что человека пожрал. Наоборот.  Это  человек,  пожравший  злого  духа.  Сале
Кеваль  заметила:  произнося  слова  "злой  дух",   каф-Малах   всякий   раз
усмехается.
   - Вы хотите понять. Вижу, -  помолчав,  вновь  заговорил  исчезник.  -  Я
попробую. Только словами  -  трудно.  Надо  показать.  Иди  ко  мне,  Иегуда
бен-Иосиф. Поможешь. Ты ведь уже почти понял... тебе будет легче.
   Мгновение Юдка колебался. Лоб морщил. А потом кивнул согласно и шагнул  к
каф-Малаху.
   Хотел было сотник Логин еще о чем-то спросить, да забыл, о чем.
   Где тут вспомнить, когда обеспамятел.

Логин Загаржецкий, сотник валковский и еще совсем немного - Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   ...и приснился Логину Загаржецкому страшный сон.
   При ясном солнышке; наяву.
   Будто стоит он на ступеньках веранды белой, и не просто стоит, а  потупил
ясны очи в мать сыру землю, и не просто потупил, а будто кары небесной ждет.
За  спиной  садик  раскинулся:  сливы,  абрикосы  и  тот  чудной  плод,  что
Свербигузу змеюка в рот совала, и уж вовсе то  яблоко  не  яблоко  вишня  не
вишня, а так - рви да жуй, коли жизнь не мила.
   Знать, малый сад Эден позади.
   Выгнали оттуда сотника Логина, поперли в тычки на веки вечные.
   Вздохнул сотник; поднял взгляд, перед собой глянул. Стол на веранде лавки
вдоль стола с двух сторон притулились: у стены и у перильцев резных.
   По лавкам - ребятишки.
   А во главе стола сидит в креслице с колесиками хрыч  древний.  Это  ежели
наотмашь, по правде, а  коли  с  вежеством  сказать:  старый,  очень  старый
человек. Сидит, губами толстыми плямкает; на ребятишек  не  глядит,  все  на
Логина.
   - Ну, садись, балабус! - говорит.
   Сел сотник Логин на лавку с краешку. Пригляделся: матерь  божья!  Вон  та
девка чернявая - точь-в-точь ведьма Сало! Только росточком не вышла,  а  так
на одно лицо... Рядом с ней верный есаул  пан  Ондрий  примостился,  заместо
шабли линейку в руках вертит. А  вон  и  Мыкола,  и  Хведир  в  окулярах,  и
Яринка-егоза...
   И Юдка-Душегубец: тоже маленький, а с бородой.  Пейсы  с  висков  вьюнами
закрутились, аж до плеч, как у  старика  в  креслице.  Еще  раз  пригляделся
сотник Логин, повнимательнее: да что ж это творится, люди добрые? И у есаула
пейсы, и у Мыколы, а Хведир и вовсе ермолку плисовую к маковке пришпилил!
   Куда ж это он попал, Логин-то Загаржецкий?!
   В самый  что  ни  на  есть  распрожидовский  хедер?  к  учителю-меламеду?
Отродясь слов таких не знал, а тут само всплыло, ровно  из  проруби,  да  со
значением...
   Поднял руку к голове окаянной, тронул пальцем висок.
   Мягко; струится вниз завитыми локонами.
   И понял сотник Логин: есть Бог на небе! Все видит. Всякому греху  -  свое
воздаяние, всякому грешнику - свое пекло, наособицу! Да после такой насмешки
сковорода каленая раем покажется, о котле со смолой  будешь  молить  чертей,
как о манне небесной...
   Все.
   Воздалось.
   (...трудно.
   Идет  толчками,  будто  кровь  из  раны.  Мешается  воедино:  грешное   с
праведным, трефное с кошерным. Теперь я знаю, как это бывает.
   Когда на костылях.
   Когда с поводырем. Когда?..)
   - Рав Элиша, вы хотели... - ну ясное дело, сволочной Юдка и здесь  первым
выперся.
   Поглядел на него старец.
