начала Таббету, который  безуспешно
пытался договориться с мятежниками и, разведя руки, оставил эти  попытки,  а
потом Раэннарту, который с неожиданным умением спланировал штурм.  Драка  за
Оссарг обещала быть нешуточной. Ниссагль в тот день бездельничал, ходил  меж
палаток,  косил  глазами  на  высокие  неподвижные  облака.  Потом  приказал
скучающим солдатам разложить  по  окрестным  холмам  жуткие  дымные  костры.
Притихшая крепость оказалась обнесенной высоченными черными дымами,  которые
уходили прямо в небеса, и там, в неразличимой выси, сливались в пелену.
   Лагерем овладела тупая немота, словно все чего-то ждали, а дымы  неспешно
поднимались  к  сереющим  тучам.  Никто  не  понимал,  зачем  это   Ниссаглю
понадобилось.
   Но к вечеру с безветренных небес, как бы прогнувшихся от тяжести облаков,
обрушился тяжелый теплый ливень, и в водяной клокочущей тьме отряды  свирепо
ринулись на стены.
   Оказалось, что сил в Оссарге, откуда мятежники звали Чистых к  восстанию,
не так уж много. Пленных загнали в глубокие подвалы -  никто  не  спасся  из
мокрой смоляной ночи. И Ниссагль рьяно взялся распутывать клубок заговора  -
он был перевозбужден и не знал, за какую  нить  ему  хвататься.  В  Оссарге,
далеко от Покоя Правды и умелых рук мастера Канца,  ему  было  неудобно.  Он
хотел, чтобы приехала невесть куда отлучившаяся Беатрикс и  внесла  ясность,
ибо в оссаргском деле принимал участие принц Эзель,  а  он,  как  ни  крути,
королевский деверь, да и многие другие из Высоких замарались,  из  тех,  кто
покуда с показным смирением прятал глаза и отсиживался по вотчинам.
   Вечерело, на земли опускались сумерки, и светла была лишь  новая  мощеная
дорога, подходившая не прямо к Оссаргу, а несколько его огибавшая. Она  вела
из Хаара на северо-восток, к приморским крепостям, построенным для защиты от
какой-то древней напасти. Ныне они пустовали. Тот  край,  близкий  к  Этару,
обезлюдел и стал страной хуторов и лесных аббатств.
   - Кто-то едет. -  Ниссагль  уже  пресытился  зрелищем  игры  в  "мясо"  и
устремил взгляд на  дорогу.  Его  маленькие  руки  легли  странно  тяжко  на
щербатый каменный парапет. По белой дороге неслось  темное  пятно  -  кто-то
галопом летел со стороны Хаара.
   - На лошади сидят двое.
   "Как, интересно, он видит в темноте?" Комеса что-то взволновало. Огромная
чужая страна куталась в туманы под его ногами. Он стоял на башне покоренного
замка,  еще  вчера  принадлежавшего  тем,  что  издревле  считали  себя  тут
хозяевами.
   - Сойдем во двор. - Ниссагль оторвался от  парапета.  Спуск  вниз  темнел
квадратом на светлой площадке.
   - Надо бы придумать сюда корзину вроде подъемника. За веревку дернул -  и
вниз. А вверх  холопы  тянут.  У  меня  голова  кружится  от  этих  винтовых
лестничек. - Ниссагль ходко припустил вниз.
   Ворота меж двумя сходящимися кверху гранеными контрфорсами  были  закрыты
спущенной герсой, но мост, похожий на отпавшую челюсть, не подняли - вряд ли
в свете последних событий кто-то стал бы отбивать крепость.  На  выступающих
из стен привратной площадки консолях зажгли смоляные бочки.
   Конник свернул с тракта и приближался - он был  закутан  до  самых  глаз,
сзади к спине его, словно горб, прилепился кто-то маленький, скорченный.
   - Кто едет? Назовись, - угрожающе раскатились под аркой слова стражника.
