ь у  колодца --
умыться,  напоить лошадей,  перекусить; пленнику дали  кусок мягкого черного
хлеба, он откусил раз -- и не смог больше есть.
     -- Эй, парень, -- сказал ему стражник, за чьей спиной он ехал, -- а что
ты натворил-то?
     -- Натворил? --  тупо  переспросил Юстин. -- Я... а разве меня -- не  в
солдаты?
     -- Не-ет, брат,  --  хмыкнул старший, тот самый,  что привез за  поясом
свернутую  в  трубочку  бумагу.  --  Тебя  по  специальному  приказу  велено
доставить, так что ты у нас важная птица! Может, языком трепал в таверне?
     -- Сроду не бывал я в тавернах, -- пролепетал Юстин.
     -- Ну да разберутся, -- бросил тот, у кого Юстин ехал за спиной.
     -- Наше дело доставить... Ну что, трогаем?
     И они снова поскакали, и Юстин все пытался сообразить,  откуда  на него
могла свалиться  беда --  но  его подбрасывало на  конском  крупе,  и  мысли
сбивались, будто масло в маслобойке.
     Было уже темно, когда въехали в город.

        "x x x"

     Над  большой  комнатой нависал  низкий, черный от копоти потолок. Юстин
шагнул  через  порог -- и остановился; комната была полна народу, и все лица
обернулись к вошедшему.
     За его спиной скрежетнул засов.
     -- Еще один, -- сказал кто-то.
     -- Парень, ты чей?
     -- Юстин я, -- хрипло сказал Юстин. И переступил с ноги на ногу.
     -- Ну так заходи, -- сказал смуглый  парень,  по виду  лет двадцати. --
Все мы тут... такие. Не бойсь, заходи.
     Вдоль стен комнаты тянулись лавки. Кое-кто лежал, закинув ногу на ногу,
кто-то  сидел на полу, на куче соломы.  Смуглый  парень похлопал  ладонью по
свободному месту на лавке рядом с собой:
     -- Иди, сядь...
     Из-под ладони  его выскочил многоногий  домохранец, возмущенно пискнул,
погрозил  тонким  кулачком.  Смуглый парень  равнодушно  сощелкнул пискуна в
щель; Юстин вздрогнул -- он терпеть не мог домохранцев. Брезговал.
     -- Меня  Акиром зовут, -- сказал смуглый парень. -- Я деревенский, но в
городе нанялся  водовозом... Так меня  прямо  с  улицы  сграбастали. Сегодня
утром.
     -- А за что? -- спросил Юстин, оглядываясь. Лица вокруг были молодые  и
не очень, напуганные  и равнодушные, угрюмые и отрешенные. Один  мальчик лет
тринадцати сидел, забившись в угол, и тер кулаками глаза.
     Акир фыркнул:
     -- За что, за что... В армию когда берут -- разве спрашивают за что?
     -- А нас разве в армию? -- осторожно  спросил бородатый мужчина с лавки
напротив.
     -- А куда? -- снисходительно хмыкнул Акир.
     -- Я слышал, -- сказал Юстин, -- что меня по специальному приказу...
     -- Возомнил, -- фыркнул тучный юноша с очень бледным, не знающим загара
лицом. -- Прямо  сейчас!  Будут  на  всякую  деревенщину  специальный приказ
сочинять...
     Узники загалдели:
     -- А что...
     -- Сам деревенщина...
     -- В армию, это точно... Князь призывает...
     --  Не  в  армию!  Какой  князь, ты  с  дуба свалился?! Свергли  князя,
наместник есть...
     -- А я разве говорю, что Краснобровый?
     -- Краснобровый...
     --  Краснобровый   объявился!   --  веско   заявил   Акир.  И  добавил,
удовлетворенно  оглядывая  притихших собеседников: -- Краснобровый не  умер,
оказывается.  Все брехня...  нам  сабли дадут, самострелы,  каждому --  коня
хорошего...
     -- Разогнался, -- мрачно сказали из угла. -- Пешком потопаешь, пушечное
мясо.
     --  Ты, может, и пушечное мясо, --  обиделся  Акир,  --  а у  меня отец
охотник... Я такой стрелок, что меня в войске на вес золота...
     -- А  меня вообще скоро заберут  отсюда,  -- сказал тучный юноша. --  Я
здесь случайно.
     --  Погоди,  -- перебил  его жилистый светловолосый  парень с оловянной
серьгой в ухе.  Обернулся к Акиру: -- Кого, ты  говоришь, мы воевать пойдем?
Краснобрового? Или, наоборот, под Краснобрового знамена? Кто рекрутирует-то?
