то есть добро,
и творить добро.
     - Вы правы.
     - Больше того - лишенные Нравственного Чувства, мы не могли бы постичь,
что  есть  зло,  и  не  могли  бы  творить зло.  Понятия "зло" вообще бы  не
существовало.  Все, что мы делаем, считалось бы добром - совсем как у низших
животных?
     - Согласен и с этим утверждением.
     - Из  всего сказанного следует,  что назначение Нравственного Чувства -
творить зло, ибо без него любой наш поступок расценивался бы как добро.
     - Согласен.
     - Значит,  Нравственное Чувство помогает распознать зло  и  вдохновляет
нас творить зло?
     - Правильно.
     - Следовательно,  особая  функция  Нравственного  Чувства  -  внушение,
подстрекательство и распространение зла?
     - А также добра, дорогой сэр, извольте признать и это.
     - Прошу прощения,  но  добро мы  могли бы  творить и  без Нравственного
Чувства, чего не скажешь о зле.
     - Истинно  так.  Но,  дорогой сэр,  способность творить зло  -  большая
привилегия,  она ставит нас на очень высокую ступень по сравнению с  прочими
животными. Вы не согласны с тем, что это - очень большое отличие?
     - Да, как между настоящими и игрушечными часами.
     Он  ушел,  сильно раздраженный.  Но  с  моей  легкой руки сочетание "То
самое" вошло в  употребление и укоренилось в языке.  С тех пор все микробы с
презрением  смотрят  на  низших  животных,  неспособных  творить  зло,  и  с
самодовольством -  на  самих себя,  потому что  они  на  это  способны.  Мир
микробов  -   мой  мир,   и,  как  истинный  патриот,  я  восхищаюсь  своими
соотечественниками и  горжусь ими,  но,  когда они  начинают рассуждать,  их
логика ничуть не уступает в смехотворности человеческой. Б.б.Б.


                                 Примечание
                        (еще две тысячи лет спустя)

     Предыдущее примечание было  ошибочным.  Тогда я  еще  не  продумал этот
вопрос как следует.  Теперь я  прекрасно сознаю,  что Нравственное Чувство -
ценный,  точнее,  неоценимый дар. Без него мы не стали бы тем, кем мы стали.
Жизнь была бы  тоскливой и  состояла бы лишь из еды и  сна -  ни возвышенных
помыслов, ни благородных целей; без Нравственного Чувства не существовало бы
ни миссионеров,  ни государственных деятелей,  ни тюрем, ни преступников, не
было бы ни солдат,  ни тронов, ни рабов, ни убийц - одним словом, не было бы
цивилизации.  Цивилизация не  может существовать без  Нравственного Чувства.
Б.б.Б.


