а.
     Как  жаль,  что  этот  выдающийся  ученый  не  смог  завершить   свои
исследования  сопоставлением  сейсмических  записей  падения  метеорита  и
атомного взрыва!
     Это сопоставление с помощью института Академии наук  удалось  сделать
мне.
     Характерной особенностью сейсмических записей тунгусского  сотрясения
была регистрация двух толчков с тем большим расстоянием во времени друг от
друга, чем дальше от места взрыва отстояла  сейсмическая  станция.  Второй
толчок  в  районе  регистрирующей  станции  вызывался  воздушной   волной,
распространявшейся от места взрыва с меньшей скоростью, чем  волны  земной
коры.
     Анализ показаний сейсмографов, отметивших атомный взрыв в Нагасаки, с
поражающей точностью воспроизвел картину записей 30 июня 1908 года.
     Неужели же в 1908 году мы имели дело  с  первым  атомным  взрывом  на
земле?
     Передо   мной    лежал    конверт,    скрывавший    мысли    русского
теоретика-физика,  гениально  угадавшего  атомную  реакцию  в   тунгусской
катастрофе. Я едва мог побороть раздражение против ученого, разыскивающего
в тайге какую-то рыжую негритянку вместо опубликования своих идей.
     Я считал колебания излишними и вскрыл конверт.
     Я оказался прав в своих запоздалых догадках. Мой  теоретик  предвидел
все.
     Да, тунгусская катастрофа, во время которой  взрывы  были  слышны  за
тысячу километров, катастрофа, вызвавшая небывалые разрушения и  настоящее
землетрясение,  породившая  ослепительный  шар   газов,   раскаленных   до
температуры в десятки миллионов градусов, который  превратился  затем  при
стремительном взлете в огненный столб, видимый за 400  километров,  -  эта
катастрофа могла быть только атомным взрывом.
     Физик предполагал, что влетевший в  земную  атмосферу  метеорит,  вес
которого он определял не  в  тысячи  или  сотни  тысяч  тонн,  как  прежде
считали, а максимально в сто килограммов,  был  не  железо-никелевым,  как
обычные металлические метеориты, а  урановым  или  состоял  из  еще  более
тяжелых трансурановых элементов, неизвестных на земле.
     Огромная  температура,  которую  метеорит,  пролетая   через   земную
атмосферу, приобрел, была одним из условий, при  которых  стала  возможной
реакция  атомного  распада.  Метеорит  взорвался,  выделив  свою   атомную
энергию, так и не коснувшись земли. Все его вещество,  в  основной  массе,
мгновенно испарилось, а частично превратилось в  энергию,  равную  энергии
взрыва двухсот тысяч тонн взрывчатого вещества.
     Вот почему не смог найти Л. А. Кулик  каких-либо  остатков  метеорита
или его воронки. В центре бурелома оказалось лишь  болото,  образовавшееся
над слоем вечной мерзлоты.
     Наконец и два  последних  загадочных  момента  тунгусской  катастрофы
объясняла  гипотеза  моего  физика.   Таинственные   серебристые   облака,
освещавшие ночью землю, были остатками радиоактивного вещества  метеорита,
выброшенными силой взрыва  до  слоя  Хевисайда.  Радиоактивный  распад  их
атомов вызывал свечение окружающего воздуха.
     Суеверный страх эвенков, бродивших в первые дни после  катастрофы  по
бурелому, вызван "гневом" бога огня и грома, ослепительного Огды. Все, кто
побывал в проклятом месте, погибали  от  страшной  и  непонятной  болезни,
поражавшей язвами внутренние  органы  человека.  Бедные  эвенки  оказались
жертвами  атомного  распада  мельчайших   остатков   вещества   метеорита,
рассыпанных в районе катастрофы.
     Какими блестящими и тонкими казались теперь соображения моего физика!
Ведь именно с этим явлением столкнулись японцы  в  Нагасаки  после  взрыва
атомной  бомбы.  Распад  оставшихся  атомов  мог  продолжаться  в  течение
полутора-двух месяцев.
     Очередной  номер  журнала  со  статьей  физика  был  уже  сверстан  и
направлен в типографию, когда я получил от него телеграмму из Вановары:
     "Гипотеза   неверна.   Уничтожьте   рукопись.    Видел    чернокожую.
Возвращаюсь".
     Я был вне себя от изумления. Теперь я снова не хотел  верить  физику.