     -- Меня заберут, -- упрямо повторил тучный, и его ткнули в бок.
     -- Я слышал... -- снова начал Юстин, хотя голос его  тонул в общем гуле
голосов. -- Я слышал, что не в армию, не в войско!
     На его слова не обратили внимания. Все  говорили разом, никто никого не
слушал,  всем было страшно и  муторно,  всех  неизвестно  зачем выдернули из
повседневной жизни, все боялись будущего, все хотели выговориться... В конце
концов Юстин уснул, свернувшись  калачиком.  Во  сне к нему  пришли эльфуши,
выгрызающие сердечки на круглых розовых яблочных  боках; Юстин кричал, чтобы
перестали портить товар -- но эльфуши только издевательски скалили зубы...
     А под утро Юстин проснулся оттого, что какой-то домохранец влез ему  за
шиворот. Юстин  взвыл от отвращения, воем разбудил  соседей и получил тумака
от бородатого. Воздух в комнате сделался за ночь таким плотным,  что из него
можно было, наверное, отливать свечи.
     Было  уже светло,  когда  узников  подняли,  вереницей вывели во двор и
велели  умыться.   Холодная  вода  вернула  отупевшему  Юстину   способность
соображать; отойдя  в сторонку, он сосчитал товарищей по несчастью -- вместе
с  Юстином   их  оказалось  сорок  девять   человек!  Слишком  много,  чтобы
содержаться в одной комнате с низким потолком, но явно  недостаточно,  чтобы
пополнить армию.
     Дед рассказывал -- в  тот  год, когда его забрали  вербовщики, рекрутов
считали тысячами. Кормили  по двадцать человек из одного  котла, содержали в
чистом поле,  в загородке,  будто скот. Нет, сорок девять человек -- слишком
мало для рекрутского набора...
     Что  теперь с  дедом будет? Как  он сейчас? Мучается, не зная  ничего о
Юстиновой судьбе...
     Тем  временем на  середину двора  выкатили  котел,  и молодец  в  белом
переднике взялся  наполнять  кашей  глиняные миски.  Мисок тоже  было  сорок
девять; тучный юноша не  наелся, а плечистый  парень с  неприятными  черными
глазами попытался отобрать порцию у мальчика, однако встретился  взглядом со
скучающим стражником в углу  двора -- и раздумал. Поев, Юстин  приободрился;
узникам дали возможность справить  естественные надобности и привести себя в
порядок, а потом выстроили вереницей и повели куда-то, и вскоре Юстин  вслед
за прочими очутился в высоком просторном зале, прохладном и вовсе не душном.
     Сорок  девять мужчин  выстроили  вдоль стены.  Справа и  слева  стояли,
поигрывая  кнутами, бесстрастные воины  в шелковых  плащах  поверх  кольчуг.
Юстин  оказался на  левой  стороне неровного  строя  --  рядом  с  Акиром  и
мальчиком.
     Откуда-то из боковой  двери появился богато и неряшливо одетый  человек
без головного убора, с лысеющей, ловящей блики макушкой. Остановился посреди
зала,  окинул  взглядом  оробевших  узников;  кивнул кому-то,  невидимому  в
проеме:
     -- Можно.
     Загрохотали по полу тяжелые колеса; Юстин разинул рот.  Двое стражников
вкатили и осторожно  установили  у противоположной стены тележку. На тележке
помещался серебряный  поднос,  а на подносе  возлежала, поднимая  и  опуская
бока, необъяснимых размеров серая жаба.
     Мальчик,  стоявший  слева  от  Юстина,  не  выдержал  и  вскрикнул,  на
полмгновения опередив общий вздох удивления и ужаса.
     Юстин  видел, конечно,  больших  лягушек,  но та, которую  привезли  на
серебряном блюде, была размером с хорошую собаку. Бока ее -- Юстин разглядел
--  были покрыты  жесткой  седой  шерстью,  влажная спина  поблескивала, это
обстоятельство чем-то роднило гигантскую жабу и лысого человека.
     Один  из стражников с поклоном передал лысому простой глиняный кувшин с
широким  горлом.  Откуда-то взялся  лекарь в  черном  одеянии  и  черном  же
колпаке,  поставил на  пол объемистый  саквояж,  вопросительно воззрился  на
лысого.
     --  Начнем, -- сказал  плешивый  надтреснутым скучным голосом.  Вытащил
из-за уха черное перо и нежно пощекотал жабью морду.
     Дремлющая рептилия открыла оранжевые глаза. Выскочил, как на пружине, и
задрожал в воздухе длинный клейкий язык.
