могли уже выступить...
     Мнестер был прав. Жрецы были против трагедии, ибо  она по их мнению шла
не  только в  разрез со всеми принятыми канонами, но и...  попахивала Бунтом
против всех Богов и Аполлона в особенности! Но что было им делать, когда все
члены  народного  заседания были  единогласно за  трагедию  Дионисия,  а  на
Аполлоновых  Играх  у   народа  двадцать  четыре  голоса  против  двенадцати
жреческих!
     Дионисию  послали победный венок,  да  уведомление, что его бюст отныне
стоит в самих Дельфах в одном ряду с Эсхилом, Софоклом и Еврипидом.
     Тиран же  на радостях  устроил пышнейшее торжество, на  коем пил  сверх
всякой меры. В состоянии чудовищного опьянения он стал заниматься любовью со
всеми своими шлюхами на глазах у гостей и где-то  на третьей, иль  четвертой
из них -- сердце его не выдержало...
     Самое удивительное, конечно -- не в этом.

     Сын  Дионисия потерял трон, город и Власть, а в Сиракузах победил некий
Дион -- любовник Платона, его ученик и так далее...  И вся афинская Академия
в дни  Гражданской  войны в Сиракузах  была  на его  стороне. Так  вот  этот
Дион...
     Он  приказал сжечь трагедию Дионисия  и  еще много других,  так никогда
никем  и не  виданных.  Сжег  же  он их  по  трем весьма веским, с его точки
зрения, соображениям.
     Во-первых, - "Дионисий был известный  тиран, а его трагедия -- памятник
Тирании и даже Знамя -- в глазах бунтующей черни".
     Во-вторых, - "Так называемая Трагедия Дионисия, на самом-то деле совсем
не  трагедия,  но  вульгарщина,  оскорбительная для  вкуса  всех  культурных
людей".
     В-третьих,  -  "Особо опасным  нам  представляется  Бунт  против  Веры,
основанный на явном безбожии автора".
     На основании всего этого -- детище Дионисия было осуждено и уничтожено.
Но вот что странно...
     Ни разу --  ни до этого, ни -- после того, ни одна из новых трагедий не
удостаивалась  двадцати  четырех   голосов   "от  народа"   на   театральных
состязаниях в  Дельфах. Поэтому-то бюст Дионисия со временем стали покрывать
позолотой, как самого  знаменитого победителя Дельфийских Игр,  а  само  имя
его...
     Видите ли... Дион, сжегший все трагедии Дионисия, выказал себя скверным
правителем.  Город быстро впал в нищету, театр Дионисия скоро разрушился,  и
жители Сиракуз стали  звать Дионисия не  иначе как  --  Великим, а обо  всех
жестокостях его почему-то забыли.
     Средь  "Тиранов" же пошла  новая мода -- они все кинулись  на трагедии.
Появилось  поверье,  что  за  одну-единственную  трагедию,  хорошо  принятую
народом, потомки забудут все тиранские прегрешения и так далее...

     * * *

     Вот такая история.