Постороннему человеку трудно было бы себе представить, до  чего  мне  было
жаль расстаться с гипотезой об атомном взрыве метеорита! Я  не  мог...  не
мог заставить себя позвонить в типографию.
     Но  как  же  быть?  Какие  опровержения  мог  найти  физик  на  месте
катастрофы?
     Принесли  еще  одну  телеграмму  -  опять  из  Вановары.  Трясущимися
пальцами развернул я бланк:
     "Последний  отпрыск   доледниковых   чернокожих   сибиряков   найден.
Публикуйте".
     С недоумением разглядывал я телеграмму Сергея  Антоновича.  Какое  же
влияние могла оказать доледниковая негритянка на гипотезу атомного взрыва?
     Наконец я сообразил, что  все  равно  ничего  понять  не  смогу.  Мне
казалось, что тут надо иметь воображение по меньшей мере помешанного.
     Махнув рукой на все догадки, я вскрыл  конверт  Сергея  Антоновича  и
стал прикидывать, сможет ли его статья  заменить  по  объему  другую,  уже
заверстанную в очередной номер журнала.
     Я так увлекся этим профессиональным занятием,  что  не  заметил,  как
дверь ко мне открылась и в  комнату  вошел  бородатый  человек  в  грязных
сапогах, оставлявших следы на паркете. Расстегнув меховую  куртку  и  сняв
шапку-ушанку, он протянул мне руку, как старому знакомому.
     Выжидательно посмотрев на незнакомца,  я  вежливо  поздоровался  и...
вдруг узнал его.
     Борода! Отсутствующие очки! Однако как же мог он так скоро  оказаться
в Москве? Ведь я только что получил его телеграмму!
     Я взял в руки телеграфный бланк и посмотрел на дату отправления:  ну,
конечно... задержка.
     - Рукопись... - тяжело дыша, видимо  от  быстрой  ходьбы,  проговорил
физик. - Я спешил с аэродрома...
     - Журнал еще в типографии, - ответил я. - Но где же ваши очки?
     Физик махнул рукой.
     - Они разбились.
     Он  молча  уселся  в  кресло,  вытащил  из  кармана  кисет,   свернул
загрубевшими коричневыми пальцами цигарку и достал кремень с трутом.
     Я  протянул  ему   электрическую   зажигалку.   Посетитель   смущенно
улыбнулся.
     - Одичал, - односложно сказал он, прикуривая.
     Мы  сидели  молча   друг   против   друга.   Я   рассматривал   моего
преобразившегося ученого. Он казался теперь шире в плечах. Здоровый  загар
и окладистая курчавая бородка  делали  его  похожим  на  доброго  молодца.
Затягиваясь крепкой махоркой, он мечтательно смотрел в угол.  По-видимому,
мыслями он был далеко.
     - Рассказывать? - односложно спросил он.
     - Конечно же!
     - Вы знаете, - он посмотрел на меня и вдруг, близоруко  прищурившись,
превратился в уже знакомого мне теоретика-физика, - до сих пор  я  никогда
не спал в лесу, а болото видел только из окна вагона. Я не выносил комаров
и поэтому избегал ездить на дачу. Ванну я принимал два раза в неделю, - он
сбросил пепел на пол, потом усмехнулся и виновато  посмотрел  на  меня.  -
Словом, одичал, - совсем непоследовательно добавил он.
     Мы помолчали.
     - Вас, вероятно, интересует, зачем же, собственно, я ездил  на  место
тунгусской катастрофы, что там искал? Я начну  с  пейзажа  тайги  в  месте
бурелома. Представьте себе: в центре  катастрофы,  вокруг  болота,  прежде
считавшегося основным кратером, где, казалось  бы,  действие  взрыва  было
страшнее всего, лес остался на корню. Деревья, поваленные всюду в  радиусе
тридцати километров, там не лежат,  а  стоят.  Из  земли  торчат  огромные
палки, между которыми уже пророс молодняк... Это бывшие деревья, корни  их
давно мертвы, на них нет коры, она обгорела, обвалилась. Все ветви срезаны
чудовищным вихрем, а на месте каждого сучка - уголек. Телеграфные столбы -
вот на что походят эти деревья. Они могли устоять только под  вертикальным
ураганом, под ураганом, упавшим сверху.
     Мой посетитель сильно затянулся и с видимым наслаждением  выпустил  в
потолок густой клуб дыма. Я не прерывал его молчанья.