     Мне часто доводилось бывать на приемах у императоров Генриленда.  Порой
они даже снисходили до  беседы со мной.  Такой чести не удостаивался ни один
иностранец моего ранга за  весь  огромный промежуток времени,  что  занимает
трон  нынешняя династия.  За  все  предшествующие века иностранец удостоился
такой милости лишь  однажды.  Это  событие произошло почти три  миллиона лет
тому назад. В память о нем воздвигли монумент. Он обновляется каждые пятьсот
лет за счет добровольных пожертвований,  взимаемых государством. Так повелел
император,  живший в  те незапамятные времена и отличавшийся благородством и
великодушием. Я очень горжусь тем, что этой высокой чести удостоился один из
моих  соплеменников -  микроб холеры.  Помимо этого  факта о  нем  ничего не
известно,  разве только то,  что он был иностранец.  История умалчивает,  из
какой  страны  Блитцовского  он  был  родом  и   за  что  был  так  обласкан
императором.
     Местные жители не испытывают ненависти к иностранцам,  я бы сказал, что
они не чувствуют к ним даже неприязни.  Отношение к иностранцам здесь вполне
терпимое -  вежливое, но безразличное. Сами того не сознавая, местные жители
смотрят  на  них  сверху  вниз.  Всюду  под  небом  Блитцовского  иностранцы
считаются  существами низшего  порядка.  Редким  исключением является  самая
большая  республика  -   Скоробогатия.  Там  любая  захудалая  знаменитость,
прибывшая  из-за  рубежа,  считается на  голову  выше  первоклассной местной
знаменитости;  иностранец везде  встречает столько восторженных поклонников,
что диву дается, шампанским его угощают чаще, чем пивом в родных краях.
     В монархиях Блитцовского все наоборот -  там первоклассная знаменитость
из  Скоробогатии  приравнивается к  захудалой  местной.  Но  знаменитость из
Скоробогатии с  удовольствием променяет славу у  себя на  родине на грошовый
успех за границей.
     Как  я  уже  сказал,  иностранец считается  существом  низшего  порядка
повсюду,   кроме  могучей  республики  Скоробогатии,   снискавшей  всемирную
известность величайшей из демократий.  Она занимает огромную территорию.  Ее
флаг  реет  над  всем  желудком Блитцовского -  самой  богатой,  промышленно
развитой  территорией,   обладающей  к   тому   же   самыми   разнообразными
материальными ресурсами в мире микробов.  Республика Скоробогатия -  одна из
двух-трех значительных торговых центров планеты. Товарооборот Скоробогатии -
внутренний и внешний -  достиг колоссальных масштабов.  В стране - прекрасно
развитая  транспортная  система.  Это  делает  республику  распределительным
центром всемирного значения.  По  валовому продукту Скоробогатия превосходит
все страны планеты Блитцовского.  Она импортирует сырье с севера,  а ее суда
экспортируют  продукты  производства во  все  великие  державы  юга.  Веками
Скоробогатия  демонстрировала  свой  эгоцентризм,  проявляя  заботу  лишь  о
довольстве и  процветании собственного народа  и  категорически отказывалась
предоставить  помощь   нуждающимся  малым   странам   в   отдаленных  частях
Блитцовского.  Лучшие люди страны стыдились этой политики.  Они видели,  как
великая  Сердечно-Сосудия  посылает живительную кровь  своей  добросердечной
цивилизации  темным  отсталым  народам,   погрязшим  в  порочной  лености  и
восточной роскоши  на  окраинах планеты,  не  требуя  взамен  ничего,  кроме
безоговорочного  подчинения  и  национального  богатства;  они  видели,  как
империя Генриленд,  расположенная далеко  на  пустынном севере,  неуклонно и
последовательно расширяет свои  владения вниз по  равнинной Плечевой Области
до  возвышенности на  дальнем  юге,  именуемой поэтами  и  путешественниками
Великими Холмами, и одаривает всех на своем пути счастьем и гноем, ничего не
требуя взамен от облагодетельствованных ею народов,  кроме того,  что у  них
есть;  лучшие люди Скоробогатии видели все это и  краснели от  стыда за свою
страну.
     Движимые  стыдом,  они  восстали против  эгоцентризма внешней  политики
правительства Скоробогатии,  дали ей бой на выборах, заменив более высокой и
благородной,  которую  стали  именовать "великодушной ассимиляцией"{5}.  Это
было  эпохальное  достижение,  Скоробогатия  вышла  из  своей  эгоистической
изоляции,  заняв  подобающее положение среди  Великих Пиратских Держав.  Это
произошло совсем недавно - каких-нибудь триста пятьдесят лет тому назад.


