлял шнурок на своем ботинке, как будто для этого только и наклонился. Парни загоготали.
          Нашли, что скучно тут. Поговорили, подумали, решили ехать в Черкизово. Пошли к трамвайной остановке. Народу ждало много. Парни очень громко разговаривали, острили. Молоденькая девушка, нагнувшись, озабоченно что-то искала глазами на мостовой. Неугомонный Спирька спросил:
          --  Вы что, гражданочка, невинность потеряли свою? Не старайтесь, все равно уж не найдете. Юрка дернул его за рукав.
          --  Да будет тебе!
          Подходил переполненный трамвай. Парни побежали навстречу, первые вскочили на ходу. Вагон пошел дальше, никого больше не приняв. Они висели на подножке. Юрка сказал наивным голоском, как маленький мальчик:
          --  Товарищи, продвиньтесь! Иначе мы можем не сесть! Наверху засмеялись, немножко потеснились.  Парни подобрались выше. Слюшкин крикнул:
          --  Граждане! Потеснитесь там, в вагоне! Надуйтесь! Юрка, тем же голоском наивного мальчика, поправил:
          --  Не надуйтесь, а наоборот: выпустите дух! Спирька возразил:
          --  В общественном месте неудобно.
          И прибавил еще что-то уж совсем неприличное. Женщины сделали безразличные лица и стали глядеть в сторону. Кондукторша сердито сказала:
          --  Вы это что, гражданин? Довольно совестно вам такие выражения говорить публично. Вы в трамвае. Сами сказали --  общественное место. А между прочим --  выражаетесь!
          Она с замечанием обратилась к Юрке, хотя сказал это не он. Юрка сверкнул улыбкой и ответил:
          --   Виноват!
          --  Вот я сейчас остановлю трамвай и позову милиционера, тогда будете знать. Хулиганы!
          --  Что ж вы, гражданка, ругаетесь? Ведь я вам сказал: "Виноват". Взаправду я вовсе даже не виноват, сказал, только чтоб скандалу не было. А вы ругаетесь.
          --  Как это вы говорите: "Не виноват"?
          --  Я говорю: "Виноват"!
          --   Нет, вы сказали, что не виноваты!
          --  Я не виноват, верно! А сказал, что виноват! Все хохотали, и всем стало весело, только кондукторша продолжала негодовать. Юрка вздохнул и сказал:
          --  Дайте-ка билетик. Надоело без билета ехать.--  И прибавил утешающе: --  К концу пятилетки мы вам тут в трамвае будочку устроим, вам тогда не так будет беспокойно.
          Тогда и кондукторша наконец улыбнулась.
          Приехали к Преображенской заставе.
          Гуляли по бульвару Большой Черкизовской улицы с недавно посаженными липками. Хулиганили. Опять сшибали в темноте плечами встречных. Не всем прохожим это нравилось. Два раза немножко подрались.
          Шли две девицы в юбках до середины бедер, с накрашенными губками. Шли, высокомерно подняв головы, и на лицах их было написано: "Ничего подобного!"
          Спирька сказал:
          --  Барышни, не желаете ли с нами погулять? Советую. Анергичные мальчики!
          Девицы еще высокомернее подняли головы.
          --  По всей вероятности, вы нас принимаете не за оных. Мы с незнакомыми кавалерами не разговариваем.
          --  А вы разрешите познакомиться! Будем знакомы. Мальчики замеч-чательные! Не пожалеете!
          Через пять минут шли все вместе. Каждую девицу держали с обеих сторон под руку два парня и тесно прижимались к ней.
          Спирька игриво спрашивал:
          --  Что, Клавочка, прикрывает у вас этот галстук? Я очень антиресуюсь.
          Клава напевала, глядя вперед:

          Я разлюбить тебя поклянуся,
          Найду другого, тотчас полюблю

          Навстречу шла по бульвару обнявшаяся парочка: девушка в голубой вязаной шапочке с помпоном на макушке и плотный парень с пестрой кепкой на голове.
          Юрка гаркнул на девушку:
          --  Тебя мать на бульвар баловаться отпустила, а ты делом занимаешься?!
          И сверкнул своею улыбкою, от которой, что он ни говорил, становилось весело.
          Когда они повернули назад, девица в голубой шапочке шла навстречу одна,--  шла медленно и поглядывала на Юрку. Юрка подскочил и заговорил
          Долго все сидели на бульварной скамеечке, тесно притиснув девиц. Три девицы между четырех парней. Было темно, и со стороны плохо видно было, что делали с ними парни. Слышался придушенный смех, негодующий девичий шепот, взвизгивания.