     - Именно эта картина и нужна была мне,  -  продолжал  он,  с  видимым
трудом отрываясь от своих мыслей. - Почему устоял этот мертвый лес? Только
потому, что деревья в том месте были перпендикулярны к взрывной  волне.  А
это могло быть лишь  в  том  случае,  если  взрыв  произошел  над  землей!
Раскаленные до  температуры  в  сотни  тысяч  градусов  газы,  пролетев  с
огромной скоростью, срезали  ветви,  ожгли  деревья  и  создали  за  собой
разряжение. Холодный воздух, устремившийся следом, загасил пожар.
     - Так, значит, взрыв все же произошел? - почти обрадовался я.
     - Да, на высоте пяти километров над землей. Я подсчитал  эту  высоту,
исходя из размеров площади мертвого леса, оставшегося  на  корню.  Простая
геометрическая задача.
     - Никакого взрыва, кроме атомного, не могло произойти, если  метеорит
не коснулся земли. Теперь я готов защищать вашу гипотезу даже  против  вас
самого! - с жаром воскликнул я.
     - Это интересно, - сказал физик. - Научная дуэль? Защищайтесь!
     И вот мы приступили к довольно  странной  дискуссии.  Физик  все-таки
оказался моим оппонентом, но... мы поменялись с ним ролями.
     - Отчего же мог  произойти  мгновенный  взрыв  метеорита?  -  спросил
физик, затягиваясь махрой.
     - Надо полагать, что он был из изотопа урана  с  атомным  весом  235,
способного к так называемой "цепной реакции".
     - Правильно. Или изотоп урана, или плутоний. Теперь  опишите  картину
цепной реакции, и вы сразу увидите слабость защищаемой вами гипотезы.
     -  Охотно  вам  отвечу.  Если  атомы  изотопа  урана   бомбардировать
нейтронами, электрически не заряженными элементарными частицами  вещества,
то при попадании нейтрона ядро будет делиться на  две  части,  высвобождая
огромную энергию и выбрасывая, кроме того, три нейтрона, которые разбивают
соседние атомы, в свою очередь выбрасывающие  по  три  нейтрона.  Вот  вам
картина непрерывной цепной реакции, которая не прекратится, пока все атомы
урана не распадутся.
     - Совершенно правильно. Но ответьте, что требуется для начала атомной
реакции?
     - Разбить первый атом, попасть нейтроном в первое ядро.
     - Вот именно. Но здесь-то и кроется ловушка. Вы  знаете,  как  далеко
друг от друга расположены атомы? Расстояния между ними подобны расстояниям
между  планетами,  если  приравнять  величину  планет  и   атомных   ядер.
Попробуйте  попасть  несущейся  кометой,  какой  можно  себе   представить
нейтрон, в одну из планет - в ядро. Физики подсчитали, через  какую  толщу
урана надо пропустить нейтрон, чтобы по  теории  вероятности  он  попал  в
атомное ядро. У некоторых получилось, что для начала  цепной  реакции  так
называемая критическая масса урана должна быть не менее восьмидесяти тонн.
     - Неправда! Вы прибегаете к нечестным приемам. Так думали прежде. Для
начала атомной реакции достаточно, чтобы урана было только один килограмм.
     - Согласен, - улыбнулся физик. - Вы бьете меня моим же оружием, но вы
не разгадали еще моего  коварства.  Да,  действительно,  в  полукилограмме
урана цепная реакция под влиянием потока нейтронов начаться  не  может,  в
килограмме урана она начнется обязательно. Что же из  этого  следует?  Как
будто ужо ясно, что падавший метеорит должен был иметь изотопа  урана  235
не менее килограмма.
     - Совершенно верно.
     - Но, с другой стороны, нужны летящие нейтроны. Скажите  мне,  отчего
же началась реакция? Откуда взялись потоки нейтронов?
     - А космические лучи? В них ведь встречаются летящие нейтроны?
     - Вы подготовлены, безусловно подготовлены, - усмехнулся физик. -  Но
ведь такой поток нейтронов существовал и за пределами атмосферы. Почему же
метеорит не взорвался там?
     - Решающую роль здесь должна  играть  скорость  нейтронов.  Ведь  при
большой скорости нейтроны могут не причинить  ядру  вреда,  подобно  пуле,
пробивающей доску, но не роняющей ее.
     - Замечательно верно, - ударил физик кулаком по столу. -  Для  начала
цепной реакции летящие нейтроны надо притормозить.
     - Если на изменение скорости нейтронов повлияла высокая  температура,
нагревание метеорита при прохождении им атмосферы...
