т провалиться куда-то, как  в  болото,  и  не  выползти
назад. Однако Шар притягивал к себе. Желание дотронуться  до  него  было
совершенно непреодолимым, и Гоги, глубоко вздохнув, будто перед прыжком,
коснулся прозрачной оболочки...
   Он снова был в своей палатке.  Сон  прервался  на  самом  интересном,
будто многосерийный детектив, и Гоги немного огорчился. ("А может,  я  и
не думал просыпаться?" - с надеждой подумалось ему.) Ради проверки своей
гипотезы он тихонько, чтобы не потревожить Настеньку,  вылез  наружу,  в
прохладную свежесть ночи.
   Периметр раскопа был обозначен  маленькими  лампочками,  выкрашенными
красной краской. Там, где в проволочное ограждение было  встроено  некое
подобие калитки из грубых деревянных брусьев,  какой-то  остряк  повесил
большой красный фонарь. Костер догорал, гитара уже не звучала  в  полный
голос,  а  только  позвякивала  одной  струной,   тоненько,   будто   по
необходимости.
   - Не спится? - спросил Гоги.
   Парень с гитарой мотнул головой, по-пиратски перевязанной косынкой.
   - Хотите чаю?
   - А поесть ничего не осталось?
   Две  подружки  парня-гитариста  дружно  засуетились,  мигом  извлекли
откуда-то чистую миску, ложку, наложили  каши  с  тушенкой  -  щедро,  с
"горкой".  Каша  оказалась  вкусной.  Гоги  жевал  медленно,  растягивая
удовольствие. Холода он  не  ощущал,  хотя  ребята,  он  заметил,  зябко
кутались в оранжевые экспедиционные пуховички.
   - Странно тут как-то, - проговорила одна из девушек.
   - Не выдумывай, - отозвался гитарист.
   Нет, правда. Бывает так: вроде бы все нормально,  и  вдруг  -  словно
чей-то взгляд в затылок. Как из другого мира.
   - Это Венька Климов, - утвердительно сказала подружка.
   - Ой, да ну тебя!
   - Правда-правда. Он уже давно с тебя глаз не сводит. Хороший  парень,
между прочим.
   - Забирай себе.
   Она вздохнула.
   - Легко тебе сказать.
   Гоги их почти не слушал. Голова была  пустая  и  звонкая,  только  по
таинственным закоулкам мозга изредка  пролетали  осколки  случайных,  не
связанных друг с другом мыслей.
 
*** 
 
   - Что же произошло потом? - спросил он старика тибетца.
   - Потом он убил моего отца.
   - Разве Шар не смог его защитить?
   Тибетец покачал головой.
   - Одно из  искусств,  которым  владел  мой  отец  и  которое  передал
чужеземцу, состояло в приемах сокрытия  своих  истинных  устремлений  от
других. Это очень сложное  искусство,  оно  известно  немногим...  А  уж
мастерами могут считать себя вовсе единицы. Я его  так  и  не  постиг...
Иначе бы пришелец умер oт  моего  яда.  Отец  не  сумел  распознать  его
истинных намерений. Он безоговорочно доверял ему во всем - до последнего
мгновения. Он умер, улыбаясь, так ничего и не заподозрив...
   - И убийца скрылся? - спросил Георгий. - Его не задержали?
   -  Если  убийца  -  Тхыйонг,  его  невозможно  задержать.  Он   может
обернуться кем угодно: твоим  учителем,  родным  братом,  самым  близким
другом.
   - А Шар?
   - Шар исчез вместе с пришельцем.
   Старик замолчал. Гоги негромко кашлянул и осторожно спросил:
   - Почему вы рассказали мне все это?
   - Потому что Шар в злых руках может быть очень опасен. Я  и  все  мои
предки были назначены Хранителями Шара. Тысячу лет назад Шар  также  был
утерян, но его удалось вернуть иеной многих жизней. Теперь даже за такую
цену мне не справиться. Я стар и слишком слаб.