     Очень  далеко,  посреди необозримых просторов Великого Уединенного моря
затерялась группа островов,  населенных безобидными бациллами.  Ими кормятся
неистовые hispaniola sataniensis,  чья  миссия  -  распространять болезнь  в
человеческом  trigonum{6}.  Этот  архипелаг  был  великодушно  ассимилирован
могущественной республикой.  Сначала земли хитроумно отторгли у владельцев с
помощью самих  владельцев,  ничего об  этом  не  подозревавших,  потом земли
скупили за  большую цену  у  разгромленных и  выдворенных за  пределы страны
иностранных  завоевателей.   Эта  акция  придала  титулу  Пиратская  держава
совершенство и  даже  элегантность.  В  добавление  ко  всем  прочим  знакам
отличия, принятым на планете Блитцовского, она позволила Скоробогатии отныне
именоваться Великой Державой.  Новая Великая Держава на  самом деле  была не
больше,  чем  раньше;  присоединение к  ее  владениям нескольких кучек песка
выглядело как  присоединение колонии луговых собачек{7} к  горной  цепи.  Но
видимость расширения владений была так велика,  что появились понятия "до" и
"после",  как  с  парижским привязным аэростатом;  когда  оболочка аэростата
плоско лежит  на  земле,  прохожий ее  не  замечает,  но  тот  же  аэростат,
поднявшийся высоко в воздух,  - шарообразный, огромный, наполненный газом, -
вызывает удивление и восхищение изумленного мира.
     Бациллы -  аборигены крошечного архипелага,  принадлежат к  тому  виду,
который ученый-блитцовчанин назвал бы "неболезнетворным".  Они не возбуждают
болезней.  Это  на  редкость  маленькие существа.  Я  видел  несколько таких
бацилл.  Они не более пяти футов,  разумеется,  если смотреть на них глазами
микроба.  Человек видит обычную бациллу при  увеличении в  100-120  раз,  но
разглядеть аборигенов с  островов  Великого  Уединенного моря  позволит лишь
значительно более  сильный микроскоп.  Миллион бацилл  на  кусочке стекла  -
всего лишь пятнышко для невооруженного человеческого глаза,  и я сомневаюсь,
что он вообще заметит маленьких островитян. Они крошечные, как их архипелаг,
но, послушав разговоры о присоединении архипелага к республике Скоробогатии,
можно было подумать, что она аннексировала четыре кометы, да еще созвездие в
придачу.
     Первый  император,  которого мне  выпала честь  лицезреть,  был  Генрих
Великий.  Не  первый носитель этого имени,  нет,  мой государь был восемьсот
шестьдесят первым Генрихом Великим.  По  закону и  по  обычаю его  именовали
Seiner    Kaiserlichedurchlaustigstehochbegabtergottallmachtiger   Восемьсот
Шестьдесят Первый  des  Grossen{8}.  Звучит  по-немецки,  но  это  отнюдь не
немецкий язык.  Многие  из  восьмисот шестидесяти Генрихов Великих заслужили
этот завидный титул,  произведя на  свет наследников,  когда в  них ощущался
дефицит; некоторые получили его за руководство военными действиями и прочими
формами резни и  кровопролития,  кое-кто -  за блестящие достижения по линии
"великодушной ассимиляции",  за то, что продавались, точно шлюхи, церкви, за
то,  что  одаривали  аристократов  государственными землями  и  деньгами  из
государственной казны, назначали им огромные пенсии, остальные получили этот
титул  за  то,  что  с  умным  видом  помалкивали,  отдавая  должное великим
достижениям своих министров иностранных дел  и  не  вмешивались в  эти дела.
Последних  благодарная  нация  причисляет  к   героям,   память  о   которых
бессмертна.  В  их  честь  воздвигаются монументы.  Воздвигаются народом  на
добровольные пожертвования -  истинно доброхотные деяния.  И когда памятники
со временем разрушаются, народ восстанавливает их снова.
     Как я  уже отметил,  мой Генрих Великий был восемьсот шестьдесят первым
по  счету.  Три  тысячи лет  тому  назад,  когда я  впервые появился в  мире
микробов,  мне выпала неслыханная честь предстать перед императором, событие
почти  невероятное,  ведь  я  был  иностранец и  к  тому  же  неблагородного
происхождения.  Мой септ{9} -  микробы холеры - принадлежит к болезнетворным
микробам,  поэтому знать часто ведет происхождение из их числа,  но сам я не
знатный и даже не был принят в высшем свете.  Когда мне приказали явиться ко
двору, это вызвало сенсацию.
     А  поводом для  приглашения явилось следующее.  Некогда при  загадочных
обстоятельствах яйцо  американской блохи  попало  в  кровь  Блитцовского,  и
появившаяся   на   свет   блоха   затонула.   Ее   останки   превратились  в
окаменелость{10}.  Это произошло почти четыре миллиона лет тому назад, когда
бродяга был  мальчишкой.  В  бытность свою  человеком я  занимался наукой  и
остался  ученым  в  душе  и  после  того,  как  меня  превратили в  микроба.
Палеонтология - моя страсть. Вскоре после появления на Блитцовском я занялся
поиском окаменелостей.  Обнаружил несколько окаменелых останков, и эта удача
сделала  меня  членом  научного  общества.  Пусть  общество  было  скромное,
малоизвестное,  но  в  сердцах его  членов горела та  же  страстная любовь к
науке, что и в моем собственном.


