становился,
на скамейке перрона никого не было. И шел снег.
   Я высунулся как можно дальше из окна, все оглядел и, разочарованный,
хотел уже было поднять стекло, как вдруг увидел ее в зале ожидания: она
спала, закутавшись в шаль и забившись в самый уголок скамейки. Боже
милостивый, какая же она стала маленькая!
   Я спрыгнул с поезда и поспешил ее обнять. Прижимая маму к себе, я
почувствовал, что она почти ничего не весит - не человек, а горстка
хрупких косточек. И еще я почувствовал, как она дрожит от холода.
   - Ты, наверное, давно меня ждешь?
   - Нет-нет, сынок, - сказала она, счастливо смеясь, - всего каких-то
четыре года.
   Отвечая, она не смотрела на меня, а шарила глазами по полу, словно
что-то искала.
   - Мама, что ты ищешь?
   - Ничего... А твои чемоданы? Ты оставил их там, на перроне?
   - Они в поезде, - ответил я.
   - В поезде? - Тень разочарования пробежала по ее лицу. - Ты их еще не
выгрузил?
   - Понимаешь, мне... - Я просто не знал, как ей все объяснить.
   - Ты хочешь сказать, что сейчас же уезжаешь? Что не остановишься даже
на денек?
   Она замолчала и испуганно смотрела на меня. Я вздохнул.
   - А, ладно! Пусть себе поезд уходит. Сейчас я сбегаю за чемоданами. Я
решил. Останусь здесь, с тобой. В конце концов, ты ждала меня четыре года.
   При этих моих словах лицо матери опять изменилось: вернулось выражение
радости, вновь появилась улыбка (правда, уже не такая светлая, как прежде).
   - Нет-нет, не ходи за вещами, ты меня не понял! - взмолилась она. - Я
ведь пошутила. Все правильно, ты не можешь задерживаться в этой глуши. А
обо мне не думай. Ты не должен ради меня терять ни часа. Гораздо лучше
будет, если ты уедешь сразу же. И не сомневайся даже. Это твой долг... Я
мечтала только об одном - увидеть тебя. Вот мы и повидались, больше мне
ничего не надо...
   Я крикнул:
   - Носильщик, носильщик! - (Носильщик тут же вырос передо мной.) - Нужно
выгрузить три чемодана!
   - Ни за что не позволю, - твердила мама. - Такого случая у тебя уже
больше не будет. Ты молод и должен идти своей дорогой.
   Садись в вагон, скорее. Давай, давай! - И она, улыбаясь через силу,
стала легонько подталкивать меня к поезду. - Ради бога, скорее, а то двери
закрывают.
   Не знаю уж, как я, эгоист несчастный, снова очутился в купе, высунулся
из окна и стал еще махать на прощанье.
   Поезд тронулся, и очень скоро мама сделалась еще меньше, чем была на
самом деле. Маленькая, горестно застывшая фигурка на пустом перроне, под
падающим снегом. Потом она превратилась в черную безликую точку, в
крошечную букашку на просторах мироздания и вскоре исчезла совсем. Прощай!
   С опозданием, которое измеряется уже годами, мы продолжаем спешить. Но
куда?
   Опускается вечер, в выстуженных вагонах почти никого не осталось. То
там, то здесь в уголках темных купе можно увидеть незнакомцев с бледными
непреклонными лицами: им холодно, но они в этом ни за что не признаются.
   Так куда же мы? Как далеко наша последняя станция? Доберемся ли мы
когда-нибудь до нее? Стоило ли бежать так поспешно из любимых мест, от
любимых людей? Куда я мог засунуть свои сигареты? А, вот они - в кармане
пиджака! Назад возврата нет, это ясно.
   Так поднажми же, машинист! Какое у тебя лицо? Как тебя зовут?
   Я не знаю тебя и никогда не видел. Беда, если ты мне не поможешь.
   Держись крепче, машинист, брось в топку последний уголь, пусть мчится
вперед эта старая скрипучая колымага, прошу тебя, пусть она несется во
весь опор и опять хоть чуть-чуть станет похожей на тот прежний паровоз.
Помнишь? Пусть ворвется он в ночную бездну.
   Только, ради всего святого, не сдавайся, гони от себя сон. Может,
завтра мы уже прибудем.
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров Дата последней редакции - 22.02.99 