   - Я? хотел? Ну  и  чего  я,  по-твоему,  хотел,  позор  матери  с  отцом?
"Правильно, - отметил про себя Логин  пархатый.  -  Бей  своих,  чтоб  чужие
боялись! Молодцом, дедуган!"
   - Про одержимых! про одержимых! - разом загалдели всем кагалом: и  Яринка
пищит,  и  Мыкола  басом,  и  ведьма  дискантом,  и  Хведир  навроде  дьячка
пьяненького с клироса подтягивает. Боже мой милостивый! - и сам  пан  сотник
мимо воли голосит:
   - Про одержимых хотели, рав Элиша! про бесами  обуянных!  Тут  за  спиной
дедугана человек объявился. Какой там, к  арапам,  человек  -  чорт!  давний
знакомец! Подмигнул Логину глазом желтым: дескать, как оно  в  гостях?  -  и
давай меламеда по веранде катать.
   Вроде как думать помогает.
   - Глупый ты, глупый каф-Малах, - плямкает  хрыч  старый,  и  сердце  пану
сотнику вещует: к нему, к Логину Загаржецкому клятый дед обращается. Хоть  и
зовет по-своему, по-собачьи, а к нему. Да и  остальные  примолкли,  ждут.  -
Неужто не  слышал  от  учителей  Торы,  от  опор  синагоги:  как  обуял  бес
бен-Тамлион дочь римского императора, как рабби Шимон бар-Йохай изгнал  того
беса именем Святого, благословен Он? Мало тебе сих рассказов?!
   Задумался сотник Логин. В затылке почесал. Нет, не слышал. И  в  синагоге
отродясь не бывал. Вот дьяк Фома Григорьевич, нюхнувши  доброго  табачку,  -
тот и впрямь любил в сотый раз излагать, как Христос-Спаситель гнал бесей из
одержимого, гнал, да в свиней, в свиней!..
   Это было.
   ("...учителя Торы! ревнители вер иных! знатоки смыслов!" - ворчит старый,
очень старый человек, и я знаю: он  действительно  сердит.  Ему,  способному
сказать между делом: "Четверо ненавистны Святому, благословен Он, и я их  не
люблю..." - о да, ему по сей  день  втайне  хочется  признания  у  банальных
соседей по улице, ему хочется  их  восторгов,  рукоплесканий  вместо  тайных
плевков вслед, когда рав Элиша мирно трусит по улочке на своем осле.
   Он знает: это смешно. Это тщета.
   Это ловля ветра. Он  знает,  и  все  равно  хочет;  и  все  равно  будет,
посмеиваясь над самим собой, втайне желать этого до самой смерти...)
   Остановилось креслице.
   - В свиней? - меламед хренов в упор выпялился на Логина, и кажется:  душу
сей взгляд наизнанку, как прачка холщовую свитку, выворачивает. -  В  свиней
можно. Свинья -  тварь  грязная,  неразумная,  в  нее  бесам  двери  настежь
открыты... То ли дело - человек. Сперва глянешь:  чем  лучше  свиньи?  -  да
ничем! Где образ Его? где подобие?!  А  приглядишься,  протрешь  глаза:  нет
врага человеку, нет друга, нет насильника, и спасителя нет! Сам  он  себе  и
враг  наизлейший,  и  друг  верный,  и   насильник   опасный   и   спаситель
долгожданный... Все двери в душу  свою  только  сам  открыть-закрыть  может.
Увидите одержимого, знайте: собой он одержим, не бесами пустыми...
   Притихла малышня по лавкам.
   Притих сотник Логин, в затылке почесал.
   Нелепицу вроде несет жид  старый  (бесы  у  него  пустые!  собой,  значит
одержим безумец! враки!) - а от той  нелепицы  в  голове  ровно  сквознячком
продувает. Метет пыль по закоулкам, серую  паутину  комками  сбивает,  да  в
окошко, в окошко, по ветру...
   Молчи, значит, да на ус мотай.
   - О ином скажу: о Малахах Рубежных, о Существах Служения...  об  ангелах.