   - А почему вы решили, что я смогу помочь?
   - Ты нашел ксилограмму.
   - Вы знаете, о чем в ней говорится? - встрепенулся Георгий.
   - Нет. Но я знаю, что путь к Шару долог и труден. А начало этого пути
- здесь.
   - Вы говорите загадками.
   Старик рассмеялся, словно рассыпался по полу сухой горох.
   - Жизнь вся состоит из одних загадок. Одни из них стройны, красивы  и
интересны, а другие - исполнены крови, смерти и страха. Но раскрывать их
все равно приходится, хотим мы этого или нет.)
   "Я-то здесь при чем? - чуть ли не со злобой захотел сказать  Георгий.
Его вовсе не привлекала перспектива охотиться всю  жизнь  за  непонятным
предметом...  Он  поднял  голову  и  огляделся  вокруг.  И  с  тоскливой
обреченностью подумал:
   - Ну вот, так я и знал".
   Ночь прошла. Солнце поднялось над  вершинами,  озаряя  ровным  светом
окрестности. Костра не было. Не было парня-гитариста, не было раскопа  с
красным фонарем над самодельной калиткой, не было  брезентовых  палаток,
рассыпанных вокруг древних развалин. Вдоль склона незнакомой горы вилась
пыльная дорога. Глинобитные  домики  ютились  посреди  полей  -  зеленых
ковриков,  выглядевших  игрушечными  по   сравнению   с   пространствами
нагроможденных друг  на  друга  рыжих  и  серых  камней.  Возле  домиков
возились в пыли дети - в большинстве голышом,  благо  погода  позволяла,
лишь некоторые щеголяли в коротеньких полосках материи, обернутых вокруг
талии. Мамаши изредка покрикивали на них, на миг отрываясь  от  домашних
дел. Мужчины были заняты на полях, возделывая  свои  клочки  плодородной
земли.
   Одно поле было гораздо больше остальных. Часть его занимали  плодовые
деревца, другая была отдана под ячмень и еще какие-то культуры (Гоги  не
мог определить, какие  именно).  Большой  каменный  дом  возвышался  над
соседними хижинами, и  было  сразу  заметно,  что  здесь  живет  богатый
хозяин. Сзади дома  стояла  конюшня,  а  спереди,  у  самых  ворот,  две
огромные, серые с синеватым отливом собаки рвались с цепей...
   По дороге неторопливо шел молодой монах. Георгий невольно задержал на
нем взгляд, Видимо, монах  проделал  долгий  путь:  его  одежда,  прежде
ярко-оранжевых  расцветок,  как  приличествует  служителям  будды  секты
Каргьютпа, потускнела под воздействием горного солнца,  дождей  и  пыли.
Изрядно похудевшая котомка свободно болталась на  плече,  сверху  к  ней
были приторочены стоптанные  веревочные  сандалии.  Как  прикинул  Гоги,
парню было не больше двадцати, и большая суковатая  палка  в  его  руках
служила скорее данью традиции, чем необходимым оружием или подспорьем  в
ходьбе, Лицо монаха было приятным и открытым, хотя и  лишенным  малейших
следов  юношеской  припухлости.   Высокие   скулы   бронзового   оттенка
поднимались над красиво очерченным ртом, широко  расставленные  глаза  с
характерным для жителя северных провинций разрезом смотрели  спокойно  и
уверенно.
   Он остановился перед богатым домом и постучал в ворота. Долгое  время
(Георгию показалось, целую вечность) из дома никто не  выходил.  Наконец
на пороге появился хозяин - толстый, как бочонок с  вином,  в  малиновом
длинном халате с позолоченной отделкой  и  фамильным  гербом:  стремя  с
продетым в него серебряным  руном.  Монах  учтиво  поклонился  и  сказал
несколько слов. В ответ хозяин гневно проорал что-то,  брызжа  слюной  и
размахивая руками. Жесты его были весьма красноречивы: монах выпрямился,
пожал плечами, ответил короткой фразой и пошел прочь, легонько  опираясь
на палку.