          Мимо скамейки прошел плотный парень в пестрой кепке. Медленно оглядел всех.
          Было уже поздно. Встали. Прощались. Буераков нежно говорил одной из девиц:
          --  Так в то воскресенье, значит, придете на бульвар? Приходите, буду ждать. Прощайте. Желаю вам всего самого специального!
          Опять прошел по дорожке парень в пестрой кепке, с ним еще несколько парней.
          Девушка в голубой шапочке обеспокоенно сказала Юрке:
          --  Вы глядите, как бы наши парни вас не подстерегли на дороге. Страх не любят, когда ваши заводские гуляют с нами. Хулиганы отчаянные.
          Юрка беззаботно ответил:
          --  А мы боимся! Мы сами хулиганы.
          Простились с девицами, пошли Камер-Коллежским Валом к себе в Богородское. Клавочка жила в переулке у Камер-Коллежского Вала, Спирька провожал ее до дому. Он отстал от товарищей и шел, прижимая к себе девицу за талию. Лицо у него было жадное и страшное.
          Трое остальных шли по шоссе Камер-Коллежского Вала и пели "По морям". Ветер гнал по сухой земле опавшие листья тополей, ущербный месяц глядел из черных туч с серебряными краями. Вдруг в мозгах у Юрки зазвенело, голова мотнулась в сторону, кепка слетела. Юрка в гневе обернулся. Плотный парень в пестрой кепке второй раз замахивался на него. Юрка отразил удар, но сбоку получил по шее. Черкизовцев было человек семь-восемь. Они окружили заводских ребят. Начался бой.
          Но силы были очень уж неравные. Юрка закричал во весь голос:
          --  Спирька!! На помощь!
          От Хромовой улицы донесся голос Спирьки:
          --  Есть!
          Юрка через силу отбивался от двух наседавших на него, когда легким бегом физкультурника из темноты подбежал Спирька и врезался в гущу. Дал в ухо одному, сильным ударом головы в подбородок свалил другого. Четверо было на восьмерых. Спирька крутился и упоенно бил черкизовцев по зубам. Один из них, с залитым кровью лицом, вдруг выхватил из-за брюк финский нож, замахнулся на Спирьку. Спирька бросился под занесенный нож и страшным размахом ударил парня коленкой между ног. Тот завыл и, роняя нож, схватился за низ живота. Спирька быстро поднял финку.
          --  А-а, собаки! Вы вот как!
          И кинулся на них с ножом. Черкизовцы побежали вниз по Богородскому Валу. Заводские гнались следом и били их по шеям.
          Воротились к себе в Богородское. Очень захотелось выпить. Но было поздно, и всЕ давно уже было закрыто.
          --  Ну что ж! К Богобоязненному!
          С шоссе свернули в переулок. Четырехоконный домик с палисадником. Ворота были заперты. Перелезли через ворота. Долго стучались в дверь и окна. Слышали, как в темноте дома кто-то ходил, что-то передвигал. Наконец вышел старик в валенках, с иконописным ликом, очень испуганным. Разозлился, долго ругал парней за испуг. За двойную против дневной цену отпустил две поллитровки горькой и строго наказал ночью вперед не приходить.
          Уселись на улице на первую подвернувшуюся скамейку у ворот. Распили бутылочки. Сильно опьянели. Слюшкин и Буераков пошли домой. А Спирька и Юрка, обнявшись, долго еще бродили по лесу за аптекой. Шли шатаясь, держали в зубах папиросы и сыпали огонь на пальто. Спирька говорил:
          --  Юра! Знаешь ли ты инстинкт моей души? Меня никто не понимает, на всем свете. Можно ли меня понять? Невозможно!
          --  Спиря! Я п-о-н-и-м-а-ю.
          --  Юрка, друг! Нам с тобой на гражданских фронтах нужно бы сражаться, вот там мы с тобой показали бы, что за штука такая ленинский комсомол. Тогда винтовкой комсомол работал, а не языком трепал. Вот скажи мне сейчас Ленин али там какой другой наш вождь: "Товарищ Спиридон Кочерыгин! Видишь --  сто белогвардейцев с пулеметами? Пойдешь на них один?" Пошел бы! И всю бы эту нечисть расколошматил. И получил бы боевой орден Красного Знамени. Мы с тобой, Юра, категорические герои!
          Юрка в ответ вздохнул.
          --  Да, поздно мы родились на свет. Нужно нам было с тобою понатужиться, родиться лет на десять раньше. Были бы мы тогда с тобою в буденновской кавалерии.
          --  Правильно! Я тебе, друг, по совести скажу: инстинкт моей души говорит мне, что был бы из меня герой вроде Семена Буденного.