   - Королева Беатрикс! - Она быстро,  точно  со  злобой,  обнажила  светлую
неприбранную голову.
   - Здравия желаем, ваше  величество!  Па-ды-май  гер-су!  Салютуй!  Воздух
задрожал от грохота и лязга.  Пригнувшись,  королева  въехала  в  Оссарг,  и
Ниссагль первый кинулся  подставить  ей  под  пропыленный  сапог  сцепленные
ладони. Она ступила на его руки всем  весом,  не  щадя,  и  затем  спрыгнула
наземь. За ней безмолвно скатился с седла скорченный человечек.
   - Чем мы обязаны столь нежданной радости вашего визита, владычица?
   Глаза Беатрикс были угрюмы.
   - Соскучилась, может, - сказала она сварливо, пряча губы в  спущенный  на
шею кагуль, - свиту я в Хааре оставила. - Она повернулась  и  направилась  в
крепость.
   - Ну, где вы тут устроились? - и позвала привезенного уродца:
   - Ансо, за мной.
   Гйрш шел с ней рука об руку, что-то объясняя, а Таббет  отстал,  внезапно
поняв, что сказать ему особо нечего и что, видимо,  случилось  нечто,  после
чего еще долго нельзя будет говорить с ней по-человечески.
   Верхние покои были полны  вещами  -  к  привычным  обиходным  прибавилась
военная амуниция, по всем углам мерцало оружие, сваленные  в  кучу  доспехи,
пахло кожей, свечами, было холодно, потому что никто  не  следил  за  топкой
каминов. Ворвавшаяся беда уничтожила  неспешно  протекавшую  в  этих  стенах
жизнь,  но  остатки  ее  таились  по  углам  в  виде  резных  низких  лавок,
треножников для свечей, подставки которых были  инкрустированы  перламутром.
Со  стен  свисали  серебристо-зеленые  гобелены  с  изображениями  рыцарских
подвигов.
   - Тут есть какое-нибудь женское платье?
   - Сожалею, только этаретское.
   - Не белое и не зеленое.
   Королева склонилась над столом, близоруко вчитываясь  в  бумаги.  Десятки
имен, узкие столбцы спешно снятых  показаний.  У  дверей  грохнуло,  и  она,
вскинувшись, схватилась за тесак возле пояса - но  это  сервайрские  лучники
приволокли по приказу Ниссагля громадные узлы с одеждой.
   Одежда  пахла  болотом.  В,  основном  -  тонкая,  льняная,  с   выпуклым
причудливым шитьем, в которое были вплетены оберегающие руны.  Попадались  и
тяжелые, как бы чешуйчатые платья с длинными  однобокими  подолами,  которые
полагалось драпировать. На лифах мутно отсвечивал жемчуг.
   Беатрикс нашла бледно-шафранную тогу, украшенную тонко искрящимся золотым
узором. Ее и надела, стоя босиком на шкуре медведя. Сверху набросила  взятое
у Гирша распашное одеяние на меху.
   -  Можно  теперь  войти?  -  Ниссагль  с  трудом  удерживался  в   рамках
дозволенного.
   - Войди. Войди и расскажи мне, как дела.
   - Дела недурны, ваше величество. Беатрикс уныло кружила по комнате.
   - Что же у тебя здесь и прилечь негде? Я устала. Ты где ночуешь?
   - Я вообще не сплю. Сейчас прикажу принести ложе.
   -  Они  Бог  весть  сколько  провозятся.  Не  надо.  Устала  от  грохота.
Рассказывай дальше.
   - Итак, я считаю, что все идет хорошо.  Мы  взяли  Оссарг  быстро  и  без
кровопролития. Захватили всех и ждем вашей воли.
   - Так... А что это я слышала насчет туч и наколдованного дождя?  Вы  ведь
ночью  под  дождем  брали  стены,  хотя  всякая  порядочная   война   должна
происходить днем и в хорошую погоду, как гласят рыцарские правила.