                                 Примечание
                          (семь тысяч лет спустя)

     Многое стерлось из памяти за семь тысяч лет,  прошедших с тех пор, но я
все   еще  помню  самые  незначительные  происшествия,   связанные  с   моим
вступлением в  это  славное братство.  Как-то  мы  устроили пирушку -  очень
скромную,  разумеется,  потому что все мы были бедны и зарабатывали на жизнь
каким-нибудь   нехитрым  ремеслом.   Пирушка   удалась  на   славу.   Я   не
преувеличиваю,  потому что  в  те  времена мы  чаще голодали,  чем пировали.
Угощали нас красными и  белыми кровяными тельцами.  Из них приготовили шесть
разных блюд -  от супа и ростбифа с кровью до пирога. Красные были с душком,
но  Том  Нэш{11}  рассмешил  нас,  остроумно  заметив:  зато  и  от  цен  не
захватывает дух...  Что он сказал дальше,  я позабыл, но до сих пор считаю -
это была самая остроумная шутка, которую я когда-либо слышал. И главное - он
сострил  так  небрежно,   не  задумываясь,   будто  походя  бросил  какую-то
незначащую фразу.  Том...  А может быть, не Том? Пожалуй, сострил Сэм Боуэн,
или Джон Гарт,  или Эд Стивенс -  во всяком случае,  кто-то из них, уж это я
помню наверняка.  Да, памятное было событие для таких молодых ребят, как мы.
Нам и в голову не приходило, что мы творим историю! Мог ли я предвидеть, что
о нашей скромной пирушке сложат песню, что она навеки сохранится в предании,
что о ней напишут в школьном учебнике и в беспристрастной хронике!  Мог ли я
предвидеть, что случайно брошенные мною слова народ сохранит, как сокровище,
и  будет благоговейно повторять их до тех пор,  пока последний микроб,  упав
замертво,  не приложится к народу своему. Пожалуй, самой удачной частью моей
речи  на  этой  пирушке было  заключение.  Отдавая дань  восхищения истинным
аристократам науки и ее энтузиастам, я сказал:
     - Джентльмены, в своем труде... в своем труде... Ладно, это я проверю в
каком-нибудь издании Всемирной истории. А, впрочем, вспомним! Джентльмены, в
научной  лаборатории  нет   места   ни   надутым  титулованным  особам,   ни
новоиспеченной знати.  Наука -  республика, и все ее граждане - равноправные
братья,  ее  принцы  Монако,  ее  "каменщики"  Кромарти{12},  равнодушные  к
рукотворным наградам и прочей мишуре, все, как один, на высочайшем уровне!
     Разумеется,  мои приятели не поняли,  на что я  ссылался,  а  я не стал
утруждать себя объяснениями, но все равно - концовка прозвучала великолепно.
Мое красноречие привело их в восторг.  Дар слова -  вот главное, а отнюдь не
содержание речи. Б.б.Б.