   Толстый хозяин даже  зашипел  от  злости,  будто  гремучая  змея.  По
мановению руки  двое  работников,  занятых  в  поле  за  домом,  тут  же
подбежали к нему и согнулись в три погибели. Глядя в спину  удаляющемуся
юноше, хозяин выкрикнул короткую команду.  Работники  торопливо  открыли
калитку рядом с воротами и - у Гоги на миг потемнело в глазах - спустили
с цепей собак. Огромные страшные псы, способные шутя разорвать  матерого
волка, рычащими молниями метнулись к монаху.
   Георгий увидел их неожиданно близко и невольно отпрянул, хотя  собаки
проскочили, не заметив, сквозь  него,  как  сквозь  бесплотный  дух.  Он
увидел их желтые глаза, полные лютой злобы,  обнаженные  влажные  клыки,
сморщенные  черные  губы  и  вздыбленную  шерсть  на  загривках.   Монах
обернулся и инстинктивно выставил вперед руки.  Молодое  лицо  его  было
по-прежнему спокойно, казалось, он просто не успел испугаться...
   А огромные псы, стремительные и  мощные,  отлично  натасканные  и  на
зверя, и на человека, псы-убийцы, уже летели в прыжке, оторвав  лапы  от
земли.
   И Георгий, не выдержав, закричал. Длинно, тонко и протяжно, не  слыша
собственного голоса...
 
Глава 1 
САНАТОРИЙ 
 
   "Ракета", судно на подводных крыльях, мерно урчала, на  широкой  реке
не было ни малейшего ветерка, и  гладкое  монотонное  движение  навевало
дремоту. Стоял конец августа, пора ласкового тепла, природа готовилась к
буйству красно-оранжевых красок, для людей это означало красоту  золотой
осени, а для самой природы - предвестие долгого зимнего анабиоза. Многие
пассажиры дремали в глубоких креслах, некоторые, кому  путешествие  было
еще в диковинку, глазели в широкие окна на водную гладь, песчаные  пляжи
и серые скалы вдалеке, поросшие лесом. В углу на рюкзаках пели  в  шесть
голосов и две расстроенные гитары.
   Две туфельки по узенькой дорожке
   Летят, как тополиный пух.
   А ножки-то, а ножки-то, а ножки!
   Погладишь - перехватывает...
 
   "Ракета" трубно загудела. Так и не узнаешь,  что  там  перехватывает.
Туровский прикрыл глаза. Он надеялся, что песня отвлечет его  от  ноющей
боли, а  она,  наоборот,  проткнула  его,  точно  копьем,  пригвоздив  к
сиденью. Он ведь тоже когда-то самозабвенно орал у костра, хоть и  слуха
не было ни малейшего. Не эту песню, другую, но неважно. Но  те  картинки
из студенческого прошлого не оживали.  Оживали  совсем  иные,  из  иного
времени. То, что помнить совсем не хотелось.
   Женщина  стояла,  как  живая,  перед  внутренним  взором.  Каштановые
волосы, легкие как пух, струятся по плечам, ослепительно белая  короткая
туника открывает загорелые  ноги.  Блестящие  карие  глаза  изучают  его
спокойно, словно букашку.
   - Меня в чем-то подозревают, Сергей Павлович?
   Она ухитрилась расположиться  на  жестком  казенном  стуле,  будто  в
мягком  кресле.  Одна  нога  закинута  на  другую,   туника   продуманно
приподнята: любуйтесь, гражданин следователь! Он заставлял себя смотреть
в угол, боясь поднять глаза, чтобы не наткнуться на ее взгляд, в котором
сквозила неприкрытая насмешка. И злился.
