стности, в
весьма сложные взаимоотношения между Русью и Западом.
      Еще  одна - и отчасти удавшаяся - попытка основать  на
берегу  Невы  европейский  город  состоялась  в  1300  году.
Ландскрона,  основанная шведами в устье Охты,  вполне  могла
вырасти  в  задуманный  альдогами  охранительный  город,  но
цверги не дремали, и Русь немедленно нанесла ответный  удар.
Ожесточенный  штурм  не  увенчался успехом,  но  спустя  год
новгородцы захватили-таки Ландс-крону - захватили и  сожгли.
В  то  время Русь категорически отвергала саму идею закладки
города  на  Неве,  доказательством чего является  не  только
Уничтожение  Ландскроны, но и закладка русской  крепости  на
Ореховом  острове:  по  условиям расположения  эта  крепость
принципиально  не могла превратиться на настоящий  город  по
меньшей мере несколько столетий.
       Ожесточение  первых  схваток  сменилось   дпитель-йьш
затишьем. Русь победила Запад, низменность надолго оказалась
под  гегемонией  Новгорода,  а потом  (возможно,  именно  по
причине  некоторой  вестернизации последнего)  Москвы.  Идея
города  оказалась под спудом на три столетия, противоборство
цвергов и альдогов перешло в астральную и стихийную сферы. С
некоторым   преимуществом  цвергов:  море  продолжало   свои
набеги, и противопоставить им было нечего.
     До тех пор, пока путаные отношения Руси с Западом снова
-%  изменили  обстановку. Вздумавши, видимо,  "побить  татар
татарином" на манер Ильи Муромца, правители Третьего Рима  в
своей несказанной мудрости призвали шведов против поляков. В
результате территория, облюбованная еще Биргером,  досталась
Делагарди  без  единого  выстрела.  Что  никоим  образом  не
следует   считать   деянием  альдогов:   возможности   духов
местности  в  их воздействии на человека ограничены  локусом
обитания,  а  история  не  сохранила свидетельств  посещения
принев-ских  земель  кем-либо из особ,  имевших  возможность
влиять  на  принятие решений такого уровня.  Таким  образом,
кремлевская политическая интрига вновь изменила  баланс  сил
на берегах Невы.
     Шведы, не ахти какие придумщики, не нашли ничего лучше,
как вернуться к неосуществленному плану трехвековой давности
и порешили превратить в давно задуманный город притулившееся
на  месте  злосчастной Ландскроны ничем не -  примечательное
сельцо Невское Устье. Каковой процесс и стал разворачиваться
со вполне европейской предсказуемой основательностью: в 1623
году  Ниен официально получил от короля права города.  Город
рос и развивался если не стремительно, то достаточно быстро,
однако судьбы феерической ему ничто не сулило. И лишь  XVIII
век  переменил  вс„  и  вся,  переведя  на  совершенно  иной
уровень.
     2 История
      Противоречивое отношение Руси к Европе  особенно  ярко
проявилось в XVII столетии. Некогда отгородившаяся от Запада
полой ордынского халата (но беспрестанно на тот же Запад из-
под   означенной  полы  посматривавшая)  страна   возмечтала
вернуться в Европу. Вернуться, само собой, с шумом  и  чтобы
все  видели. Всякого рода внутренние реформы - от  заведения
полков  иноземного строя до постановки Пещного действа  пред
светлыми  очами  Алексея Михайловича  -  проходили  на  фоне
нескончаемых  попыток  в  Европу вломиться,  выражавшихся  в
войнах  то  с  поляками, то со свеями, а то и с  теми,  и  с
другими разом.
      Побоище  окончилось вничью, но изящная и романтическая
мысль - завоевать кусочек Европы и таким манером вступить  в
европейцы - укоренилась во многих умах достаточно прочно. Ну
а все остальное решили потрясающая энергия и необоримая сила
воли Петра Алексеевича.
      Примечательно, что ознаменовав конец XVII века началом
Великой  Северной войны, Петр и думать не Юмал  ни  о  каком
городе  на  Неве. Городов с выходом дморю имелось более  чем
достаточно  -  и  городов,  рслуживавших  внимания.  Окажись
Нарвский поход Удачным, сумей Петр овладеть Нарвой, а затем,
развив  успех,  Ригой  и  Ревелем - все  обернулось  бы  по-
Другому. Но Нарвская катастрофа не оставила ему выбора. Путь
в Европу пролегал по Неве.