     -- Подходить по одному, -- велел стражник, стоявший справа.
     И, подхватив под руку, повлек навстречу жабе того самого тучного юношу,
который из бледного сделался теперь синим.
     Лекарь шагнул вперед, быстро завернул тучному юноше рукав  -- и блеснул
ланцетом. Юноша охнул; в подставленный  кем-то тазик звонко  закапали капли.
Юстин стоял сбоку -- и поэтому отлично видел все.
     Жаба поймала каплю крови  на кончик  языка -- и язык  спрятался. Лекарь
тут  же  перехватил  руку  юноши   широкой  лентой  пластыря;  жаба   совсем
по-человечьи пожевала губами, потом широкая пасть открылась, и все -- лысый,
стражники, лекарь, Юстин -- услышали глухое утробное:
     -- Да.
     Тучный  юноша  мягко упал в  обморок.  Два стражника подхватили  его  и
уволокли в  дверь  направо, в то время как  лысый вытащил из своего  кувшина
что-то небольшое, извивающееся и положил на требовательно вытянувшийся жабий
язык. Прежде чем жаба сглотнула, Юстин успел догадаться:  кормом ей послужил
обыкновенный домохранец.
     Навстречу  жабе  уже вели следующего  --  бородатого,  который  отвесил
Юстину  затрещину. Лекарь завернул ему рукав, полоснул ланцетом -- бородатый
не дрогнул; закапала кровь, жаба слизнула каплю, подумала и изрекла:
     -- Нет.
     Бородатого  увели в  дверь налево. Лысый  предложил жабе  домохранца, а
стражники вели  уже следующего Юстинового товарища, на ходу поддергивая тому
рукав...
     Неровный строй  волновался. Кого-то, успокаивая, огрели плеткой;  Юстин
стоял, разглядывая жабу, пытаясь понять, страшно ему или нет.
     Страшило  всех  одно  -- непонятно,  что  происходит.  "Да"--"нет". Как
тогда,   когда   Хозяин   Колодцев   бросал   монетку.   Будущее   возникает
ежесекундно...
     -- Я боюсь, -- скулил мальчик.
     Акир молчал.
     Все  происходило  очень  быстро.  Строй у  стены  таял;  жаба  выдавала
приговор  то  немедленно,  едва  получив  каплю   чьей-нибудь  крови,  а  то
задумывалась  на  минуту,  и  тогда  лысый  доставал  из  кувшина очередного
домохранца  и  начинал  соблазняюще  вертеть  у жабы  перед глазами.  Прошли
странное  испытание  первые десять  человек; три  было "да", семь  -- "нет".
Прошли  испытание двадцать; восемь  было  "да", двенадцать --  "нет".  Юстин
чувствовал, как нарастает волнение; он стоял сорок восьмым, перед ним к жабе
отправился Акир, и, попробовав его кровь, жаба сразу же сообщила:
     --Да.
     Акир был семнадцатым из тех, кто отправился направо.
     Юстин  двинулся  к  лекарю  сам --  стражник  просто  шел  рядом. Юстин
протянул  руку с  уже  поддернутым рукавом;  лекарь,  порядком  уже усталый,
полоснул  ланцетом, но  Юстин  не почувствовал боли.  Липкий  жабий язык был
совсем близко;  Юстинова  кровь, рубиново-красная,  закапала  в  таз, брызги
полетели  на штаны  -- жаба  не сразу нашла  языком летящую  каплю.  Наконец
приняла кровь  и  сглотнула; Юстин ждал. В  зале оставались только  он  -- и
напуганный мальчик за  его  спиной  (не  считая, разумеется, лысого, лекаря,
стражников и жабы).
     Лекарь залепил Юстинову руку пластырем.
     Жаба молчала. Вокруг было очень тихо. Даже мальчик не всхлипывал.
     Жаба  молчала. Юстину впервые сделалось  страшно в этом зале -- страшно
по-настоящему.
     Лысый --  от  него пахло  сладковато и  неприятно  -- вытащил  из почти
пустого  кувшина  полудохлого   придавленного  домохранца.   Юстин   гадливо
отстранился; домохранец был в обмороке, шесть его ножек безвольно болтались,
когда лысый тряс приманкой перед полуприкрытыми глазами жабы.
     -- Нажралась, -- шепотом сказал кто-то из стражников,
     Лысый бросил  бесчувственного  домохранца  обратно  в  кувшин.  Вытащил
другого --  тоже примятого, но  подающего признаки жизни. Юстин поразился --
как он берет эдакую гадость руками?!
     Новый домохранец вяло пискнул. Жаба открыла глаза.