   -  Я  счел  возможным  отступить  от  рыцарских  правил,  тем  более  что
несколькими параграфами ниже в них предусматривается неисчислимое количество
убитых и раненых воинов, а это никому не нужно. А дождь? Ну мало  ли  о  чем
болтают вилланы в корчмах. Это не колдовство. Дым утяжеляет тучи, вот они  и
проливаются. Для этого подбирают дрова самых обыкновенных деревьев, только в
особом соотношении. Это какая-то природная закономерность, и  мы  используем
ее, не совсем понимая действие. Когда-нибудь ученые это выяснят, если меньше
будут ломать головы над тем, как из дерьма сделать золото.
   - Ладно, мы отклонились.
   - Да я, собственно, все рассказал. - Он  упорно  избегал  ее  титуловать,
говоря почтительно, хотя и вольно.
   - А что Комес Таббет, как он тебе?
   - Вообще-то не совсем в моем вкусе,  но  к  делу  это  не  относится.  Он
выказал государственный ум. Ведь общепринято, что мир лучше, чем война.  Так
вот, он пытался кончить дело миром. Как он их  увещевал!  Говорил,  что  мир
изменился  и  благородство  ныне  измеряется   верностью   государыне,   что
государство должно  быть  сильным,  ибо  соседи  все  в  силе,  и  им  нужно
противопоставлять такую же силу, если не большую. Богом их стыдил,  говорил,
что, мол, если  хотите  сохранить  ваши  обычаи,  государыня  не  будет  вам
помехой.  Все  разъяснил,  как  есть,  и  про  войско,  и  почему   вилланов
освободили, и почему налоги такие. Очень умно говорил, очень понятно. Я даже
пожалел, что они не сдались и его слова пропали втуне. Потому что сам дьявол
его заслушался бы. Но они оказались упрямее  дьявола,  причем  -  никого  из
Высоких, Чистые только. Эти, впрочем, еще хуже. У них, кроме  происхождения,
вообще ничего за душой.
   - Это хорошо,  что  они  не  сдались.  -  В  этаретской  одежде  Беатрикс
выглядела непривычно, в ней проявилось что-то хищное, какая-то  непреклонная
внутренняя  жестокость,   для   которой   не   находилось   больше   никаких
государственных пояснений. Губы ее подрагивали:
   - Если бы они сдались, мне было бы  сложнее  предать  их  смерти,  как  я
намереваюсь поступить.
   - Всех казнить? Но это... сотни! - Ниссагль,  словно  в  поддержку  своих
слов, скользнул глазами по бумагам.
   - Не хочешь ли ты  сказать,  что  подобрел?  -  Издевка,  но  с  каким-то
горестным смешком, прозвучала в ее  голосе,  и  Гирш  с  ужасом  понял,  что
издевается она не над ним, а над собой:
   - Знаешь, как меня зовут в Святых землях? Кровавая Беатрикс. Так-то.
   - Кто? Кто посмел? -  Он  оказался  перед  ней,  вращая  расширенными  от
негодования глазами.
   - Кто? Эринто, конечно. Ты был прав тогда в постели. Не ему  рассказывать
мою историю. Нет. А еще говорил, что любит. Дурак.
   - Боги-вседержители!  Неужели  на  этой  земле  мы  не  можем  прикончить
полтысячи недоумков! - Ниссагль оскалился, тряся головой.
   - Ты про кого это сказал "мы"? - спросила королева,  а  улыбка,  недобрая
улыбка уже змеилась в углах ее губ. - Мы... Хотя пусть будет так.  Но  какой
дурак, какой он дурак...  У  меня  даже  нет  на  него  зла...  Так,  докука
какая-то. Наговорил мне глупостей, а потом по холмам бегал, меня искал. А  я
в кустах сидела. И смеялась. - По тому, как она  произнесла  "смеялась",  он
понял, что она, скорее, там  плакала  или  исходила  бессильной  бранью,  но
только не смеялась, не улыбалась даже.