     - Попались! -  закричал  физик,  вскакивая.  -  Вы  разбиты,  дорогой
оппонент! Нам уже приходится делать допущения. "Если"! Никаких  "если"!  Я
не знаю, как сделали американцы свою атомную бомбу, но мы  с  вами  сейчас
невольно разобрали весь ее "механизм". Да, самое трудное, что  американцам
пришлось сделать, - это  затормозить  нейтроны.  И  в  этом  они  вряд  ли
обошлись без тяжелой воды.
     -  Верно,  американцы  действительно  применили  тяжелую  воду.  Как,
однако, вы были хорошо осведомлены, находясь в тайге!
     - Я был осведомлен не в тайге, а до тайги. Я ведь теоретик. Теоретики
должны видеть решение задачи за много лет вперед, за много  лет  до  того,
как она будет решена практиками, эмпириками.  Так  вот,  в  нашем  с  вами
метеорите  трудно   себе   представить   наличие   тормозящих   элементов,
включающихся в нужный момент. Ведь в американской атомной бомбе  они  были
сделаны искусственно.
     - Так что же вы искали в  тунгусской  тайге,  если  до  отъезда  туда
знали, что атомного взрыва  произойти  не  могло?  -  вскочил  я,  готовый
броситься на  физика,  с  такой  убийственной  холодностью  опровергавшего
самого себя.
     - Я искал то, что могло  быть  там  до  катастрофы.  Для  этого  я  с
миноискателем в  руках  исходил  немало  километров,  в  кровь  искусанный
проклятым гнусом.
     - С миноискателем?
     Я уставился на физика и несколько мгновений молчал соображая.
     - Что же, найденное там изменило ваши взгляды? - почти закричал я.  -
Неужели вы подозреваете, что взрыв был подготовлен  искусственно,  что  мы
имели дело с атомной бомбой?
     - Нет, - спокойно возразил физик. - Этот атомный взрыв не был  вызван
бомбой.
     - Я сдаюсь. Я больше не могу. Значит, все не верно...  Вы  ничего  не
нашли?
     - Да, в течение полутора месяцев пребывания в районе  бурелома  я  не
нашел ни метеоритного кратера, ни осколков метеорита или  его  следов,  ни
каких-либо металлических предметов, которые могли быть там до взрыва.  Это
и не мудрено. Взрывом даже деревья вдавливало  в  торф  на  четыре  метра.
Но...
     - Что "но"? Не мучайте... Рассказывайте, что же вы нашли?
     - Не прерывайте. Я расскажу вам все по порядку.
     - Я сдаюсь. Я уже не оппонент, но лишь  слушатель.  Разрешите  только
записывать.
     - Как я уже вам сказал, поиски с миноискателем не  дали  мне  ничего.
Так как экспедиция только начинала работу, то я вынужден был после поисков
в районе бурелома отправиться вместе с Сергеем Антоновичем,  по  нашему  с
ним уговору, разыскивать его дурацкую чернокожую женщину, жившую где-то  в
тайге. Конечно,  я  тогда  не  думал,  что  она  сможет  опровергнуть  мою
первоначальную гипотезу. Мы достали проводников-эвенков  и  верхом  на  их
оленях двинулись в путь.
     - Атомный взрыв и чернокожая! Какая связь? - простонал я.
     - Вы обещали не прерывать.
     - Но должна же быть у вас, ученых, логика. Ну хорошо, молчу.
     - Около двух месяцев гонялись мы без устали за последней  из  племени
чернокожих сибиряков. Мы узнали, что она была жива и чуть ли  не  шаманила
где-то. Мы добрались  до  нее,  наконец,  в  стойбище,  около  местечка  с
удивительно звучным названием "Таимба", неожиданным и для русского  и  для
эвенкийского языка.  Привел  нас  туда  эвенк,  Илья  Потапович  Лючеткан,
когда-то  служивший  проводником  самому  Кулику,  несмотря  на  шаманские
запреты.  Это  был  глубокий  старик  с  коричневым  морщинистым  лицом  и
настолько узкими глазами, что они казались почти всегда закрытыми.
     "Шаманша  -  непонятный  человек,  -  говорил  он,  поглаживая  голый
подбородок. - Сорок или меньше лет назад  она  пришла  в  род  Хурхангырь.
Порченая была".
     Мы знали, что порчеными эвенки называют  одинаково  и  контуженных  и
безумных.
     "Говорить не могла, - продолжал  Илья  Потапович,  -  кричала.  Много
кричала. Ничего не помнила. Умела лечить.  Одними  глазами  умела  лечить.