     Я  не  тосковал по  утраченной Америке.  Я  был  счастлив среди друзей,
поклонников, помощников.
     В те дни, с какой стороны ни посмотри, я был устроен в жизни на зависть
хорошо.  Жил в сельской местности, в сонной деревушке неподалеку от столицы;
соседями моими были бесхитростные крестьяне, чьи странные обычаи и еще более
странный  говор  я  с  удовольствием  изучал.  В  самой  деревушке  и  в  ее
окрестностях жили миллиарды крестьян,  но казалось, что их не так уж много и
живут они очень разбросанно,  потому что у микробов миллиард - сущая чепуха.
Места здесь были  чрезвычайно красивые,  климат здоровый;  куда  ни  глянь -
перед тобой уходящие вдаль и скрывающиеся в дымке зеленые луга, пересеченные
прозрачными реками,  сады и  леса,  наполненные звоном птичьих голосов;  они
простираются до  самых  уступов  величественных гор,  чьи  суровые очертания
изломанной  линией  вырисовываются на  горизонте,  -  ясная,  умиротворяющая
панорама,  всегда  безоблачная и  светлая,  ибо  на  планете Блитцовского не
бывает ночи. То, что для человеческого глаза - кромешная тьма, для микроба -
полдень,  волшебный,  нежный,  великолепный полдень. Миссия микроба сурова и
безотлагательна, он редко спит, пока с годами его не одолеет усталость.
     А  какой  видится здешняя неприступная скала  человеку?  Для  него  она
меньше  бородавки.  А  здешние  прозрачные  сверкающие реки?  Нити  паутины,
крошечные капилляры,  которые можно  рассмотреть только под  микроскопом.  А
здешнее  бездонное беспредельное небо  -  обитель  грез?  Для  подслеповатых
человеческих глаз оно просто не  существует.  Для моего острого совершенного
зрения весь  этот  необъятный простор полон  жизни  и  энергичного движения,
непрерывного движения.  Ведь  я  вижу не  только молекулы,  составляющие все
вокруг,  но и атомы, составляющие молекулы, а человеческий глаз не различает
их даже при помощи самого сильного микроскопа. Для человека атомы существуют
лишь теоретически,  он  не может проверить факт их существования опытом.  Но
поразительный аппарат  -  человеческий мозг  -  измерил  невидимую молекулу,
измерил  точно,   подсчитал  многочисленные  составляющие  ее   электроны  и
подсчитал их правильно, не видя ни единого, - непостижимый успех!
     Возьмем,  к примеру,  такого человека,  как сэр Оливер Лодж{13}.  Разве
какая-нибудь тайна природы укроется от него? Он заявляет: "Миллиард - тысяча
миллионов  атомов  -  это  поистине  колоссальное  число,  и  все  же  такая
совокупность атомов  едва  различима под  самым  сильным микроскопом;  самая
крошечная  крупица  или  гранула,  которую  можно  разглядеть  невооруженным
глазом, подобно ликоподиевой пылинке, должна быть в миллион раз больше".
     Лишь  тогда  человеческий глаз  различит  ее,  эту  крошечную  частицу.
Глазами  микроба  я  могу  увидеть каждый  из  миллиарда вращающихся атомов,
составляющих пылинку.  Ничто не пребывает в покое - ни дерево, ни железо, ни
вода;  все движется, неистовствует, вращается, летит - днем и ночью, ночью и
днем,  неподвижности не существует,  смерти не существует, все полно жизни -
торжествующей,  всеобъемлющей жизни,  даже  кости  крестоносца,  павшего под
Иерусалимом  восемь   столетий  тому   назад.   Понятия   "растительный"  не
существует,  все  вокруг  животного происхождения;  каждый  электрон  -  это
животное,  каждая молекула -  это стадо животных, и каждый из них имеет свое
предназначение и душу,  которую нужно спасти.  Ведь рай создан не только для
человека,  и все остальные божьи твари вовсе не должны пребывать в забвении.
Бог дал каждому из них свое скромное предназначение,  они выполнили его и не
будут  забыты,   каждый  будет  вознагражден  по  заслугам.   Человек,  этот
тщеславный спесивый пустослов,  думает,  что он будет жить в  раю среди себе
подобных.  Его ждет разочарование.  Пусть научится смирению.  Если б  он  не
давал кров и хлеб насущный презренным микробам и вечно гонимым бациллам, его
незачем было бы сотворять.  Это и есть его миссия,  смысл его существования,
так пусть делает свое дело и помалкивает.
     Три недели тому назад я  и сам был человеком,  думал и чувствовал,  как
человек.  Но  с  тех  пор  прошло три  тысячи лет,  и  я  понял всю глупость
человеческого существования.  Мы живем,  чтобы учиться,  и  счастлив мудрец,
умеющий извлечь из учения пользу.


        "V"

     В   своих   микроскопических   исследованиях   мы   имеем   несомненное
преимущество  перед  земными  учеными.   Как  я   уже  указывал,   мы  видим
невооруженным глазом  то,  что  не  обнаружит  ни  один  созданный человеком
микроскоп,  поэтому мы  можем получить фактические данные о  явлениях,  лишь
теоретически  известных  земным  ученым.   И,   разумеется,  мы  располагаем
фактическими данными  о  некоторых  явлениях,  не  известных на  Земле  даже
теоретически.  К примеру,  на Земле не подозревают о том,  что не существует
иных форм жизни, кроме животной, что все атомы - животные, каждый из которых
наделен  в  большей  или  в  меньшей  степени разумом,  своими  симпатиями и
антипатиями,  доброжелательностью или враждебностью -  одним словом,  каждый
атом имеет характер,  свой собственный характер.  А дело обстоит именно так.
Некоторые  молекулы  камня  испытывают отвращение к  молекулам какого-нибудь
растения или другого существа и  ни за что не хотят вступать с ними в связь.
Но  если  бы  они  и  захотели,  им  бы  это  не  позволили.  Никто  так  не
привередничает,  выбирая окруже