     Я  сидел  на  сцене театра того  самого Дионисия, котелок с чечевицею в
руке моей невольно дрожал и голос мой изменил мне, когда я спросил:
     - "Ты найдешь мне текст этой самой трагедии?"
     Старикашка  напугано взглянул  на  меня.  Что-то  во мне очень  ему  не
понравилось и  он  --  бочком-бочком -- отползая от меня в темноту,  жалобно
проскулил:
     - "Да нету этого текста! Сожгли по приказу Диона... Многие пытались его
повторить,  но...  Поэтому на бюсте тирана  в Дельфах  --  Вечный  Венок! Он
сделал то, что не смогли ни  Эсхил, ни Софокл! Впервые все  зрители Дельф --
от мала  до велика отдали все  свои голоса  за  него! А уязвить в самую душу
афинских говорунов, головорезов воинственной Спарты, да коневодов варварской
Македонии -- одновременно... Поэтому он и -- ГЕНИЙ!!!
     Никому  и ни  разу не  удалось, - не  то что  повторить сей  успех,  не
удалось - даже  восстановить  утраченный текст!  Один  только Миф, Легенда о
Великом Тиране  -- Ужаснейшем  Дионисии, коий сумел заставить рыдать по себе
всех эллинов -- без различия званий, племен, да сословий..."
     Что-то  сдавило  мне  все  внутри. Я  бросил  котелок наземь  и  хрипло
крикнул:
     - "Стоять! Стоять, ученая Сволочь... А ну-ка, пошли! Расскажешь это все
еще раз!"
     Мы пошли в другую  сотню, затем в  третью -- и так  во все сотни  нашей
когорты. Везде старикашка рассказывал историю трагедии  Дионисия и  смолкали
голоса, да звон ложек. Странная тишина воцарялась вокруг...
     Тогда я приказывал гнать старика далее, а сам обращался к братьям моим:
     - "Ну,  что ж, мужики...  Теперь и вы знаете, за что и  против  кого мы
идем умирать. Так уж  устроен сей мир, что  одни строят Ортигию, да Высоты и
слывут всю жизнь в Дураках, да Тиранах, а другие -- умные, да образованные -
жгут, рушат все и так далее...
     Так  вот, братцы...  Тот, кто  строит  крепости,  подобные  этакой,  не
доведет свой  народ до того, чтоб детки  на  улицах  пухли с голоду! Поэтому
тот, кто засел там -- Самозванец. И ничего он нам не сделает!
     Крепость сию строил - не он. Высоты -- тоже не его Детище.
     А  он  же -- присвоил себе лавры нормального мужика, книжку  чью дружки
его  --  сожгли на  костре!  Да, меж  ними  -- разница  в двести лет, но  --
поверьте мне, -  этот гад Архимед нашел бы общий язык с тем самым гадом, что
сжег не написанную им книжицу! Ибо все они -- одним миром мазаны!
     И  когда  вы пойдете на  Смерть, каждый из вас должен узнать харю любой
этой  сволочи, что марает бумажки, да пьет вино -- неразбавленным! Ну...  Вы
меня поняли..."
     Я повторял это и  в третьей  сотне  и  в следующей...  И по глазам моих
мужиков я увидел, - мы возьмем эту Ортигию.
     Легко. В один пых.