Стала шаманшей. Много лет ни с кем не говорила. Непонятный человек. Черный
человек. Не наш человек, но  шаман...  шаман...  Здесь  еще  много  старых
эвенков. Русского царя давно нет. Купца, что у эвенков мех отбирал,  давно
нет, а у них все еще шаман есть.  Другие  эвенки  давно  шамана  прогнали.
Учителя взяли. Лесную газету писать будем. А здесь все еще  шаманша  есть.
Зачем ее смотреть? Лучше охотничью артель покажу. Так вам говорю, бае".
     Сергей Антонович всячески допытывался, из какого рода  сама  шаманша,
надеясь узнать ее родословную. Но удалось нам установить только то, что до
появления ее в роде Хурхангырь о ней никто ничего не знал.  Возможно,  что
языка и памяти она лишилась во время метеоритной катастрофы,  по-видимому,
окончательно не справившись от этого и до наших дней.
     Лючеткан говорил:
     "Эвенков при царе заставили креститься, а они  шаманов  оставили,  не
хотели  царя  слушаться.  Все  черной  гагаре,  рыбе  тайменю  да  медведю
поклонялись. А теперь шаманов прогнали".
     Он же рассказал нам, что у черной шаманши были свои странные обряды.
     Она шаманила ранним утром, когда восходит утренняя звезда.
     Лючеткан разбудил нас с Сергеем Антоновичем. Мы тихо встали  и  вышли
из чума. Рассыпанные в небе звезды казались мне осколками какой-то атомной
катастрофы вселенной.
     В тайге нет опушек или полян. В тайге есть только болото.
     Конический чум шаманши стоял у самой топи. Сплошная стена  лиственниц
отступала, и были видны более низкие звезды.
     Лючеткан остановил нас.
     "Здесь стоять надо, бае".
     Мы видели, как из чума вышла высокая, статная фигура, а следом за ней
три эвенкийские старушки, казавшиеся  совсем  маленькими  по  сравнению  с
шаманшей. Процессия гуськом двинулась по топкому болоту.
     "Бери шесты, бае. Провалишься - держать будет. Стороной пойдем,  если
смотреть хочешь и смеяться хочешь".
     Словно  канатоходцы,  с  шестами  наперевес,  шли   мы   по   живому,
вздыхающему под ногами болоту, а кочки справа и  слева  шевелились,  будто
готовые прыгнуть. Даже кусты и молодые деревья раскачивались, цеплялись за
шесты и, казалось, старались заслонить путь.
     Мы  повернули  за  поросль  молодняка  и  остановились.  Над   черной
уступчатой линией  леса,  окруженная  маленьким  ореолом,  сияла  утренняя
звезда.
     Шаманша и ее спутницы стояли посредине  болота  с  поднятыми  руками.
Потом я услышал низкую длинную ноту.  И  словно  в  ответ  ей,  прозвучало
далекое лесное эхо, повторившее ноту  на  какой-то  многооктавной  высоте.
Потом эхо, звуча уже  громче,  продолжило  странную,  неясную  мелодию.  Я
понял, что это пела она, шаманша.
     Так начался этот непередаваемый дуэт голоса  с  лесным  эхом,  причем
часто они звучали одновременно, сливаясь в непонятной,  но  околдовывающей
гармонии.
     Песня кончилась. Я не хотел, не мог двигаться.
     "Это  доисторическая  песнь.  Моя  гипотеза  о   доледниковых   людях
в-в-верна", - восторженно прошептал Сергей Антонович.
     Днем мы  сидели  в  чуме  шаманши.  Нас  привел  туда  Илья  Иванович
Хурхангырь, сморщенный старик без единого волоска на лице. Даже  ресниц  и
бровей не было у лесного жителя, не знающего пыли.
     На шаманше  была  сильно  поношенная  эвенкийская  парка,  украшенная
цветными тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой  на  лоб
меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью, словно от мороза.
     Мы сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.
     - Зачем пришел? Больной? - спросила шаманша низким бархатным голосом.
И я сразу вспомнил утреннюю песнь на болоте.
     Подчиняясь безотчетному порыву, я пододвинулся к чернокожей шаманше и
сказал ей:
     "Слушай, бае шаманша. Ты  слышала  про  Москву?  Там  много  каменных
чумов. Мы там построили большой шитик.  Этот  шитик  летать  может.  Лучше
птиц, до самых звезд летать может, - я показал рукой вверх. -