          *      *      *
          Лелька очень мучилась позорностью своего поступка. И все-таки из души перла весенне-свежая радость. Как хорошо! Как хорошо! Бюллетень выдали на три дня. Да потом еще воскресенье. Четыре дня не дышать бензином! Не носить везде с собою этого мерзостно-сладкого запаха, не чувствовать раскалывающей голову боли, не задумываться о смерти. Как хорошо!
          Но позорное дезертирство с трудового фронта нельзя было оставить без наказания. Лелька сама себя оштрафовала в десятикратном размере суммы, которую должна была получить из страхкассы за прогульные дни: предстояло получить около семи с полтиной,--  значит,--  семьдесят пять рублей штрафу. Отдать их в комсомольскую ячейку на культурные нужды.
          Отдать решила как можно скорее. Поэтому сократила себя во всем. Утром пила чай вприкуску, без молока, с черным хлебом. Обедала одним борщом. Было голодно, но на душе --  легко.
          *      *      *
          Лелька пошла утром в бюро комсомольской ячейки. Уже вторую неделю она никак не могла добиться себе какой-нибудь нагрузки. Секретарь посылал к орграспреду, орграспред --  к секретарю.
          Пришла. В ячейке было еще пусто. Секретарь общезаводской ячейки Дорофеев, большой и рыхлый парень, сердито спорил с секретарем ячейки вальцовочного цеха Гришей Камышовым. Этот был худой, с узким лицом и ясными, чуть насмешливыми глазами. Говорил он четко и властно. И говорил вот что:
          --  Работа в нашей ячейке --  ни к черту не годная. Ты только речи говоришь да резолюции проводишь, а все у нас идет самотеком. Ребята такие, что мы только компрометируем ленинский комсомол. Членских взносов не платят по два, по три года, девчата только о шелковых чулках думают, губы себе мажут, ребята хулиганят. Кто самые первые хулиганы на все Богородское? Спирька Кочерыгин да Юрка Васин,--  наши ребята. Надо таких всех пожестче брать в оборот. Не поддадутся --  вон гнать.
          --  Бро-ось! Что мы будем рабочих парней исключать? Нужно воспитывать.
          --  Так будем воспитывать, в чем дело? А ты ни о чем не думаешь, ничего не делаешь. Ни к черту ты не годный секретарь!
          --  Тебя на мое место посадить, все бы пошло чудесно! --  Дорофеев сердито стал закуривать папироску. Взглянул на Лельку. Стараясь скрыть волнение, спросил: --  Ты ко мне?
          --  К тебе. Все с тем же. Когда мне нагрузку дашь?
          --  Да ведь вот... Ты орграспреду говорила, Соколовой?
          --  Говорила. Ты к ней посылаешь, она --  к тебе. Камышов торжествующе сказал:
          --  Вот видишь! Что? Дивчина работать хочет, а у нас все так хорошо, что и припустить ее не к чему! --  Он ласково взглянул на Лельку.--  Ты не из вуза к нам в работницы поступила? Не про тебя мне Баська Броннер говорила?
          --   Видно, про меня.
          --  Ну, в чем же дело? Дивчина с образованием, нам такие нужны. Погоди-ка, Дорофеев. Кружок текущей политики --  Царап-кин у нас вел? Соколова мне говорила, что ему какая-то другая нагрузка выходит.
          --  Да, да,--  вяло вспомнил Дорофеев.--  Ведь верно. Кружок текущей политики сможешь вести? --  спросил он Лельку.
          В душе Лелька испугалась: ну как не сможет? Но храбро ответила:
          --  Смогу.
          --  Так вот, как же нам это сделать? --  Дорофеев потер переносицу.--  Наверно, не сегодня, так завтра Царапкин сюда зайдет, в ячейку. А то лучше пойди сама, отыщи его в цехе. Он в верхней лакировке работает.
          Камышов опять вмешался.
          --  Погоди, все проще можно сделать. Сегодня Царапкин как раз делает доклад в галошной ячейке. О текущем моменте. Там с ним и столкуешься. Собираются в клубе пионеров.
          Лелька пожалела, что ответственный секретарь --  Дорофеев, а не Камышов. С этим можно бы дело делать.
          Дорофеев и Камышов ушли. Лелька сидела на окне и болтала ногами. Шурка Щуров, технический секретарь ячейки, высунув из левого угла губ кончик языка, переписывал протоколы. Лелька переговаривалась с ним.
          Вбежала Зина Хуторецкая, галошница,--  худая и некрасивая, с болезненно-коричневым лицом. Шурка протянул:
          --  А-а, Зина-на-резине! Она спросила:
          --  Стаканчика нельзя раздобыться у вас, воды выпить?