Свет они есмь, и в мир плотский лишь в одеждах сего мира  спуститься  могут.
Только где ж им взять одежду  ту?  где  найти,  помимо  плоти  человеческой,
сотворенной из праха земного?!
   "И впрямь, - отметил про себя сотник валковский. - Раз голым из  дома  на
улицу не  поскачешь,  значит,  шаровары  потребны.  Чтоб  срамным  Задом  не
отсвечивать. А где те шаровары взять? - либо в сундуке, либо  на  ярмарке  в
Сорочинцах. Правильно говорит дед".
   И так Логину мысль сия разумной показалась, что есаул Шмалько  исподтишка
линейкой по плечам огрел - не заметил.
   - Вот тогда и взывает Малах-посланец к иному человеку: услышь! впусти! Ты
мне тело на срок малый, я тебе - иной корысти с верхом отвалю! Не  часто,  а
находятся смельчаки - кому терять нечего. Одного казнь смертная на  рассвете
ждет. Другой болен неизлечимо. Третий душу за родича  или  там  любовь  свою
положить готов, а сил недостает. Соглашаются; заключают договор  со  светлым
ангелом. А в договоре том сказано: по  доброй  воле  впустил,  по  доброй  и
выпущу...
   Старец перевел дух.
   - А как срок истекает, то не всякий  человек  подобру-поздорову  из  себя
Малаха отпустит. Кто излечился - вновь захворать пуще прежнего  боится.  Кто
от казни ушел - новой казни ждет. Кто друга спас -  сам  в  беду  угодил.  А
Малах есмь свет, и в ком того света с избытком, тот многое может. Вот  и  не
выпускают люди ангела договорного, не дают на уход своей доброй воли. Побудь
еще, говорят, погости ангелом-хранителем..
   (...голова кружится.
   Надо  держаться.  Вон  и  Иегуда  -  весь  белый,  даже   борода   словно
побледнела... поседела борода, инеем взялась.
   Надо.
   Держаться.
   Иначе они не поймут... иначе мы не поймем.
   Рав Элиша, ехидный  Чужой,  запертый  в  немощном  теле!  -  помнишь,  ты
спрашивал  меня?  Ты  спрашивал:  могу  ли  я  поменять  их  местами,   свои
реальности, внешнюю и внутреннюю, могу ли я вывернуться наизнанку,  насквозь
- и освободиться полностью?
   Ты знаешь, сейчас мне кажется, что - да.
   Могу. Ведь "снаружи" и "внутри", в сущности, одно и то же...)
   -  ...побудь  еще!..  -  Кричит  Малах,  бьется,  исходит   светом,   как
припадочный - слюной. А выйти без разрешения  не  может.  Страшна  для  него
темница плотская. И не идти в мир не мог, если Рубежи велели Существу
   Служения: "Иди!" - и остаться в мире боится.
   - Чего? - истово выдохнул  сотник  Логин  в  повисшей  тишине.  В  гулкой
тишине, морозной, зябкой, несмотря на жаркое лето вокруг. - Чего боится-то?!
   Непонятно было: пустили, значит, ангела с крылышками, вроде  как  в  хату
переночевать, а теперь по доброй воле  отпускать  не  желают.  Точно  галера
турецкая: забрался поплавать и остался - в кандалах да на веслах. Так ведь и
с галеры удрать иной раз получается... А тут не  галера  -  человек.  Помрет
своей смертью, и гулять ангелу по новой в поднебесье...  то  бишь  в  Рубеже
ихнем.
   - Ты это... ты, значит...
   Хотел сотник сказать: "Ты, христопродавец, кончай москаля  лепить!  начал
говорить - договаривай!" Хотел, да не вышло.
   Заледенел язык. А старый, очень старый человек  все  смотрит,  и  все  на
него, на Логина Загаржецкого и все понимает - и сказанное, и проглоченное.
   Нет обиды во взгляде его.
   Живой взгляд, блестящий, молодой.
   Хитрый.