   - Я ему отомщу. Погоди, разберусь с Оссаргом, я ему сыграю шутку.
   - Да ну его. Я думаю, ему без нас  достанется.  Кто  в  меня  влюбляется,
добром не кончает.
   - Я тоже люблю тебя.
   - Я думаю, с тобой обойдется. У тебя любовь  какая-то...  другая.  Ладно.
Кстати, Гирш, со мной тут приехал один маленький, вместо  шута.  Его  хотели
повесить. За острый язык. Теперь хозяин висит  вместо  него.  Так  вот,  он,
наверное, забился куда-нибудь со страху. Позови стражников,  пусть  покличут
этого бедолагу. Его Ансо зовут. Это потом, не  сейчас,  Гирш.  -  Видя,  что
Ниссагль готов вскочить, Беатрикс его  удержала.  Из  камина  вырвался  язык
пламени - видно, в трубу  занесло  ветер.  "Моя  принцесса..."  -  угасающим
перезвоном пронеслось и затихло в голове.

ЧАСТЬ 2
ПРЕДАННЫЕ И ПРЕДАТЕЛИ

Глава первая
СИЛА СЛАБЫХ

   По делу Оссарга казнили пятьсот  или  около  того  дворян,  частью  в  их
землях, частью в Хааре.  Еще  больше  опустело  замков,  и  уже  не  хватало
придворных подлипал получать их в подарок - наделять стали по второму кругу.
   Люди половчее обрастали шальными деньгами, брали подряды, мостили дороги,
рыли штольни в горах на севере и  на  юге,  одалживая  для  работ  у  Тайной
Канцелярии осужденных на каторгу. Силу эту не берегли, на корм не тратились.
   Люди  поскромнее  передохнули  от  податей  и  трудились  в  поте   лица,
пробавлялись мелкой торговлей, складывали в чулок  серебро  и  золото  и  по
вечерам вели возле ворот степенные беседы. А вот люди большие не знали, куда
девать богатство, и стали отливать из этаретского серебра карнизы в приемных
- но, поскольку в моде было золото, их золотили.  Впрочем,  самые  ловкие  с
помощью шарэлитских посредников меняли серебро на золото и  из  того  золота
отливали оконные переплеты.
   Высокие Этарет, тая непривычный им страх,  не  смыкали  глаз.  Могущество
королевы росло, оно было необоримым и грозило даже не  смертью  неведомым  и
омерзительным перерождением Детей Силы в непонятно что. И тем было гаже, что
все знали, как называется это "непонятно что", скрытое под именем  безликого
зла и другими именами. Все знали, со дня казни Этери им сотни раз успели это
доказать.

***

   Серые стены колодца уходили в  пустое  синее  пространство.  Звуки  здесь
замирали, едва зародившись. Воздух был безвкусен, свет  бесцветен,  лишь  на
самом верху медленно продвигался вдоль кромки солнечный луч.
   Лээлин лежала навзничь, как  распятая,  и  распахнутые  ее  глаза  залила
голубая слепота отраженных небес. Пересохший рот был полураскрыт,  лицо  как
бы припорошила серая тень.
   Сама Лээлин была очень-очень далеко от этой узкой  башни-колодца  посреди
родового леса Аргаред. Она шла под лиловыми мятущимися небесами,  близясь  к
Обители Бед. Вязкий фиолетовый туман стелился над землей. Обитель, казалось,
сама надвигалась навстречу ребристыми гранями  бревенчатых  стен,  челюстями
частоколов и тынов, приземистыми черными башнями с узкими повисшими флагами.
Она вспомнила о Мэарике, забыв, что мысль тут равнозначна  зову,  и  тут  же
увидела его, бледного, укутанного  в  черный,  не  по  росту  большой  плащ.
Тяжелые, в серебре, ножны  чуть  приподымали  полу  над  мерцающими  тонкими
шпорами.