     Здесь-то и закручивается самая сложная интрига. Как уже
указывалось, Петр изначально не собирался основывать на Неве
никаких городов, а Ни-бншанц, благополучно существовавший на
месте  Разрушенного творения Торкеля Кнутсона, по-ви-Димому,
вызывал  те  же чувства, что и Ландскрона у новгородцев  XIV
века.  Пометим,  что  и  судьба  их  практически  одинакова:
Kандскрону  срыли  до основания, Ниеншанц разобрали,  пустив
его камни на строительство Петропавловской крепости и прочих
сооружений.
      Однако  с осени 1702 года (взятие Нотебурга) до  весны
1703  многое  меняется. Длительное пребыва-ние на  Ладоге  и
Неве   не   проходит  даром:  Петр  приходит  к   выводу   о
необходимости основания города, а очень скоро (в 1704  году)
в   письме  к  Мен-шикову  называет  Санкт-Питербурх   своей
столицей.
      Весьма  сомнительно,  чтобы альдоги  смогли  подчинить
своей  воле  такого человека, как Петр, -  сие  выше  всяких
мыслимых  возможностей. Скорее, они  просто  подсказали  ему
способ осуществления его собственных чаяний.
      Возник  новый  город  на новом месте,  и  это  событие
сопровождалось  колоссальным  выплеском  энергии,  никак  не
сопоставимым  по  масштабам с имевшими  место  при  закладке
Ландскроны  или  Ниен-шанца, хотя сам  город  в  первый  год
существования  никоим образом Ниеншанца  не  превосходил.  С
момента  возникновения город существует в союзе  с  рекой  -
Нева  оберегала Санкт-Петербург, а Санкт-Петербург  -  Неву.
Однако  с  момента возникновения жителям упорно навязывалось
представление  о Неве, как о враждебной силе. На  приневских
землях не бывает паводков, но то, что наводнения порождаются
не рекой, а морем, было установлено сравнительно недавно,  а
большинству горожан неизвестно и по сей день.
      Нельзя не упомянуть имеющиеся пророчества об основании
Санкт-Петербурга:  "О  зачатии и здании  царствующего  града
Санкт-Петербурга", предсказание Иоанна Латоциния и, пожалуй,
важнейшее   из  всех  -  предречение  святителя   Митрофания
Воронежского,  связанное  с перенесением  в  Санкт-Петербург
чудотворной  Казанской иконы. Во всех  пророчествах  смущает
одно   -   ни  единого  текста,  относящегося  ко  временам,
предшествовавшим   основанию  города,  не   сохранилось,   а
предречение  уже  свершившегося  особого  дара  не  требует.
Впрочем,  даже  если принять на веру все три,  оттуда  можно
извлечь лишь сведения о том, что город будет заложен,  город
станет  столицей,  и  что  им, при  соблюдении  определенных
условий,  никогда не завладеет враг. Ни одно (!) пророчество
не    упоминало   о   способности   города   устоять   перед
разрушительной силой стихий. Об этом предстояло заботиться и
альдогам, и жителям - совместно.
       Каковой   процесс  и  пошел,  причем   на   удивление
гармонично.    Создавая   город   -    укрепления,    храмы,
хозяйственные  постройки, жилье и все  прочее,  -  строители
Санкт-Петербурга  тем  самым сооружали  целлы  Genius  loci.
Обживая   целлы,  невские  альдоги  становились   духами   -
хранителями города.
       Первой  петербургской  целлой  стала  Петропавловская
крепость,   первоначально  и  представлявшая  собой   Санкт-
Петербург как таковой. И по сей день крепость остается одной
из  самых совершенных обителей Genius loci. В связи  с  этим
легенда   об   орле,  якобы  указавшем   Петру   место   для
строительства,  представляется достаточно  правдоподобной  -
именно в силу изначального не правдоподобия. Почитать,  так,
c"($%"h( пресловутого орла, никто и не удивился, словно орлы
порхают над невской дельтой на манер чаек. Ну добро бы филин
прилетел или там коршун какой, а то ведь орел-Один из первых
гениев  места Санкт-Петербурга пожелал воплотиться  в  орла,
чего  и  добился.  Главный вход в его великолепную  целлу  -
Петровские  ворота  -  украшает его же  символ,  выполненный
Вассу. &
He существует каких-либо указаний на то, что Трезини, Миних,
Леблон  и другие первые, зодчие города, как, впрочем,  и  их
последователи,  имели  хотя  бы  малейшее  представление   о
принципах  китайского учения фэн шуй или любой другой  формы
геомантии.  Однако  выдающиеся  зодчие  строили   в   полной
гармонии  с  духами,  видимо, улавливая их  пожелания.  Чему
всячески препятствовали цверги.