     * * *

     Мелкий, моросящий дождик всю ночь шуршал  за окном, не давая заснуть. Я
так  и пролежал, не сомкнув глаз, и  все смотрел на  окно, за коим виднелись
неясные  силуэты  моего города.  Я  люблю  ночь:  ночью хорошо  смотреть  на
звездное  небо  и  воображать  себе, что  там  -  на  сих далеких  мерцающих
огоньках.
     Мой отец - Фидий верил, что звезды подобны нашему Солнцу, просто до них
далеко  -  немыслимо  далеко.  В доказательство этого  он приводил пример со
звездой - Глаз Горгоны. Отец говорил, что перемена яркости Глаза - следствие
периодического затмения, вызываемого крупным спутником сей звезды, наподобие
солнечного, или - лунного.
     В  доказательство  этого  он  приводит пример  со  спутниками  Фаэтона,
крупнейшей  планеты,  кою  римляне называют Юпитер  -  в  честь главного  из
римских   богов.   Надо  признаться,  что   я   сам   больше   принадлежу  к
александрийской  астрономической  школе   Птолемея  и   всякие  идеи  насчет
множественности миров,  коими так грешат  сторонники математической школы из
Тарента, вызывают у нас громкий смех, но надо признать, что у последователей
Пифагора -- недурной аргумент.
     Природа  не терпит  избыточной  сложности,  а расчеты  движений  планет
вокруг  Солнца  гораздо  проще  расчетов вокруг  Земли.  Так  что  вопрос  о
существовании   спутников  Фаэтона  (и  возможно   --  Глаза   Горгоны),   -
краеугольный камень нашего спора с пифагорейцами.
     Проблема  состоит  в  том,  что мой  инструментарий чересчур  слаб  для
однозначного  ответа  на  сей  вопрос.  Чересчур  длительное   сидение   над
манускриптами  Александрии  серьезно  ослабило  мое  зрение и я признаю, что
утверждение моего отца о том, что в линзу из  кварца можно видеть до четырех
спутников  Фаэтона не  является ложным лишь потому,  что сам  я их не вижу -
здесь может играть свою роль моя личная близорукость.
     Так что кто-то на небесах приложил немало усилий, чтоб наш спор с отцом
пришел  к  взаимно  удовлетворительному итогу. В последние годы  я  вплотную
подошел  к решению  сей проблемы, используя математические методы  тарентцев
для  обсчета  поверхности идеальной  линзы,  искусность  местных сиракузских
механиков в достижении идеально гладкой поверхности кварца и мои собственные
познания  о производстве устройств  с рядом призм  для передачи изображений.
Как показали мои первые опыты, нам удалось доказать,  что использование линз
в   подобных  устройствах   превосходит   возможности   призм.   В  качестве
доказательства этого  положения  могу  представить  натурный эксперимент  по
уничтожению  римской триремы  путем  фокусирования  на ней  лучевого  пучка,
собранного  с  большой  зеркальной  поверхности.  К   сожалению,  проведение
дальнейших работ затрудняется ввиду гибели почти всех наших рабов.
     Несмотря  на неудачу  экспериментов, вопрос  о существовании  спутников
Фаэтона  остается  наиболее важным  и насущным  из  всех. Дело  в  том,  что
Аристотелева  теория  об  устройстве  нашего  мира  не  может  не  встретить
закономерного возражения  любого механика, - ежели планеты "движутся" вокруг
Солнца за  счет обращения некой  "сферы",  на коей они закреплены, возникает
ряд закономерных вопросов.
     Во-первых,  из какого материала созданы эти сферы и каковы коэффициенты
оптического преломления этих материалов? Что происходит с тепловой энергией,
коя  образуется при трении "сфер" друг о друга, какова  Природа  ее? Если же
энергия не выделяется за  счет нулевого трения меж данными "сферами", какова
природа  "смазки" и почему  ее  коэффициент  оптического  преломления  равен
коэффициенту  преломления  "сферы"?  Куда  уходит  вращательный  момент  при
кручении столь чудовищных сфер? Куда девается возникающая Центробежная Сила?
Каково  ж  может  быть  сопротивление  материала  сих  сфер,  ежели  они  не
разрушаются под столь огромной нагрузкой?!
     Наконец, самое  важное  возражение Птолемея  - чем  объясняются видимые
возмущения в  движеньи планет,  -  и  ежели  Аристотелевы  "сферы"  обладают
неравномерным движением, каков Закон этой неравномерности?
     Разумеется, все  эти проблемы исчезают, если  предположить, что планеты
не  закреплены ни в каких-нибудь там "сферах", но свободно "парят" в эфирном
пространстве. Правда, при  этом  возникает другая проблема,  - почему  тогда
планеты не падают на Землю, иль Солнце (в зависимости от того, что находится
в  центре   системы)?  Птолемей  утверждает,  что  это  происходит  согласно
"повелению Господа",  но  мой  отец  и  тарентская школа  считают,  что  это
происходить за счет равнодействия высокой скорости кругового движенья планет
и силы тяжести с коей их "влечет" к Земле (или Солнцу - соответственно).
     Если  у  Фаэтона  есть   спутники,   работы  Птолемея  будут   серьезно
скомпрометированы в самой своей основе,  точно так  же как воззрения древних
философов  были  разрушены  наблюдениями за кольцами Фенонта,  коий  римляне
называют  -  Сатурн. Именно  кольца  Фенонта  навели  Аристотеля на мысль  о
твердости "сфер".
     Возможно,  спутники Фаэтона (ежели они есть!) произведут  на астрономию
такое  же воздействие, как и кольца Фенонта.  Ведь равновесие между  угловой
скоростью и силой тяжести можно достичь лишь  при очень больших скоростях, а
сие значит,  что  расстояние до планет и тем более - звезд  превышает всякие
мыслимые  величины.  Другим следствием  этого  будут  необычайные размеры  и
соответственно - массы небесных тел. А самое главное, - совершенно непонятно
как объяснить парадокс, на коий указывал сам Птолемей: ежели движение планет
происходит  вокруг Солнца,  какие должны быть силы,  приложенные к  Луне для
того, чтобы наклонить орбиту  ее  вращения?  Если  планеты  движутся  вокруг
Солнца, Земля - его спутник, а  Луна  -  спутник Земли,  каковы  причины "не
сохранения" углового момента ее вращения в системе солнечных координат?
     Да,  вопрос о спутниках  Фаэтона все сильнее  мучит меня, и если  бы не
этот противный дождь, я бы всю ночь посвятил наблюдениям за ночным  небом. К
сожалению,  по  неизвестным  причинам,  увеличение  кривизны,  или  диаметра
кварцевых линз приводит не только к улучшению изображения, но и - неприятным
эффектам,   таким   как   -  проявление  радужных  колец   вокруг  основного
изображения.  Для  уничтожения римских  трирем  такие линзы пригодны, но для
настоящей научной работы, - увы...
     В  последних  письмах в Тарент я просил Агафокла рассчитать  предельный
радиус линзы,  после  коей  начинаются  сии неприятные вещи,  но к сожалению
выяснилось, что Агафокл  был убит  в дни последнего штурма Тарента, а  он  -
один из последних тамошних  математиков. Я всегда говорил о примате механики
над математикой и, как видите -- Сиракузы стоят, а в Таренте совсем худо.
     Впрочем, стоит признать, что помимо отсутствия у них моих механизмов, в
Таренте нет  таких складов, как  у нас, и они очень зависят  от  поставок из
Карфагена и Македонии. Зимой, в штормовую погоду, плавание опасно  и Таренту
приходится затягивать пояса.
     Боюсь, что  без расчетов  Агафокла и многих рабов, призванных исполнять
простую  работу, создание новых линз - вопрос долгого времени, а имеющееся у
меня оборудование  не  позволяет судить о  существовании  спутников  Фаэтона
наверняка. Поэтому...