     -- Да, -- глухо сказал длинный рот.
     И Юстина подхватили за плечи и подтолкнули к проему двери направо.

        "x x x"

     Их набралось девятнадцать человек  --  тех, вкус чьей  крови оценен был
жабой как "да". Среди несчастных --  или счастливчиков? -- оказались и Акир,
и  тучный   юноша,  во  время  испытания  упавший   в  обморок,  и  мальчик,
представленный твари последним.
     Теперь  с  ними обходились  если не  почтительно,  то  по  крайней мере
вежливо. Повели в баню, потом накормили сытно и вкусно;  когда Юстин получил
обратно свою одежду, она оказалась выстиранной  и высушенной. Одетые во  все
чистое, со свежими пластырями на руках, отобранные жабой счастливчики -- или
все-таки  несчастные?  -- оказались запертыми в просторной, богато  убранной
комнате, где пол вместо соломы  устилали ковры, а  вдоль  стен вместо  лавок
высились перины с подушками.
     Никто ни о  чем не говорил -- не хватало сил. Товарищи  по несчастью --
или по удаче? -- повалились на перины и долго лежали молча,  глядя в пол и в
потолок, за полчаса не было сказано ни слова -- однако никто не спал.
     Наконец молчание нарушил тучный юноша со слабыми нервами.
     -- Меня скоро  заберут  отсюда, --  сказал он,  будто  продолжая, давно
начатый разговор.
     Никто не ответил. Молчали еще минут  пять.  Юстин  сидел,  привалившись
спиной к стене,  и  разглядывал невольных своих  товарищей.  Самому старшему
было лет  двадцать  восемь--тридцать,  младшему,  мальчишке,  оказалось  при
ближайшем  рассмотрении  лет  четырнадцать-пятнадцать  --  правда,  страх  и
отчаянная жалость к себе делали  его моложе. Чем дольше  Юстин смотрел,  тем
более  улавливал сходство между подростком и Акиром -- словно два брата. Это
казалось тем более странным, что они явно не были знакомы прежде.
     -- Я здесь случайно, -- снова сообщил тучный. Акир потрогал пластырь на
руке. Поморщился.
     -- Не  в  войско  нас забрали,  -- задумчиво сказал  жилистый  парень с
оловянной серьгой, -- ох, не в войско...
     И обернулся к Юстину:
     -- Ну, ты... что ты там говорил? Про специальный приказ? Что знаешь?
     -- Ничего  не знаю, --  сказал  Юстин,  которому сделалось  неуютно под
восемнадцатью требовательными  взглядами. --  Слышал... те, что  везли меня,
спрашивали, не натворил ли чего, не болтал ли в тавернах...
     Восемнадцать  лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за
собой более или менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир.
     --  Брехня,  --  сказал он без особой, впрочем, уверенности. -- Если по
крови судили... По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол
накрыли, как благородным -- значит, будет честь.
     -- Поросят тоже  откармливают, прежде чем  на нож  насадить, --  мрачно
напомнил тонкогубый  и  тонколицый  ровесник Юстина,  тот  самый, что  вчера
обозвал Акира пушечным мясом.
     Все притихли.
     -- Эй, ты! -- Обернулся к Акиру  жилистый обладатель серьги. --  Что ты
там говорил насчет того, что Краснобровый жив?
     На  Акировом лице  обозначилась внутренняя борьба.  Наверное, ему очень
хотелось пофорсить, порисоваться, дать понять, что он знает больше прочих.
     -- Да так, -- промямлил он наконец. -- Слышал.
     -- От кого слышал?
     Акир совсем скис:
     -- Да так... От людей каких-то.
     -- Трепло, -- презрительно процедил тонкогубый.
     Акир даже не глянул в его сторону.
     -- Это, вот что, -- озабоченно начал жилистый. -- Вот что... Кровь.  Из
вас кого-нибудь двухголовый змей кусал когда-нибудь?
     -- Иди ты, -- обозлился почему-то Акир. -- Типун тебе на язык!
     -- А меня кусал,  --  сообщил  жилистый с мрачной  гордостью.  -- Я вот
подумал... Говорят, кого двухголовый змей с  обеих  голов  цапнет  -- у того
кровь меняется.
     Юстин попытался припомнить, кусал ли его когда-нибудь двухголовый змей.
Если  и кусал, то в раннем детстве -- потому  что иначе  столь  значительное
событие не могло бы забыться.
     -- Может, порча какая-нибудь? -- неуверенно предположил кто-то. --  Или
зараза?