   И увидев, она поняла, что ее любовь  к  нему  не  угасла.  Они  двинулись
вместе,  соприкасаясь  плечами,  точно  во  сне.  Разговор  между  ними  шел
мысленный и о многом сразу. Мэарик о бедах в Эманде знал смутно, но думы его
были преисполнены печали. Есть ли в Обители  Лихо,  то,  что  приносит  беду
сразу всей земле, Мэарик не знал - он блуждал далеко отсюда и явился  только
на зов.
   Черные створы разошлись и всосали странников  внутрь  через  расщелину  в
мире. Внутри  открылся  лабиринт  косых  скользких  стен,  каких-то  нежилых
бескровельных помещений. Ей все это было знакомо. Когда не шестым, а седьмым
или даже восьмым чувством ищешь невесть что, тогда, случается,  нащупываешь,
находишь существо в восходящем или нисходящем мире. Сейчас чутье  влекло  ее
мимо осклизлых стен, мимо клочковатых призраков, которые на земле  вселялись
в людей и вещи, принося беды. Все это  мелькало  перед  глазами,  устрашающе
ускоряясь, кренясь и нависая, - Лээлин было решила, что Лихо затягивает ее в
свой круг, но в лицо дохнуло сыростью, и она поняла, что  Обитель  находится
за спиной. И даже не удивилась тому, что раньше не  проходила  ее  насквозь,
потому что чья-то грузная  тяга  заполнила  ее  и  повлекла  прочь.  Небо  к
горизонту темнело. Там лежала, заполняя промежуток между  землей  и  тучами,
непроглядная свинцовая пелена. Ветер налетал редкими,  тяжелыми  и  влажными
порывами. Мэарика рядом не было. Она двинулась  вперед,  очень  медленно,  с
трудом переставляя ноги и озираясь по сторонам. По сырой земле, цепляясь  за
колени, вились белесые струйки пара. Почему-то мнилось,  что  далеко  справа
безрадостное серое море с водами мертвенными и тяжкими, как ртуть.  Но  туда
не влекло - чувствовалось только его гнетущее дыхание.
   Влекло в земные недра. В  стылую,  страшнее  морской  пучины,  тьму,  под
большие сырые комья, меж которыми вьется пар.
   Вдруг она стала проваливаться, тонуть. Все вокруг нее  в  подземном  мире
чудовищно разрослось, или же это она, Лээлин, стала  меньше...  Окаменевшие,
мертвые семена проплывали перед  самыми  глазами,  гниющие  красновато-бурые
корни ветвились без цели и смысла, исходя  дурной  влагой,  в  их  развилках
скорчились озябшие куколки, которым уже  никогда  не  проснуться.  Ниже  был
вовсе непроглядный мрак, а потом в две стороны разбежался кольчатый виляющий
туннель, облитый зыбким слизистым свечением.
   Здесь царил холод и не было слышно каких бы то  ни  было  звуков.  Густая
душная субстанция  заменяла  воздух.  Тоннель  плутал,  кружился,  ветвился,
сворачивался замысловатыми  узлами.  Стены  его  местами  обросли  угольной,
мерцающей на сколах чешуей, круглились, сжимая  и  без  того  узкий  проход.
Лээлин шла вперед в странном полусне, чувствуя лишь  нарастающую  тяжесть  в
груди. Щель выводила в пещеру.
   Вдоль стен необъятной выпуклой спиралью громоздилось покрытое базальтовой
чешуей туловище. Откуда-то  сверху,  из  мрака  возникла  плоская  безглазая
голова на колючей шее, едва видимая и в то же время хорошо различимая  неким
внутренним взором.
   Нуат! Стерегущая корни земли! Здесь был конец пути.