     * * *
     Ночью  пришел  приказ и мы выдвинулись... Сам  Марцелл пришел проводить
нас. Он сказал:
     -  "На  рассвете вы  должны быть  внутри чертовой крепости. Пока  мы не
взяли Ортигию,  черномазые  в  любой  день могут высадиться  в  сей чертовой
бухте, выбить нас из Сиракуз и восстановить укрепления на Высотах. Тогда нам
придется брать Высоты второй раз. Кто хочет еще раз залезть на Высоты, а?"
     Ребята расхохотались, тогда Марцелл поднял руку, призывая к вниманию, и
добавил:
     -  "Значит  так,  -  в  крепости  есть  отдельные  разумные  греки.  Вы
понимаете, что я имею в виду под словом "разумные". Они сообщили,  что с той
-- обратной  стороны крепости --  отвесная  скала  со  стеной, а за  нею  --
машины.  Сверху никто не видит того, что творится  на камнях под  скалой,  а
машины ночью -- не охраняются.
     Есть  задумка... С десяток добровольцев  должен влезть по  той отвесной
скале, да поднять на веревках товарищей. А потом, все, кто заберутся наверх,
должны открыть основные ворота... Не мне объяснять вам, как это делается...
     Распахните ж  ворота  мне  так, чтоб  в  них проехали наши триумфальные
колесницы!  Пленных  не  брать. Кроме  одного.  Предатель Архимед  мне нужен
живым.  Тот, кто  приведет  его ко мне целым и невредимым, получит награду в
тридцать талантов греческого серебра".
     Ребята прямо заорали  от радости: на тридцать греческих  талантов можно
купить целую виллу  на берегу Тибра  -  такую  знаете,  всю  из  мрамора и с
бассейном. Рабов  -  штук  сто,  ну  и  рабынь -  само  собой,  то-то  будет
развлечений до самой смерти! Я  представил  себе,  как я возвращаюсь домой и
бросаю в ноги матушке мешок с серебром, а она обнимает меня, целует, а потом
мы устраиваем пир на весь Авентин и я сижу во главе стола, а рядом со мной -
Терция  Басса, -  все  детство  мы  играли  с ней вместе, а когда я пошел на
Войну, она сплела венок из ромашек мне на прощание.
     Матушка  теперь пишет, как  Терция  ухаживает за  ней и  помогает ей по
хозяйству.  На  войне погибло много народу с нашего  Авентина и теперь почти
все незамужние девушки живут в домах тех парней, что живы еще, помогая своим
будущим  "матерям". Говорят, что это самый верный  способ  удержать за собой
парня после  войны, - вряд ли на Авентине  найдется  хоть одна сволочь,  что
пойдет против мнения своей матушки, да ее -- Благословения!
     Да я  и не против, -  Терция девчонка - что  надо, не то что всякие там
патрицианки  с  Палатина: идет,  нос  до  неба, вид  такой будто дочь самого
Тарквиния  Гордого,  а на деле - шлюха шлюхой. Эти  благородные  сучки  мало
того, что детишек из себя вытравляют, так и еще разводятся по сто раз.
     Мы тут с мужиками обсуждали уже, - не по-людски это  все: либо девчонка
выходит замуж один  раз  и  на всю жизнь, либо она  не  девчонка, а - шлюха.
Какая  разница,  -  по закону она с разными мужиками спит, иль -- за деньги,
все равно - шлюха.
     А денежки за Архимеда мне - ой-ой-ой  как понадобятся. Помните  про эти
самые трубы в театре Диониса? Задумка тут у меня есть, - сам-то театр мне ни
к  чему,  а  вот вода,  идущая кверху  сама собой -  это здорово.  Авентин -
высокий холм и  в лучших домах на  самой вершине холма  воды испокон веку не
было. Я сам в детстве таскался со здоровенным ведром за водой. А вот были бы
у меня денежки, я б построил вот такую трубу от колодцев на самый верх моего
холма  и  продавал  ее по  ведру  за обол. Красота, - сиди  себе у трубы,  а
денежки сами собой в карман - так и текут!
     В общем, стал я  приставать к старикашке: расскажи  мне про то, как это
здесь все работало, а он - бумаги с расчетами под замком у самого Архимеда!
     Так  что, когда  мы  выходили из лагеря, я  поймал  моего старикашку за
шиворот  и велел  стеречь  лагерь,  как зеницу ока, а пуще  всего --  книжки
всякие. Так и говорить всем, - "Достояние Римской Республики" -- грызет меня
мысль на сей счет.
     Короче,  если останусь жив, найду  эти книжки,  принесу  старику,  чтоб
перевел. Поверите ли, -  спать не могу: вижу воду, текущую вверх. А в ней --
мои денежки!
     Если только останусь жив... Мраморная вилла на вершине холма,  огромный
бассейн, фонтаны...  Стоит Терция Басса  и  обнимает  мою  милую  матушку, а
вокруг -  детки бегают и в ушах так и звенит  от их голосов... Если останусь
жив.