   -  Вы  же  прекрасно  знаете,  Тамара,  что  проходите  по  делу  как
свидетельница.
   - Свидетельница чего, простите?
   - Преступлений вашего любовника, Олега Германовича Воронова.
   - Это плохо звучит.
   Он взъярился.
   - Что именно? Слово "любовник"? Кто же он вам? - Чуть было не  ударил
кулаком по столу. Вот бы  ей  было  удовольствие!  -  Так  как  мне  его
назвать? Другом, товарищем, соратником?
   Она чуть улыбнулась.
   - Нет, почему? Вы правильно  выразились,  мы  были  любовниками.  Мне
нравилось, как он трахается. Чтобы вам было понятно.
   Пауза. Спокойная полуулыбка на  красивом  лице.  Свободная  поза,  ни
капельки неестественности  и  закрепощения.  Вроде  бы  не  замечает  ни
решетки на окнах кабинета, ни серых стен под цвет сейфа  в  углу  (Боже,
сколько паутины! Срам!). Обычная светская беседа за  коктейлем.  Не  под
протокол.
   - Что же вас смущает?
   - То, что вы записали меня в свидетели,  Сергей  Павлович.  На  каком
основании? И какие преступления вы  имеете  в  виду?  Кстати,  я  бы  не
советовала его трогать. Он большой  человек,  у  него  много  власти.  А
преступления... Я понимаю, что вы хотите сказать.
   Она  наклонилась  вперед.  Губы  ее  раскрылись,  словно  она  хотела
поцеловать, точнее, прильнуть ими к губам человека, сидящего перед  ней.
Нежное, легчайшее прикосновение, в котором  больше  интимности,  чем  во
всей ночи, проведенной в одной постели...
   - Олег способен на поступок, вот что мне импонирует. Он всего добился
сам, его никто не толкал в те сферы, куда вам дорога заказана.
   - У меня своя дорога, - хрипло проговорил он.
   - Конечно. И другой вам не хочется.
   Она провела теплой ладонью по его щеке.
   - Совсем не  хочется.  И  меня  не  хочется,  верно?  Я  ведь  дрянь,
проститутка.
   - Перестаньте.
   - Почему? Вам ведь нравится.
   Он сделал над собой усилие, чтобы стряхнуть наваждение, и  уронил  на
стол пачку фотографий. Она едва  взглянула.  Снимки  были  дрянными.  На
некотором удалении от фотографа - серый аэродром с  одиноким  самолетом,
фигурки людей на летном  поле,  черный  роскошный  "Кадиллак"  и  шофер,
услужливо открывающий дверцу.
   - Узнаете?
   - Кажется, да. Это,  на  заднем  сиденье,  Олег...  Рядом  Каюм,  его
знакомый. Очень приличный мужчина, манеры - как у посла. Не вашим  чета,
уж извините.
   - Вы знаете, чем он занимается?
   Ее губы чуть дрогнули в насмешливой улыбке.
   -  Он  грузинский  князь,  очень  старинного  рода.  Что  вы  к  нему
прицепились?
   - Он один из главарей чеченских боевиков. Туровский ткнул  пальцем  в
самолет на заднем плане.
   - Вы были внутри?
   - А вам какое дело?
   - Вам ничего не бросилось в глаза? Например, что-нибудь  необычное  в
оформлений салона?
   - Да очень простое оформление. Три или четыре кресла, столик,  диван.
Бар. Олег много летает, встречается с  разными  людьми,  всем  старается
помочь. Завязывает деловые контакты. Вам претят такие люди, как он?
   - Четыре кресла, столик, - задумчиво проговорил Туровский, не обращая
внимания на реплику собеседницы.  -  И  это  на  весь  салон.  Остальное
пространство пустое, ничем не занятое. Вас это не удивляет?
   На этот раз в ее глазах мелькнул интерес.
   - Он что, возит наркотики?
   - Вряд ли. Для наркотиков не нужно столько места.