   - А смерти человека-темницы и боится он, Малах Рубежный. После смерти ему
ведь в гниющей плоти еще двенадцать месяцев по закону обретаться, до  выхода
на свободу. Не выйдет ли Ангел - безумцем? свет  -  тьмой?  Прикусил  сотник
Логин язычок.
   До крови. Только и показалось: не стало никого по  лавкам.  С  ним  одним
старик разговаривает, с глазу на глаз. Из сердца - в сердце.
   - Однако смерть телесная не самый страх -  самый,  он  пострашнее  будет.
Горит свет чужой в сосуде плотском, корчится запертый Малах в человеке  -  а
человек-то его уже потихонечку переваривает  душой  своей,  травит  кислотой
людских помыслов... Ведь души  наши,  согласно  книге  "Зогар",  чином  выше
ангельских уровней созданы.  Оттого  и  не  захотели  ангелы  первому  Адаму
кланяться; оттого и служат, не любя. Год пройдет,  два,  третий  настанет  -
забудет Малах-узник себя самого. И не вспомнит.
   Старик помолчал.
   Губами пожевал.
   (...Рав Элиша! еще! Я сам ведь не смогу... не объясню!
   Еще!..)
   - Был  человек,  был  в  нем  ангел  по  договору.  А  останется  навеки:
человек-клятвопреступник с лишним, краденым  светом  внутри.  Жить  будет  -
долго. Ворожить - сильно. Из тела в вещь, из вещи в тело, если  потребуется,
шастать станет, верхом на пламени  Малаха-беспамятного.  Отец  под  старость
омолодится, сына в расход, да сам сыном и назовется!  поживет  еще  чуток  -
пока внук не вырастет. А глупцы талдычат в один голос: бесы... одержимые...
   Тут Логин старика вроде как слышать перестал.
   И видеть перестал. О своем задумался. Не то сон во сне  случился,  не  то
еще какая мара навеялась. Грезится Логину, как он по  новой  в  самое  пекло
собирается, за Яринкой-ясочкой. Да только  подходит  к  нему  уже  не  Рудый
Панько, не Юдка-Душегубец со своей пропозицией -  ангел  небесный  является.
Серафим о шести крыльях. Ну пусть не небесный, пусть Рубежный  -  о  том  ли
речь? Является, значит, и глаголет нежным гласом: "Пусти меня,  друг  Логин,
до себя в утробу! Я через тело твое черкасское дельце малое обстряпаю! -  да
и тебя, родной, не забуду! отслужу!"
   В затылке Логин даже почесал. Эй, сотник, согласился бы? - ясное дело, аж
плясать бы пошел. Не ведьмач, не жид - ангел! Ну, ударили  по  рукам.  Угоду
подписали. Кровью? - а пускай и кровью, не жалко, много ее в жилах!
   Что дальше?
   А дальше выходит: на Рубеже этих, Малахов-сторожей, уже  не  в  шабли!  -
сами они встречают-пропускают, да хлебом-солью,  да  с  поклоном!  Скатертью
дорожка, люди добрые! Чортяка от сотника  Логина-ангела  шарахается,  ведьму
Сало смертный озноб дерет... А при штурме,  при  штурме-то!  Гуляй,  черкас!
руби сплеча, секи наотмашь полки вражьи!  ангельское  полымя  в  душе  жаром
пышет, силушки на десятерых, шабля сотника не берет, стрела мимо свистит!
   Тошно вдруг отчего-то стало. Вроде как супротив детишек  малых  по  пьяни
вышел. Ты им чего душе возжелается! хоть стусана, хоть пряник, хоть в  мешок
и в болото! а они тебе - разве что уши от крика ихнего позакладывает.
   Ну да ладно.
   Дальше, дальше-то как сложится?  Вот  нашел  отец  дочку,  ангел  отцу  и
глаголет по второму разу: "Давай, выпускай! Я свое дельце под шумок обладил,
ты - свое, пора и честь знать! Ну давай, чего телишься! мне ведь твоя добрая
воля семью засовами легла..."