     Петр заложил город, нарек его, вложил в него свою душу,
но  в  известном  смысле Санкт-Петербург  оставался  городом
сокрытым,   разве  что  иначе,  нежели  Китеж.  Никогда   не
существовало  указа ни об основании Санкт-Петербурга,  ни  о
переводе   туда  столицы.  Фактически  город  стал  столицей
государства   с  переездом  туда  двора  и  дипломатического
корпуса,  но  этой  столице  предстояло  еще  несколько  лет
официально пребывать на территории иностранного государства.
"Жалованная  грамота  столичному  городу  Санкт-Петербургу",
закреплявшая юридически давно свершившийся факт, была выдана
лишь  Екатериной II. Не подлежит сомнению, что  не  объявляя
официально о создании города, Петр старался скрыть сам  факт
его  существования от некой враждебной магической  сущности,
скрыть  до  той поры, пока город не обретет достаточно  сил.
Разумеется,  в  данном случае речь идет не о цвергах  -  эти
обитали  в  самом  горниле перемен,  были  прекрасно  о  них
осведомлены и препятствовали им по мере возможностей.
      А таковые, хоть и ограниченные, имелись. Пророчества о
неминуемой  гибели Санкт-Петербурга стали  появляться  почти
сразу после закладки города, во всяком случае, как только  в
помощь работавшим первоначально на строительстве солдатам  и
пленным   шведам  стали  сгонять  крестьян  из   центральных
областей России.
        Пророчества,   исходившие   от   старообрядцев,   но
подхватывавшиеся    отнюдь   не    только    последователями
незабвенного  князя Мышецкого, предполагали различные  формы
"градоуничтожения":  перво-наперво, конечно,  потоп,  но  не
исключалирь  также пожар и даже землетрясение. Вс„,  однако,
так  или иначе сводилось к фразе "Петербургу быть пусту",  а
добиться  того, чтобы он опустел, можно было и без стихийных
бедствий.   Их  вполне  могла  заменить  враждебная   городу
политическая  воля.  Молодой,  неокрепший,  явно  чужеродный
привой  на  могучем стволе России, Санкт-Петербург некоторое
время стоял перед возможностью отсохнуть и отпасть, да  так,
что  это  мало  кто  заметит, а  уж  кто  заметит  -  немало
порадуется.
      Однако же нелишне заметить, что пророчества о том, что
быть  Петербургу пусту, возникли не случайно и отнюдь не  на
пустом  месте,  на то имелись веские причины, подтверждаемые
многократно реалиями жизни. Цверги, как известно, осваиваясь
-   суше,  выбирали по возможности ареалом обитания  зоны  с
темной   и  инфернальной  энергетикой,  многократно  умножая
разрушительные  ее  свойства. Так в  Приневской  низменности
возникли  гиблые места, чреватые для человека смертью,  а  в
лучшем  случае  целым  сонмом  губительных  заболеваний.  Во
времена   Петра   об  этом  знали  и  при  планировке   улиц
пользовались простым и, как это ни удивительно,  действенным
методом.  На  равном расстоянии проводили линии,  вбивали  в
землю колья и к каждому прикрепляли кусок сырого мяса.  Там,
где  оно  дольше сохранялось свежим, и строили дома.  Долгое
время,  пока  не забылось знание, строящийся  Петербург  был
городом пустырей, необъятных, необитаемых, поросших мхами  и
осокой.  Однако  не  секрет,  что  инфернальная  энергетика,
будучи  трансформируема по воле мага, многократно  усиливает
его могущество в оккультном плане. Не поэтому ли кое-кто  из
"птенцов Петровых" свил гнездо именно там, где быстрее всего
протухало  мясо?  Так,  великолепный Брюс  построил  дом  на
берегу будущей Фонтанной, именно в том месте, где был  зарыт
лопарскийЦ  нойда Риз, по поверьям знавшийся  с  дьяволом  и
после  смерти  превратившийся в железнозубого упыря.  Что  и
говорить,   не  святая  землица.  Здесь  нелишне   было   бы
вспомнить,  что Брюс происходил из рода древних  шотландских
королей, без сомнения владел знаниями друидов и, по  смутным
слухам,  приходился  родственником  барону  де  Гарду,   чей
запутанный  след в истории не менее значим, чем  оставленный
Нострадамусом, Калиостро или Сен-Жерменом... Впрочем, ладно,
пора  нам  вернуться к нашей теме. Итак, Петербург, стольный
град, Петра творенье...