Дино Буццати 

                         ЗАБАСТОВКА ТЕЛЕФОНОВ
 
   Перевод Л. Вершинина 
 
   В день забастовки с телефонами творилось что-то неладное. К примеру,
говоришь с кем-нибудь, и вдруг в разговор врываются чужие голоса, да и
самого тебя слышат другие.
   Часов в десять вечера я минут пятнадцать пытался дозвониться приятелю.
Не успел я набрать последней цифры, как стал невидимым участником чьего-то
разговора, потом второго, третьего, и вскоре началась полнейшая
неразбериха. Это была как бы общая беседа в темноте, каждый внезапно
вступал в нее и столь же внезапно исчезал, так и оставаясь неузнанным.
Поэтому все говорили без обычного притворства и стеснения, и очень скоро
создалась атмосфера общего веселья и легкости, свойственная, верно,
удивительным и сумасшедшим карнавалам прошлого, эхо которых донесли до нас
старинные легенды.
   Вначале я услышал голоса двух женщин, беседовавших - не правда ли,
странно... - о нарядах.
   - Ничего подобного, я ей говорю: мы же условились - юбку вы мне сошьете
к четвергу, сегодня уже понедельник, а юбка все еще не готова.
   Знаешь, что я ей сказала: дорогая синьора Броджи, оставляю юбку вам,
носите себе на здоровье, если она вам подойдет...
   У женщины был тонкий, писклявый голосок, и она тараторила без передышки.
   - Умнее не придумаешь, - ответил ей молодой, приятный и ласковый голос
с эмилийским акцентом. - И что же ты выиграла?
   Пожалуй, она словчит и тебе материал подменит. От этой особы всего
можно ждать.
   - Ну, это мы еще посмотрим. Я и так чуть не задохнулась от ярости.
   Ты себе даже представить не можешь, как я разозлилась. И я еще должна
терпеть такое. Ты, Клара, когда пойдешь к ней, прошу тебя, все ей прямо в
глаза скажи, что так не обращаются с клиентами; сделай такое одолжение.
Кстати, Коменчини мне тоже говорила, что больше не будет у нее шить,
потому что она ей испортила красный труакар. В нем Коменчини, бедняжка, на
пугало похожа. Вообще с тех пор, как эта особа стала модной, она совсем
обнаглела. А помнишь, еще два года назад она юлила перед нами, рассыпалась
в комплиментах и уверяла, что просто счастлива шить для столь элегантных
синьор; теперь же с нее самой надо пылинки сдувать. Она даже говорить
стала по-иному, ты заметила, Клара? Заметила, да? Завтра я иду к
Джульетте, и мне просто нечего надеть. Что ты мне посоветуешь?
   - Но ведь у тебя, Франкина, гардероб ломится от платьев, - очень
спокойно ответила Клара.
   - Что ты, все это - дикое старье; последний костюмчик я сшила прошлой
осенью, помнишь, такой хорошенький, фисташкового цвета. К тому же мне...
   - Знаешь, а я, пожалуй, надену зеленую широкую юбку и черный джемпер,
черное всегда к лицу. А ты как думаешь?.. Может, все-таки лучше надеть
шелковое платье? Ну, то, новое, серое. Хотя оно скорее вечернее, тебе не
кажется?
   В этот момент ее перебил грубый мужской голос:
   - Вы вот что скажите, синьора, почему бы вам не вырядиться в платье
цвета выжатого лимона, а на голову хорошо бы водрузить мамину соломенную
шляпу с тесемками?
   Молчание. Обе женщины сразу умолкли.
   - Что же вы не отвечаете, синьора? - продолжал незнакомец, подражая
римскому диалекту. - Какие новости из Феррары? Кстати, как это у вас,
синьора Франкина, до сих пор язык не отвалился?
   Представьте себе, вдруг он откажется служить. Вот будет несчастье.
   Верно?
   Несколько человек дружно рассмеялись. Остальные наверняка так же, как и
я, молча слушали.
   Тут уж Франкина не удержалась и сердито зачастила:
   - Вы, синьор, не знаю, как вас зовут, просто невежа, вернее, даже
грубиян: во-первых, потому, что непорядочно подслушивать чужой разговор,
это всякий воспитанный человек знает, во-вторых...
   - Ого, да вы мне целую лекцию прочитали! Ну, не сердитесь, синьора или,
возможно, синьорина... Ведь я просто пошутил... Извините меня! Если бы вы
со мной познакомились, то, может сменили бы гнев на милость.
   - Бог с ним! - посоветовала Клара подруге. - Стоит ли обращать внимание
на такого мужлана! Повесь трубку, я тебе потом перезвоню.