   А вдруг завтра опять сеча  лютая  приключится?!  А  через  Рубеж  дорожку
обратную  торить?!  Нет  уж,  серафимушка,  Малах  малахольный!   -   погодь
маленько... вот  вернемся!..  Тут  уж  сотник  Логин  просто  наяву  увидал:
вернулись, все Валки неделю гуляют, ан с турками  замиренье  кончилось.  Или
татарва налетела. Или новый Дикий Пан объявился. Или хворь прилипла...
   Совсем страшное примстилось.  Стол  в  хате,  а  на  столе  башка  Логина
Загаржецкого лежмя  лежит.  Старючая,  лысая,  желваки  на  восковых  скулах
катает. А перед столом - парубок молодой. Яринкин сынок, значит...  ишь  как
вырос! Стоит парубок, в руках дедову "ордынку" вертит.
   - Пойдешь ко мне на шаблю? - пытает.
   Аж ледяным ознобом до костей пробрало. Вскинулся сотник, раскидал мару по
углам, глядит: старый жид в креслице ему улыбается.
   Тепло  так,  с  пониманием:  что,  пан  сотник,  глянул   в   душу   свою
человеческую? каково?! Тишина кругом. И меркнет веранда, стол, лавки, сад за
перильцами.
   Пусто.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

   Меня сотрясала дрожь. Не сладостные  вибрации  сфир,  не  струнный  ропот
листвы Древа - нет! Противная,  омерзительная  дрожь  смертной  плоти,  силы
которой иссякали. Даже та малость, что  мне  удалось  показать  этим  людям,
рассказать каждому на его языке, и в то же время - на Языке
   Исключения...
   Даже  это  выжало  меня  без  остатка.  Если  бы  не  Заклятый,   вовремя
подставивший  плечо...  "Неужели  так  теперь  будет  всегда?!   -   наемной
плакальщицей голосила моя новая, уязвимая, хилая плоть,  забыв,  что  совсем
недавно была золотой осой в медальоне. - Не хочу! Лучше просто  -  не  быть,
чем быть - так -  Глупый,  глупый  каф-Малах...  -  эхом  отдался  в  голове
затихающий приговор. Ты, как обычно, прав, мудрый рав Элиша. Я действительно
глуп. К чему звать небытие, которое люди называют "смертью"? - если  призрак
вечной муки уже на исходе. Раньше я смеялся, закручивая спиралью дни, годы и
века! раньше мне бы и в голову не пришло, как это времени  может  "почти  не
остаться"?!
   Может.
   На собственной шкуре понял - может.
   Времени, воздуха, любви... свободы.
   Я изменился. Я продолжаю меняться, стремительно и  неотвратимо.  У  людей
есть поговорка: "С кем поведешься..." Мудрая поговорка. Это про меня.
   Но Хлеб Стыда отныне и до конца - это для кого-нибудь другого.
   Застывшие фигуры оживают. Оттаивают. Начинают бесцельно двигаться.  Я  их
понимаю.  Они  потеряны.  Потеряны  в  самих  себе.  Они  пытаются  осознать
увиденное, перевести в привычные им Имена  и  образы,  облечь  в  шелуху  из
затертых от долгого употребления слов - чтобы наружу выглядывал  лишь  самый
краешек ослепительной истины. Так, ерунда, блестящая игрушка,  нестрашная  и
почти понятная. Я старался, я очень  старался,  чтобы  их  разум  не  отторг
увиденное, - но увенчались ли мои старания успехом.
   Разве  что  Заклятый  и  женщина-Проводник...  -  Башка  кругом  идет,  -
пожаловался сотник, нервно вытирая потную багровую плешь. - Слышь,  чортяка,
где это мы были? В Ерусалиме, что ли
   Я не стал ему отвечать - да он и не ждал ответа.
   - Уж лучше бы в Ерусалиме,  -  буркнул  есаул,  потянув  носом  воздух  и
скривившись. - Там-то хоть дух был приятный, яблочный!  А  здесь...  Шмалько
неожиданно подался к выбитому окну, выглянул во двор.