      Петр,  отлично  понимая, что он  не  вечен,  стремился
обеспечить  будущее  любимому детищу,  а  потому  форсировал
строительство, истощая и без того измотанную войною  страну.
Будущее  он  обеспечил, и блистательное, но и  ужасное,  ибо
многие   грядущие  беды  города  -  отдаленные   последствия
проклятий десятков тысяч людей, не понимавших, за что на них
такая напасть. Не говоря уж об умерших в годы строительства.
И,  паче  того,  о погребенных без обряда, а  потому  так  и
оставшихся  в магическом пространстве города. Добавляя  свою
ненависть к ненависти цвергов.
      Но  гибель  людей объяснялась не только  торопливостью
государя.  Сначала подспудно, исподволь, а потом  все  более
открыто    Санкт-Петербург   стал   требовать   человеческих
жертвоприношений.
       И   требовали   их   вовсе  не  альдоги,   обживавшие
новосоздаваемые  целлы. И не цверги: погубить  город  -  это
одно,  а  губить  отдельных  людей,  от  которых  ничего  не
зависело, для них не имело смысла.
       Крови   жаждала  одна  из  ипостасей  самого   Санкт-
Петербурга.
      Колоссальный  выброс энергии, сопровождавший  рождение
города, создал ему две равновеликие проекции, которые  можно
условно  назвать  Небесной и Инфернальной. Проекции,  весьма
схожие   с   земным  градом,  но  не  идентичные  ему,   ибо
неискаженные  проекции  существуют  лишь  в  математике,  но
отнюдь  не в пространстве, как физическом, так и магическом.
Jаждая  из  проекций  превосходила (и  превосходит  поныне!)
земной  град  насыщенностью магических энергий,  однако  все
равно  зависит от него, ибо порождена фактом его физического
существования и существует сама, лишь покуда длится таковое.
      Обе  проекции заинтересованы в жизни земного  града  и
стараются  оберегать его, но каждая по-своему. Поддержка  со
стороны  Неба  осуществляется через точки открытия  (главным
образом,  маковки  и колокольни храмов), и  ее  мера  всегда
соответствует мере праведности указанной поддержки  взыскую-
щих.   Поддержка,  осуществляемая  через  каналы   ин-ферно,
требует человеческой крови.
      Трагедия Санкт-Петербурга заключается еще и в том, что
принесенные  на его алтарь жертвы и возросшие в  его  стенах
праведники отнюдь не всегда реально влияют на судьбу земного
града, ибо во многих случаях противоположные энергии взаимо-
поглощаются. Во многих, но отнюдь не во всех.
      Человеческое  жертвоприношение  тем  действеннее,  чем
ближе  по  исполнению к ритуалу. За всю. историю  города  не
было   случая,   чтобы   кого-либо   открыто   провозгласили
приносимым  в  жертву Санкт-Петербургу, для жертвоприношения
всегда  находились  повод и оправдание, но  некоторые  казни
Петровской   эпохи  являются  лишь  едва  закамуфлированными
жертвоприношениями.
      Понимал  ли  это  сам Петр? Скорее  всего,  да.  Брюс,
безусловно,  знал  вс„  и,  скорее  всего,  знаниями  своими
делился с государем. Человеком, способным выдерживать  любое
знание.
      Самым  ярким и жутким примером такого жертвоприношения
является,  разумеется, дело царевича Алексея.  Жуткое  и  по
сути   и   по  оформлению,  оно,  по  крайней  мере,   имело
определенный  смысл: Алексей Петрович действительно  имел  и
желание   и,  что,  пожалуй,  важнее,  реальную  возможность
воплотить  в  жизнь соответствующее пророчество.  Петербургу
непременно   быть  бы  пусту,  не  окажись  сын   столь   же
нетерпеливым,  как  и отец. Однако, если торопливость  Петра
вполне  объяснима (о том выше), что мешало Алексею  спокойно
дождаться  батюшкиной кончины - не вполне  понятно.  Влияние
цвергов  на  Алексея  бесспорно, но как  раз  цверги  никоим
образом   не  стали  бы  подталкивать  его  к  поспешным   и
рискованным   действиям   -  уж  они-то   торопливостью   не
отличаются.  Подставлять Алексея под удар для  них  не  было
смысла, и подставили его те, для кого это смысл имело. Но то
уже особая история.