   - Что же тогда?
   "Кажется, я ее сломал, - подумал Сергей Павлович. - По крайней  мере,
она слушает меня, а не смотрит как на серую мышь".
   - Одно я знаю точно: это должно быть большого объема. И  опасное,  не
предназначенное для чужих глаз.
   Что это могло быть? Следователь Туровский мог и не знать  ответа.  Но
бывший начальник охраны военного аэродрома в  солнечном  Кандагаре  знал
его прекрасно.
   Оружие.
   - Кто-то из подручных Воронова крадет  оружие  с  российских  военных
баз, а сам Олег  Германович,  пользуясь  своим  статусом,  доставляет  и
продает его боевикам на Кавказе.
   Он  прикинул:  за  один  рейс  можно  перевезти  три-четыре   единицы
бронетехники, а уж патронов, стрелкового оружия...
   "Ракета" сбавила ход и осела, крылья ушли под воду,  и  она  стала  в
один миг похожей на обыкновенную  старую  латаную-перелатаную  посудину.
Сергей Павлович подождал, пока  туристы  вывалят  свои  рюкзаки  наружу,
потом сам лениво вышел на  деревянную  пристань.  Народу  в  брезентовых
штормовках и ярких цветных ветровках была тьма-тьмущая.  Большинство  из
них  направлялись  на  скалодром  километрах   в   трех   от   пристани.
Традиционные  соревнования  на  первенство  чего-то.  А  подальше  вдоль
берега, еще в двух километрах, где местность была поровнее и лес погуще,
прятался крошечный санаторий, бывший заводской, а теперь, можно сказать,
бесхозный: пара домиков для персонала, хозблок и единственный  корпус  -
деревянное  двухэтажное  здание  для  отдыхающих.  Два  туалета  и   два
умывальника, по одному на этаж. Спартанский социализм.
   Сержант-водитель служебного "Москвича"  помалкивал,  видя  настроение
приезжего следователя, с разговорами не лез,  только  шептал  нечто  под
нос, объезжая рытвины (асфальт не меняли годов  с  шестидесятых,  раньше
лень было, теперь денег нет).
   "Я ей обещал".
   Одна-единственная мысль не давала покоя. Она была буквально  повсюду.
Деревья укоризненно качали  головами  и  шептали:  обещал,  обещал...  И
колеса стучали об острые края трещин, и сержант шевелил губами...
   "Я ей обещал. Я дожал-таки, из чистого упрямства, и надменности в  ее
глазах уже не было в ту, последнюю встречу". Она превратилась в  простую
испуганную женщину, ищущую защиты. Милую, где-то даже домашнюю. Короткая
юбочка по-прежнему открывала сильные стройные ноги, и Сергей Павлович  с
трудом  подавлял  желание  подойти  и  погладить  их.  Видя,   что   она
всхлипывает, он все же подошел и мягко обнял ее за плечи.
   - Тамара, у  нас  нет  выхода.  Без  ваших  показаний...  Его  просто
отпустят с извинениями. И весь ад начнется сначала.
   - Какой ад! Если бы не вы...
   - Не стоит во всем обвинять меня. Вы и тогда, и сейчас знали  слишком
много. Вы только опасный свидетель, не более.
   - Что же мне делать? Сергей Павлович... Сереженька, я боюсь. Если  он
узнает, что я согласна выступить на суде,  меня  убьют.  И  так,  и  так
убьют. Мамочка моя!
   - Нет, - проговорил он, ощущая под пальцами  ее  теплую  кожу.  -  Ты
уедешь завтра же.
   - Куда? Вообще-то у меня двоюродная сестра в Питере.
   - Отпадает. Если что - первым делом будут искать по родственникам.  Я
тебя устрою в один санаторий. Он крошечный, о нем мало кто знает.  Сунем
свою обслугу, охранять тебя будут круглосуточно.