     * * *

     Меня отвлекли от рукописи какие-то крики внизу у ворот.  Верно, римляне
пошли на новый штурм. Жалкие варвары, не знают, что Ортигия - неприступна, и
все время отвлекают меня...
     Да, на чем же я остановился? Проклятые римляне - опять сбили с мысли, -
никак не могу вспомнить: о чем только что думал? Проклятые римляне...
     Надо признаться, мы не ждали от них такой каверзы, - всем известно, что
ночью   трудней  управлять  армией  и  поэтому  оборона  получает  известное
преимущество. К тому же было известно,  что римляне потеряли много людей  на
Высотах. Поэтому мы не ждали столь скоропалительной и скороспелой атаки...
     К  сожалению, возможно  мы  допустили  ошибку, отдав  приказ  о  ночных
работах  по  ремонту стен города... По  словам  выживших очевидцев,  римляне
переоделись каменщиками и подошли к городу вместе с обозом свежего камня  из
загородного карьера.  К тому же среди римлян оказалось  немало бывших рабов,
понимавших нашу и карфагенскую  речь и новые каменщики ни у кого  не вызвали
подозрения. А потом -- было поздно... Варвары ворвались в город.
     Разумеется,  никто  из членов  Совета  не мог предвидеть  подобного  и,
конечно,  не знал,  как передать  оружие  из ортигийского  арсенала  жителям
города. Мы еще -- вовремя  сожгли мост, соединявший Ортигию  с  гаванью. Всю
ночь над городом были огни, да слышны крики женщин...
     Нет... Не думать... Я не  должен  думать о них... Я только  что писал о
Фенонте. Да, что-то там о Кольцах Фенонта. Не думать... Нет у меня никого. И
никогда в жизни не было...

     К  счастию, сохранились  все  мои механизмы и римский  флот, пытавшийся
войти в бухту, был разбит мною наголову.
     Нет, - Ортигия -- неприступна. Я создал ее таковой, а постоянная помощь
из Карфагена всякий раз пополняет мои запасы  еды, воды, дерева для машин  и
камней к катапультам. Варварам -- не взять нас...
     Варварам...

     Я помню день, когда варвары впервые  вошли в мои Сиракузы. Они не жгли,
и не  грабили, но женщины плакали от того, как  римская солдатня  хватала их
прямо на улице и трясла кошельками, предлагая деньги -- известно за что. Моя
собственная  жена еле вырвалась  из  объятий трех таких молодцев.  Она  была
беременна моим первенцем и, разумеется, ее оскорбили  приставания римлян.  Я
тогда обратился с  жалобой  к  римскому коменданту  и  он приходил приносить
извинения.
     Я  как  сейчас помню этого варвара...  Он него  нестерпимо несло потом,
железом  и  чесноком. Его руки были черны  от  грязи  и  навоза, -  да-да --
навоза!  Он  сам  со  смехом  рассказывал,  что  в хлеву  его  нового  дома,
подаренного ему Гиероном,  грязно, как у Авгия в конюшнях, и  он целый  день
разгребал вилами все это дерьмо.
     А еще он непрестанно грыз семечки и сплевывал тыквенную шелуху п