   "Беатрикс, Беатрикс, Беатрикс!" - запульсировало в стынущем теле  Лээлин,
передаваясь в плоскую голову Нуат. "Беатрикс, Беатрикс, Беатрикс!" -  Лээлин
старалась изо всех сил. Голова Нуат  черной  тенью  покачивалась  в  белесых
испарениях, и Лээлин вдруг ощутила,  что  между  ее  сознанием  и  сознанием
чудовища не существует преград. Правда, имя Беатрикс не находило  отклика  в
этом чуждом сознании, источавшем лишь пустоту... Пустота накатывала  черными
волнами, глуша волю, сковывая тело смертельным безразличием.  И  лишь  когда
память готова была угаснуть, лишь тогда проявилось странное, видимое как  бы
через золотые теплые травы: полулежащая женщина в  шафранной  дымке,  улыбка
блаженства на ее озаренном солнцем лице, колосья и  цветы  над  ее  плечами,
вдали черная полоса леса, и сладость  во  всем  этом  такая,  что  не  стало
страха...
   - Лээлин! - Над ней  склонилось  темное  лицо.  Под  спиной  было  мягко,
согревшееся  тело  казалось  наполненным  пухом,  но  сумерки  еще   застили
сознание, и поняла она только, что  позвал  ее  точно  такой  же,  как  она,
Посвященный.
   - Лээлин! - Голос обнимал ее всю, взывал к  каждой  частице  непослушного
тела, к каждой только-только пробуждающейся мысли. Лээлин!
   - Отец! -  Вспышка  разом  высветлила  все  темные  углы  и  закоулки  ее
сознания. Пробуждение было столь резким, что  она  села  на  постели.  Мышцы
слушались безукоризненно.
   - Где ты была? Я едва смог тебя разбудить. - Он сидел на  краю  ложа,  на
нем была белая стола Посвященного с нашитыми на плечах,  широких  рукавах  и
подоле вызолоченными в  рудничных  ключах  еловыми  лапками.  Между  лапками
мерцал зеленоватый ровный жемчуг. Облачение было очень старинное.
   - Я видела Нуат. - Что-то побуждало ее быть немногословной.
   - Ты не была готова к встрече с ней. Тебе надо было повернуть назад после
Обители Бед. Нуат - самая темная  из  всех  стихий.  Давным-давно  некоторые
отступники говорили даже, что она была до Силы. Хотя этого не может быть. Но
ты должна была повернуть.
   - Я не могла. Меня тянуло туда. Я не понимаю, что это было...
   - Хорошо. Что Нуат? Ты ее видела?
   - В истинном виде.
   - Что она... дала тебе? Расскажи, ничего не забывая.
   С помощью наводящих вопросов,  то  и  дело  запинаясь,  она  начала  свое
сбивчивое повествование. И когда  дошла  до  последнего  видения,  с  ужасом
поняла,  что  не  помнит  почти  ничего,  и  описала  увиденное  кое-как,  в
нескольких торопливых словах.
   - Так, с тобой действительно говорила Нуат. То есть не  говорила.  И  она
ничего тебе не дала.
   - Но это последнее видение... Оно было радостным... но я почти ничего  не
могу вспомнить... Вроде бы солнце, и как будто женщина...
   - Это идет не от Нуат. Нуат не знает солнца. Ее дети слепы. Это  идет  от
тебя, когда ты стала сопротивляться ее чарам. Ведь после  этого  видения  ты
услышала меня.
   - Да.
   - Это очень странно, что Нуат ничего не дала тебе. Просто  непонятно.  Ей
трудно противостоять, но она не оставляет без ответа,  если  тянет  к  себе.
Непонятно. И она не может показать солнца. Она его не  знает.  Я  говорил  с
Силой. И она тоже ничего мне  не  сказала.  Обрывки  чего-то.  Тени.  Ничего
явственного. Единственный вывод, который я могу из всего этого сделать...
   - ...Зло Беатрикс, Безликое Зло, сделавшее ее своим инструментом,  пришло
не из земли, или с неба, или откуда-либо из иных стихий. Оно  вообще  не  из
нашего мира. А потому я могу сказать  лишь,  что  требуются  огромные  силы,
чтобы выт