          Положила на стол потертое портмоне, носовой платок и пропуск на завод в красной обложке. Шурка, не отрываясь от писания, проговорил:
          Стаканчики граненые упали со стола.

          Зина подхватила, смеясь:

          Упали и разбилися..

          Стала наливать из графина воду. Шурка взял ее портмоне и спокойно положил себе в карман.
          --  Это еще что! Отдай!
          --  Не отдам.
          Зина стала отнимать. Поднялась возня. Отняла. Шурка крутил ей руки. Она говорила радостно-негодующим голосом:
          --  Катись от меня, слышь!
          --  Отдай мой кошелек!.. Зинка! Не сопротивляться!
          --   Это мой! Что ты врешь!
          Выкатились в коридор, там слышны стали визги и блаженный смех Зины. Шурка воротился задыхающийся, сел опять за переписку. Вошла назад Зина, открытые до локтя руки были выше запястий натертые, красные. Шурка пошел к желтому шкафу взять бумаги. Зина поспешно села на его стул. Он подошел сзади, взял за талию и ссадил. Зина воскликнула:
          --  Так и знала, что сгонит!
          Шурка раскрыл пропуск, взглянул на ее фотографию, покачал головою.
          --  Ну и рожа!
          --  На всех чертей похожа? --  засмеялась Зина.
          Заревел обеденный гудок. Комната стала заполняться девчатами и парнями, забегавшими в ячейку по комсомольским своим делам или просто поболтать. Шутки, смех.
          --  А-а! Гора с горой! Колхоз приехала!
          --  Эй, татарский пролетариат! Подпишись на "Комсомольскую правду".
          --  Не могу. Сейчас у меня кризис. Я полтинника два дня искал по всему заводу.
          --  Ой, скорей воззвание нужно писать. Я в цехе еще сегодня не была.
          --  Забюрократилась?
          --  Не говори!
          Лелька сидела на окне, болтая ногами, разговаривала со знакомыми, заговаривала с незнакомыми, а в душе горделиво пелось: вокруг --  самые настоящие работницы и рабочие, и среди них --  она, р-а-б-о-т-н-и-ц-а г-а-л-о-ш-н-о-г-о ц-е-х-а Елена Ратникова.
          Вошли Спирька и Юрка. У Спирьки была опухшая, рассеченная верхняя губа, а у Юрки правый глаз заплыл кроваво-синим наливом. Девчата спрашивали:
           --  Что это с вами?
          --  По-склиз-ну-лись...
          Все хохотали. Шурка Щуров сказал, смеясь:
          --  Спирька на той неделе говорил: "Чтой-то сегодня как скучно,--  ни от кого даже по роже не получил!" Теперь веселее стало, ха-ха?
          Спирька презрительно повел глазами,
          --  По роже я не люблю получать. Больше люблю давать. Лиза Бровкина, секретарь галошной цехячейки, строго сказала:
          --  Не комсомольское это дело, ребята,--  хулиганить. Юрка улыбнулся быстрой своей улыбкой.
          --  А ты почем знаешь, что мы хулиганили? Может, на нас напали, а мы оборонялись? А не хулиганили.
          --  Без дела не нападут. Гуляете, буяните. Только везде о вас и разговор.
          Спирька спросил неохотно:
          --  А что делать? В клубе сидеть, картинки смотреть в "Огоньке"? Скучно.
          Юрка поддержал:
          --  Конечно, скучно.
          --  Собрания посещай,--  поучающе сказала Лиза. Спирька усмехнулся.
          --  Напосещались. Надоели хуже поповой обедни. Лелька с презрением оглядела его.
          --  Вот не думала, что в комсомоле могут еще встречаться подобные типы! --  Она узнала противно-красивые, пушистые ресницы Спирьки и широкую его переносицу, вспомнила, как наглые эти глаза близко заглянули ей тогда в лицо. Сердце вспыхнуло ненавистью.
          Юрка быстро повернулся к Лельке, сверкнул улыбкой.
          --  Ну да! Скучно! Разве неправда? Говорим-говорим; резолюции всякие. Уж как надоело... Эх-ма! То ли дело было десять лет назад! Вот тогда жили люди!
          Лиза Бровкина строго сказала:
          --  Авантюризм.
          --  Нет, что ни говори, а поздно мы родились, не поспели на фронта.
          Лелька спросила насмешливо:
          --  Храбрость показать свою?
          --  Ну да! И показали бы. Думаешь, струсили бы с ним? --  Он ударил Спирьк