     --  Я тут  ни при чем! -- выкрикнул тучный юноша.  -- И  змей  меня  не
кусал, и порчи нет никакой, и я не заразный! У меня вот  что...  У меня отец
-- Краснобровый, это точно,  моя мать у него  в покоях  служила, так  что  я
наполовину князь!
     Юноша  замолчал.  Беспомощно  огляделся  --  на  него  устремлено  было
восемнадцать тяжелых взглядов, и ни один не обещал утешения.
     --  Это  правда, --  тихо сказал  юноша.  -- Я Краснобрового даже видел
однажды, вот как тебя! -- и почему-то ткнул пальцем Юстину в грудь.
     Сделалось тихо. Кто-то недоуменно вертел головой, кто-то сидел, выпучив
глаза, будто увидев на стене перед собой Королеву наездников.
     --  Моя мать тоже  в  покоях  служила, -- сказал жилистый  парень после
длинного, очень длинного молчания.
     Все  уставились  на  него,  как  будто  он признался  в  пристрастии  к
человеческому мясу.
     -- И у меня, -- неожиданно признался мальчик. -- А когда я  родился, ее
выгнали.
     Все взгляды переметнулись на мальчика.
     Юстин  понял,  что  ему холодно.  Что  мурашки  дерут  по  коже,  будто
деревянная  терка. Они  сидели кружком  --  девятнадцать молодых  мужчин, --
молчали и  смотрели.  Передавали  друг другу взгляды, как  передают ведра на
пожаре.
     Кто-то беззвучно  спрашивал и надеялся получить ответ.  Кто-то взглядом
искал поддержки. Кто-то оценивал, кто-то примеривался.
     Кто-то ничего не понимал, но таких было меньшинство.
     -- У меня, между прочим, тоже Краснобровый --  отец, -- медленно сказал
тонколицый  парень,  предсказатель  несчастий.  Жилистый  обладатель  серьги
свирепо вскинул голову:
     -- А ну, у кого мать в покоях служила -- поднимите руки!
     Мальчик поднял руку сразу. И тучный юноша -- тоже;  прочие  смотрели на
жилистого, напряженно решая для себя,  а стоит  ли признавать  за ним  право
распоряжаться.
     Наконец тонкогубый хмыкнул и поднял руку. И сразу пошли  вверх, одна за
другой, еще восемь или девять рук; жилистый  пересчитал. Всего рук оказалось
двенадцать.
     -- А ты? -- жилистый обернулся к Акиру.
     -- А у меня  мать никогда  из дома не  выезжала,  -- сказал Акир одними
губами,  и  смуглое  лицо его  сделалось желтым. -- А отец мой -- охотник...
Белку в глаз бьет.
     Жилистый нехорошо усмехнулся. Взглянул на Юстина:
     -- А ты? Где твоя матушка Краснобрового повстречала?
     -- Вранье! -- выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания.
     -- Моя мать умерла, -- сказал Юстин. -- Давно.
     -- А ты?  -- жилистый  обернулся к парню, сидевшему  напротив и тоже не
поднявшему руки, а  потом к следующему;  как-то  незаметно смирившись с тем,
что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не
помнили своих матерей, у  одного  мать была маркитантка  в  обозе,  а  у еще
одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй
нас несчастье, живы-здоровы...
     --   Братишки,  --  с   нехорошим  смешком  сказал  тонкогубый  вестник
несчастья. -- Ну и рожи, покусай меня эльфуш.  Что,  и этот, --  он кивнул в
сторону тучного юноши, -- и этот тоже -- мой брат?
     И  щелкнул пальцами, будто  сбрасывая  со  стола  домохранца  --  жест,
означающий крайнее презрение.
     -- У меня отец охотник, -- тихо сказал Акир.
     -- Ага, -- хмыкнул тонкогубый. -- Расскажи это той жирной жабе.
     Юстин сжал виски ладонями, но легче не  стало. Он понял, давно понял, о
чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял -- и даже поверил.
     Рекрутчина,   вороны,   страх.   Вот   что   вспоминается   при   слове
"Краснобровый".
     "...Я брошу монетку, и никто не знает наверняка,  как она упадет.  Если
выпадет мертвый князь..."
     Дед -- знал? Вряд ли.
     -- Понимаешь, -- сказал Акир жилистому, очень серьезно сказал, без тени
рисовки. -- Я  лучше буду верить своей  матери,  нежели какой-то жабе. Может
быть, ты поступил бы по-другому -- твое право...
     Юстин понял, что  незаметно  для себя теребит пластырь  на  руке  и уже
треть его раздергал бахромой.
     -- Да  сколько  хочешь, --  равнодушно отозвался  жилистый. --  Верь.