   Он положил на стол толстый конверт.
   - Здесь билеты и деньги. На некоторое время должно хватить.
   Тамара немедленно вскинулась.
   - Вы что? Я не нищенка и не содержанка.
   - Замолкни. Еще здесь паспорт на чужое имя.  Завтра  утром  поедем  с
тобой в аэропорт, но на самолете не полетим.
   Он прекрасно знал: будут следить. В аэропорту они с  Тамарой  торчали
на самом видном месте вплоть до конца регистрации. Когда осталась  всего
пара минут, Тамара подхватила сумочку и капризно сказала:
   - Мне надо в туалет, к зеркалу.
   - Блин, ни о чем другом думать не можешь? Опоздаем!
   - А мне плевать! Я женщина, в конце концов.
   - Ладно, - "покладисто" прошипел он. - Только пойдем  вместе.  Да  не
волнуйся, я просто покараулю в коридоре.
   Она сделала все, как надо: стремглав пролетела до  запасного  выхода,
прыгнула в приготовленную машину - "уазик" с заляпанными грязью номерами
- и нырнула под заднее сиденье. "Уазик"  степенно  выехал  с  территории
аэропорта, резко прибавил скорость и полетел, как на крыльях, из  города
до маленькой железнодорожной  станции,  которая  и  названия  не  имеет,
просто такой-то километр. Там он торопливо подставил  щеку  для  поцелуя
("Ох уж эти нежности! Будто надолго  расстаемся!"),  она  высунулась  из
окна вагона и долго махала рукой. Он  помахал  ей  в  ответ,  уговаривая
себя, что все будет нормально.  От  "хвоста",  дай  Бог,  ушли,  ТАМ  ее
встретят, довезут до  санатория,  оформят,  будут  охранять...  До  суда
оставалось две недели, уж как-нибудь дотянем.
   Ему суждено было приехать сюда раньше,  чем  он  предполагал.  Номер,
куда поселили Тамару, находился в конце коридора, на  втором  этаже.  Ее
охраняли трое: два человека  неотлучно  находились  в  соседнем  номере,
через стенку, по очереди выходя в коридор, еще одна сотрудница, умная  и
обаятельная Наташа Чистякова, капитан спецназа, жила вместе с Тамарой  в
одной комнате. Сергей. Павлович долго подбирал кандидатуру телохранителя
для своей свидетельницы и выбором остался доволен. Они с Тамарой  должны
подружиться.
   Сейчас обе женщины лежали  на  полу.  Тамара  в  глубине  комнаты,  у
небрежно застеленной кровати, Наташа - у порога, вытянувшись на спине, с
обиженным и немного удивленным лицом, одетая по-домашнему, в  спортивных
брюках и шлепанцах на босу ногу. Туровский посмотрел в  мертвые  зрачки,
скрипнул зубами и отвернулся. Двое экспертов ползали по полу с рулеткой,
измеряя расстояние, третий обрабатывал тонкой кисточкой  дверную  ручку.
Их действия, профессионально выверенные и  лаконичные,  казались  сейчас
Туровскому никчемной и нетактичной суетой,  и  он  с  трудом  сдержался,
чтобы не наговорить резкостей. Тот, что помоложе, бородатый и тощий, как
велосипед, ткнул пальцем в сторону двери.
   - Стреляли оттуда.
   - Есть гильзы?
   Он покачал головой.
   - Это не пистолет.
   - А что? Ружье, обрез?
   Да нет... Похоже, духовая трубка.
   Пожилой врач, лысый, как коленка, с трудом поднялся с пола.
   - Не знаю, как ты, Сергей Павлович, а я такое  вижу  впервые.  Кто-то
соригинальничал.
   Он держал пинцетом маленькую иглу с густым черным оперением на конце.
   - Хочешь сказать, этой штукой можно убить? - буркнул Туровский.
   - Здесь на конце яд. Какой точно - на глаз определ