   - Нет, нет, подождите секунду. - Эти слова принадлежали другому
мужчине, судя по голосу, более вежливому и, я бы сказал, более опытному. -
Еще два слова, синьорина Клара, а то мы и не встретимся никогда!
   - Подумаешь, не велика беда.
   Внезапно в разговор, перебивая друг друга, ворвалось сразу несколько
голосов.
   - И как вам только не надоест болтать, сплетницы! - возмущалась женщина.
   - Это вы сплетница, нечего в чужие дела нос совать!
   - Это я-то сую нос! Да я...
   - Синьорина Клара, синьорина Клара (голос явно принадлежал мужчине),
скажите номер вашего телефона. Не хотите? А я, знаете, каюсь, всегда питал
слабость к римлянкам - ну как магнитом к ним тянет.
   - Я вам его потом дам, - отвечал женский голос (видимо, Франкина). -
Разрешите, однако, узнать, кто вы?
   - Я-то? Марлон Брандо.
   - Ха, ха, - дружно рассмеялись невидимые собеседники.
   - Боже мой, до чего же вы остроумны...
   - Адвокат, адвокат Бартезаги! Слушаю, слушаю, это вы? (Голос
принадлежал женщине, до сих пор не вступавшей в разговор).
   - Да, да, я. Кто говорит?
   - Это я, Норина, вы меня не узнаете? Я вам позвонила, потому что вчера
вечером на работе забыла вас предупредить, что из Турина...
   Адвокат Бартезаги совсем растерялся:
   - Послушайте, синьорина! Позвоните мне попозже. По-моему, не стоит
впутывать посторонних в наши личные дела!
   - Э, адвокат (это говорил уже другой мужчина), а назначать свидание
молоденьким девушкам стоило?
   - Синьор адвокат Марлон Брандо неравнодушен к римлянкам, ха, ха!
   - Да перестаньте, прошу вас. У меня нет времени слушать вашу трескотню,
мне нужно срочно звонить по делу. (Это вмешалась женщина лет шестидесяти).
   - Послушайте только эту мадам! (Я узнал по голосу Франкину). Вы
случайно не королева телефонов?
   - Повесьте наконец трубку, неужели вам не надоело болтать? Я, к вашему
сведению, жду звонка из другого города, а пока вы...
   - Значит, вы все время подслушивали? Кто же из нас сплетница?
   - Закрой фонтан, дурочка.
   На секунду наступила тишина. Удар попал в цель. В первый момент
Франкина не нашлась, что ответить. Потом парировала торжествующе:
   - Ха, ха, ха! От дуры слышу.
   До меня донеслись раскаты смеха. Смеялось не меньше двенадцати человек.
Затем снова короткая пауза. Может, все сразу повесили трубки?
   Или же просто выжидали? Прислушавшись хорошенько, нетрудно было в
наступившей тишине уловить слабое дыхание, шорохи, легкое пощелкиванье.
Наконец снова раздался приятный беззаботный голосок Клары:
   - Кажется, теперь мы одни?.. Так что же ты, Франкина, все-таки
посоветуешь мне надеть завтра?
   В этот момент в разговор вступил незнакомый мужской голос, удивительно
красивый, по-юношески свежий, жизнерадостный:
   - С вашего разрешения, Клара, я вам дам совет. Наденьте завтра голубую
юбку, ту самую, что вам сшили в прошлом году, фиолетовую кофточку, которую
вы недавно отдавали в чистку... и, конечно, черную шляпу с широкими полями.
   - Кто вы такой? - Теперь в голосе Клары звучал легкий испуг.
   - С кем я все-таки разговариваю? В ответ молчание.
   - Клара, Клара, откуда он все это знает? - забеспокоилась Франкина.
   Мужчина без тени иронии:
   - О, я многое знаю.
   КЛАРА: Ерунда! Просто вы случайно угадали.
   ОН: Угадал? Хотите новых доказательств?
   КЛАРА (в нерешительности): Ну, что ж, послушаем ваши побасенки.
   ОН: Отлично. У вас, синьора, - слушайте меня хорошенько, - есть
родинка, малюсенькая родинка... гм... гм... а где - я не решаюсь сказать.
   КЛАРА (поспешно): Вы этого не можете знать.
   ОН: Прав я или нет?
   КЛАРА: Вы не можете этого знать.
   - Так это или не так?
   - Честное слово, ее никто не видел, клянусь, никто, кроме мамы.
   - Значит, я сказал правду.
   В голосе Клары послышались слезы:
   - Ее никто не видел, гадко так зло шутить!
   ОН (миролюбиво): Да я же не утверждаю, что видел ее, вашу маленькую
родинку, я лишь говорил, что она у вас есть.
   Вмешался чей-то грубый мужской голос:
   - Хватит паясничать, шут гороховый!
   Незнакомец мгновенно отрезал:
   - Осторожнее на поворотах, Джордже Маркоцци, сын Энрико, тридцати двух
лет, проживающий на улице Кьябрера, семь, рост метр семьдесят, женат, два
дня назад заболел ангиной и, несмотря на это, курит и сейчас отечественную
сигарету. Хватит с вас? Ошибок нет?
   Маркоцци, сразу присмирев:
   - Но кто вы такой? По... позвольте... я... я...
   НЕЗНАКОМЕЦ: Не обижайтесь. Давайте лучше развлекаться. Это и к вам
относится, Клара. Ведь так редко удается побыть в такой веселой компании.
   Больше никто не осмелился его перебить или высмеять. Всеми овладело
безотчетное чувство страха, словно в телефонную сеть проник таинственный
дух. Кто он? Волшебник? Сверхъестественное существо, занявшее место
бастующих телефонисток? Сам дьявол?
   Злой дух? Но голос звучал совсем не демонически, а мягко, ласково:
   - Что вы приумолкли, друзья? Кого испугались? Хотите, я вам спою
чудесную песенку?
   ГОЛОСА: Конечно, конечно!
   ОН: Что же вам спеть?
   ГОЛОСА: "Скалинателла"!
   - Нет, нет, лучше "Самбу"!
   - Нет, "Мулен-руж"!
   - "Я потерял сон"!
   - "Эль байон", "Эль байон"!
   ОН: Ну, решайте скорее. А вам, Клара, какая песня больше всего по душе?
   - О, мне страшно нравится "Уфемия".
   Он запел. Возможно, это был самообман, но я в жизни не слышал столь
красивого голоса. Этот голос был таким чистым, светлым, чарующим, что меня
дрожь пробирала. Пока он пел, мы слушали, затаив дыхание. Потом сразу
раздались аплодисменты, крики:
   "Великолепно! Браво, бис! Это бесподобно! Да вы же настоящий артист!
Вам надо петь по радио; вы заработаете миллионы, поверьте моему слову.
Спойте же еще что-нибудь!"
   - Только при одном условии - вы все будете мне подпевать.
   Это был странный хор. В разных концах города, далеко друг от друга,
связанные лишь тоненькой нитью проводов, совершенно незнакомые люди, кто
лежа в кровати, кто стоя в прихожей, кто устроившись на стуле, волнуясь,
сжимали телефонную трубку. Никто не пытался, как было в самом начале,
глупо шутить, поддеть друг друга, отпустить вульгарную остроту. Благодаря
таинственному незнакомцу, не пожелавшему назвать ни свое имя, ни возраст,
ни тем более адрес, пятнадцать человек, никогда не видевшие друг друга и
ни разу в жизни не встречавшиеся, почувствовали себя друзьями.
   Каждый воображал, что беседует с необыкновенно красивыми молодыми
женщинами, а тем хотелось верить, что их собеседник - интересный, богатый
мужчина с бурным, романтическим прошлым. И где-то в центре - удивительный
дирижер невидимого хора, каким-то волшебством заставлявший их парить
высоко-высоко над черными крышами города. Он-то в полночь и объявил о
конце веселой встречи.
   - А теперь, друзья мои, все. Уже поздно. Завтра мне рано вставать...
Спасибо за чудесную компанию...
   В ответ - хор протестующих голосов: "Нет, нет, это невозможно.
   Еще немного, хотя бы одну песенку о, пожалуйста!"
   - Серьезно, больше не могу. Вы уж меня простите. Спокойной ночи,
господа и дамы, чудесных вам сновидений, друзья.
   У всех было такое чувство, будто их обидели. Уныло и мрачно все стали
прощаться: "Что поделаешь, раз так, то спокойной ночи. Кто бы это мог
быть? Ну, что ж, спокойной ночи". Все разбрелись кто куда.
   Внезапно дома погрузились в ночное безмолвие. Лишь я стоял у телефона и
напряженно прислушивался. И вот минуты через две незнакомец прошептал в
трубку:
   - Клара, это я... Ты слышишь меня, Клара?
   - Да, - нежно ответила Клара. - Слышу. Но ты уверен, что все уже
разошлись?
   - Да, все кроме одного, - добродушно ответил незнакомец. - Он до сих
пор только молчал и слушал.
   Речь явно шла обо мне. С бьющимся сердцем я сразу же повесил трубку.
   Кто это был? Ангел? Провидец? Мефистофель? А может быть, вечный дух
приключений? Воплощение неожиданного, что ждет нас на каждом углу? Или
просто надежда? Древняя, неумирающая надежда, притаившаяся в самых нелепых
и странных местах, даже в телефонных проводах, чтобы освободить и
возвысить человека?
 