   - Пане сотник! Солнышко донизу клонится! вечер близенько! Хлопцы  мертвые
на самой остатней жарище вышли! Похоронить бы надо, пане сотник, по-людски!
   - Дело говоришь, Ондрий, - кивнул сотник, ворочая затекшей  шеей.  -  Наш
грех: забыли, заморочились... Только  где  хоронить-то  будем?  Камень  один
кругом. А за ворота лучше пока не соваться - мало ли...
   Женщина-Проводник тронула его за плечо:
   - У нас традиция: строить замки на костях предков. Обычно фамильный склеп
располагается  в  подземелье,  под  северным  крылом  замка.  Там  наверняка
отыщутся свободные усыпальницы.
   - Добре. Мыкола, Хведир! - сходите, проверьте.  Только  факелы  возьмите!
Еще заблудитесь...
   Я не слушаю сотника. Я... да, несомненно!  -  я  шмыгаю  носом.  Заложен.
Дышать (дышать?!) приходится больше ртом, а вибрации, которые  люди  именуют
"запахами", и вовсе не воспринимаются. Кажется, мое новое-старое  тело  само
позаботилось обо мне. Странно. Раньше я не разделял свое "я"  и  свое  тело.
Это было одно целое. А теперь? Не знаю. Теперь я ничего не знаю! Есть  ли  у
меня душа, отдельная от тела? И если есть - была ли она всегда?
   Рав Элиша, помоги!..
   Я начал привыкать к этим камешкам будущей гробницы:  "теперь",  "раньше",
"душа", "тело"!.. Я начал противопоставлять. Я перестал быть целым.
   Впрочем, я действительно перестал быть целым: что я есть сейчас?  -  лишь
жалкая частица былого каф-Малаха, Блудного Ангела, любителя смертных  женщин
и нарушителя Запретов.
   - ...Имею доложить, пан сотник: усыпальница замковая, склепом  именуемая,
в подземелье под северным крылом замка обнаружена  была,  как  пани  Сале  и
предрекала.   Такоже   имеются   свободные   помещения,    для    погребения
предназначенные...
   - Предназначенные, говоришь? значит, так тому и быть. Хоть и не в землице
родной, а похороним хлопцев  честно.  Сходи-ка,  Ондрий,  поищи  чего,  чтоб
кресты сделать. Негоже православных без креста-то хоронить.
   - То я сделаю, пан сотник, не беспокойтесь!
   - Ну, пошли. Перенесем браточков.
   - Батько! Хорошо ли будет мальчонку-княжича здесь, с башкой этой поганой,
оставлять? - вскинулась из угла Ярина.
   - Да и чертенка...
   - Да и чумака...
   - Чумака трогать сейчас нельзя: рана откроется - умрет, -  отрезала  Сале
Кеваль. - А о мальчике я позабочусь. Пойдем со мной, малыш, не бойся, -  она
склонилась над малолетним княжичем.
   Ну, о своем сыне я  сам  позабочусь.  Права  панна  сотникова:  не  стоит
оставлять детей рядом с умирающим Приживником. Иди на руки,  Денница...  вот
так. Ты знаешь: иногда мне становится страшно - каким ты вырастешь? Тогда  я
шепчу себе-новому памятью себя-былого: каким бы ни вырос, лишь бы вырос!
   Лишь бы...
   -  Эй,  Панове?  Далеко  собрались?!  -  окрик  Приживника  застал  людей
врасплох. - Часу с гулькин нос, а они... Спешить надо!..
   - То ты прав, пекельник, - обернулся  на  пороге  сотник  Логин.  -  Надо
спешить. Хлопцы наши убитые ждать не могут. А ты - обождешь, не  протухнешь.
А и протухнешь - невелика потеря!
   Логин смачно харкнул на пол и вышел вон. Остальные двинулись  следом,  не
обращая больше внимания на отчаянные призывы головы.
   - Юдка! - неслось вдогон. - Ну ты-то хоть куда?! заместо попа?!
   Ответа Дикий Пан не дождался.
   Обоих детей мы с Сале Кеваль уложили в верхних покоях. Женщина произ