     Приват-доцент Александр фон Грозен".
      -  М-да,  интересная галиматья, - подытожила  Лена.  -
Цверги,   альдоги  и  фельдмаршал  Брюс.  Да  еще   какой-то
железнозубый Риз. Веселенькая компания. Любопытно...  Только
автор  -  не  совсем  тот  фон  Грозен,  о  котором  я  тебе
рассказывала.  Того звали Эрих. Должно  быть,  один  из  его
сыновей.  Скорее  всего, старший, который был  в  контрах  с
отцом, лишился титула и наследства, а потом за границу  деру
дал...
      -  Предусмотрительно,  - улыбнулся  Тим.  -  Состояние
убитого барона досталось почтительному младшему сынку, но  в
a%,- $f b., пришел гегемон и - шлеп!
     - Не совсем так... Ладно, одевайся, опаздываем!
     - Погоди, куда опаздываем?
     - К подруге на день рождения, я давно обещала.
     - Но... Незваный, в драном свитере, без подарка...
     - Пустяки! А подарим мы ей твою находку, ра - зумеется,
с условием, что она снимет копию, а оригинал вернет нам... У
Маринки  на  службе - неограниченный доступ к ксероксу...  С
немалыми трудами вырвался, наконец, Андрон из цепких объятий
новой  родни. Пора, дескать, пора : проведать старушку-маму,
прихворнувшую  настолько, что не смогла даже  на  свадьбу  к
единственному сыну выбраться... Врал, конечно - слава  Богу,
жива-здорова Варвара Ардальоновна, только на свадьбу к  сыну
идти  наотрез  отказалась, единорог  не  велел.  Потому  как
брачевание  есть  грех, блуд, плотское восторжествование.  В
чистоте  нужно жить, в схиме, в аскезе... Да и Тим  Антоныч,
единственный  по  большому  счету  друг,  тоже   в   брачных
торжествах  не  участвовал. Из соображений практических,  по
обоюдному   согласию  -  на  фиг  этот   график,   вопросами
замучат...
      А  с  утра  в  институт - горячая пора,  заканчивается
первый  в  жизни семестр, скоро сессия, а он и так  два  дня
пропустил, по уважительной, правда, причине, но все-таки...
      На  улице в этот поздний час было тихо, падал  мягкий,
пушистый  предновогодний  снег, в свете  фонарей  серебряно-
бриллиантовыми  блестками  ис - ,  крились  снежинки.  Какой
насмешливый   контраст  с  только  что  покинутой   берлогой
Костиных  -  душной, в алкогольных миазмах, забитой  дорогим
хламом! И что теперь - всю жизнь так?!
      Андрон  поднял  воротник  подаренного  тестем  зимнего
кожаного пальто, сжал пальцы на ручке пластикового пакета, в
котором   бултыхалась  литруха  отменной   польской   водки,
прихваченная с барского стола, ускорил шаг. Но не  пройдя  и
десяти метров, застыл как вкопанный. Сердце сбилось с ритма,
дыхание остановилось.
      Впереди,  на широченном козырьке, прихотью архитектора
возведенном над первым этажом блочной "точечной" многоэтажки
кружилась  в  танце  девушка в белом платье,  тихий  ветерок
доносил  до  Андрона  ее  смех, звонкий  и  мелодичный,  как
китайский колокольчик...
      Она, она, ей-богу, она - сиверская Беатриче, Ассоль из
Белогорки! Сердце не обманешь.
      Медленно,  как завороженный, на ватных,  подгибающихся
ногах,  он  приблизился, насколько можно  было,  чтобы  край
козырька  не  заслонял  ее  от его  расплавленного  взгляда.
Припал к стволу дерева, подернутому мягкой снежной плесенью,
отдышался.
      Из  открытой  балконной двери,  выходящей  на  козырек
лилась  лихая,  до чертиков заигранная мамба,  и  девушка  в
белом  подпевала, красиво пристраивая к иностранной  мелодии
исконный русский текст:
      Сама  садик я садила, Сама буду поливать, Сама  милого
любила - Сама буду изменять! О, la paloma blanca...
      В проеме раск