   Компьютерный набор - Сергей Петров Дата последней редакции - 22.02.99 



Дино Буццати 

                         ТАЙНА ПИСАТЕЛЯ
 
   Перевод С. Казем-Бек 
 
   Я человек конченый, но счастливый.
   Хотя до дна я не испил своей чаши. Кое-что еще осталось - совсем
немного, правда. Надеюсь вкусить все до последней капли.
   Если только еще поживу: я достиг весьма преклонного возраста и, видимо,
протяну недолго.
   Вот уж много лет все твердят, что я переживаю творческий упадок, что
как писатель я окончательно и бесповоротно выдохся. Об этом если прямо и
не говорят, то думают про себя. Каждая моя новая публикация воспринимается
как очередной шаг вниз по наклонной плоскости. И, так скатываясь, я
оказался в тупике.
   Все это - дело моих рук. Медленно, но верно более тридцати лет шел я
сознательно, по заранее продуманному плану к катастрофе.
 
   Иными словами, спросите вы меня, ты сам хотел этого краха, сам рыл себе
яму?
   Вот именно, дамы и господа, именно так. В своем творчестве я достиг
блестящих высот. Я пользовался широкой известностью и общим признанием.
Короче говоря, преуспел. И мог бы пойти значительно дальше. Стоило только
пожелать, и я без особых усилий достиг бы полной и абсолютной славы.
   Но я не пожелал.
   Более того, я выбрал совсем иной путь. С достигнутой высоты - а я
добрался до очень высокой отметки, пусть не до самой вершины Гималаев, но
до Монтерозы, во всяком случае, - предпочел медленный спуск. Решил
проделать в обратном направлении тот же самый путь, который на подъеме
одолел мощными рывками. Мне предстояло пережить всю горечь жалкого
падения. Жалкого, заметьте, только на первый взгляд. Ибо я в этом
постепенном сползании находил истинное наслаждение. Сегодня вечером я все
вам объясню, раскрою наконец столь долго хранимую тайну. Страницы своей
исповеди я запечатаю в конверт, с тем чтобы они были прочитаны лишь после
моей кончины.
   Мне было уже сорок лет, и я буквально упивался собой, на всех парусах
носясь по морю успеха, как вдруг в один прекрасный день прозрел. Мировая
слава, панегирики, почести, популярность, международное признание - а
именно к ним я стремился всей душой - вдруг предстали мне в неприкрытом
своем ничтожестве.
   Материальная сторона славы меня не интересовала. Я к тому времени был
уже достаточно богат. А все прочее?.. Овации, упоение триумфом,
пленительный мираж, ради которого столько мужчин и женщин продали душу
дьяволу? Каждый раз, когда мне доводилось вкушать лишь крупицу сей манны
небесной, я ощущал во рту горький, тошнотворный привкус. Что есть
наивысшее проявление славы, спрашивал я себя. Да просто когда ты идешь по
улице, а люди оборачиваются и шепчут: смотри, смотри, вот он! И не более
того!
   Причем, заметьте, даже это весьма сомнительное удовольствие выпадает
лишь на долю выдающихся политических деятелей либо самых прославленных
кинозвезд. А чтобы в наши дни обратили внимание на простого писателя - уж
и не знаю, что должно произойти.
   К тому же есть и оборотная сторона медали. Знаете ли вы, в какую пытку
превращается повседневная жизнь знаменитого писателя:
   бесконечные обязательства, письма, телефонные звонки почитателей,
интервью, встречи, пресс-конференции, выступления по радио и тому подобные
вещи. Но не это меня страшило. Гораздо больше настораживало и беспокоило
другое. Я заметил, что каждый мой успех, лично мне почти не приносивший
удовлетворения, многим причиняет глубокие страдания. О, какую жалость
вызывали у меня лица друзей и собратьев по перу в самые радужные моменты
моей творческой жизни! Отличные ребята, честные труженики, связанные со
мной старинными узами дружбы и общими интересами, - ну почему они должны
страдать?!
   И тогда я взвесил все разом и осознал, сколько боли приносит окружающим
одно мое страстное желание преуспеть во что бы то ни стало. Каюсь - прежде
я об этом не задумывался. И, задумавшись, почувствовал угрызения совести.
   А еще я понял: если и дальше буду продолжать восхождение, то обрету на
этом пути новые пышные лавры. Но у