глазами.   Волки   вернутся...   Пусть
возвращаются. В Этаре больше хозяев нет. Лес пуст. Однажды он уже  умирал  в
лесу... В Лесу Аргаред. Снова лес, снова  один,  во  власти  врага,  и  люди
недалеко, но не позвать. Не прикончат в эту ночь, вернутся в следующую. Если
он раньше кровью не истечет. Солнце шло по своему кругу, свет и тень на  его
запрокинутом бескровном лице. Наступал вечер, лучи слабели. Как только зашло
солнце, меж стволов засверкали волчьи глаза. "Уходите... - Отблеск гаснущего
неба пробежал по мечу. - Уходите,  звери..."  Они  крались  с  двух  сторон,
готовясь кинуться одновременно. Из  пастей  капала  слюна.  "Убирайтесь!"  -
простонал он. Все равно было бы не начертить Круг... Они бросились, и  он  с
криком отчаяния ударил мечом по набегающей справа тени. Волчица с  ворчливым
визгом отскочила, тряся головой. Волк почему-то не прыгнул.  Рыча,  стоял  в
двух шагах, не решаясь... И вдруг, припав к  земле,  неожиданно  вцепился  в
ногу, рванул... Окер из последних сил взмахнул мечом справа налево.  Волчица
с воем покатилась по земле, вскочила, припадая на лапу, снова упала, а волка
только задело, и он начал было кружить, примериваясь к  броску;  волчица  не
поднималась, скуля и вылизывая рассеченную лапу, потом она медленно встала и
на трех ногах поковыляла прочь. За ней ушел и волк. Некоторое время их глаза
еще светились в густеющей темноте, потом пропали бесшумно...
   - Окер, Окер... - Опять сияло солнце. Его  тормошили,  голос  был  смутно
знаком, но вместо лица он видел лишь обведенное золотом черное пятно.  Окер,
очнись, очнись, - звали на Этарон.
   - Жив? - спросили подошедшие лантары.
   - Жив. Помогите на телегу поднять...
   Хайна хотела бодрствовать всю ночь, но  Эмарк  сказал,  что  она  ему  не
понадобится.  Вытащил  из  кисы  зеленую  свечку,  зажег,  чтобы  мороки  не
беспокоили больного. За стенами дома было тихо - все спали, ворота  на  ночь
заперли. Что же случилось, что это  за  волки  напали  на  Окера?  Жаль,  не
посмотрел на следы толком. Теперь туда не поедешь - с Окером нужно  быть.  А
почему Окер оказался один, в той же одежде, в какой уходил? Не нашел никого?
Странно. Местные люди, посмотрев на раны, сказали, что опасности нет, к утру
совсем придет в себя. Забытье от слабости. Слабость от потери крови.  И  все
же странно...
   - Эмарк, Эмарк... - Он оторвал от стола голову. Заснул?  Аргаред  смотрел
на него, тревожно блестя глазами. На улице кричали петухи.
   - Ты как здесь оказался? - тихо спросил Окер.
   - В Эманде дела плохи. Я должен был тебя предупредить.
   - Дурные вести?
   - Хуже некуда.
   - У меня тоже очень дурные вести, Эмарк. В лесу, - он странно улыбался, -
в лесу-то пусто.
   - То есть как пусто?
   - Эмарк, не знаю, как объяснить тебе. Я  сам  не  могу  это  понять.  Там
остались камни с рунами, и я шел по ним -  это  было  легко:  Я  уходил  все
дальше и дальше в лес, и  руны  говорили  мне,  что  все  меньше  дней  пути
остается до сторожевых крепостей и лесных цитаделей. Ели становились выше  и
гуще. Помнишь, в летописях говорится,  что  в  последний  день  пути  должны
засиять звезды меж их ветвями... Небо и вправду казалось очень темным, и это
вселяло в меня надежду. И вот миновал последний день, так  сказали  руны  на
последнем камне, вокруг тянулся все такой же непроглядный, дремучий  лес.  Я
шел очень долго и  не  находил  камней  в  тех  местах,  где  когда-то  были
перекрестки. Эти камни указывали дороги, которые никуда  не  вели.  Также  я
видел множество звериных следов, но ни человек, ни Этарет,  ни  чудовище  не
попадались мне на пути.
   - Ты звал Силу?
   - Сначала она велела мне войти глубже в лес. Я подумал, что, может, я  не
правильно читаю руны. Я зашел очень далеко, в самые дебри. Лес был  все  тот
же, все те же ели, и - никого. Мне даже пришла в голову мысль,  не  ушли  ли
они в другой мир, раньше нас разглядев опасность, ведь они намного превышают
нас в мудрости. Я спросил Силу, и она дала ответ, что это не  так;  что  мы,
Этарет, суть ее воплощение. Цельное и неделимое. Эмарк! Великие Боги... - Он
вдруг схватился за голову. - Я понял...
   - Что?
   - Я понял, понял, в чем дело! Только  сейчас,  когда  стал  рассказывать.
Когда мы ушли на равнину, а они остались в лесу, вот  тогда-то  и  произошло
разделение, тогда-то и было нарушено равновесие... Все, кто остался в  лесу,
погибли.
   - Но почему до сих пор живут те, кто ушел на равнину?
   - Потому что их черед пришел только сейчас. То есть наш  черед.  Мы  сами
провели трещину между собой и Силой, мы сделали  это  тысячу  лет  назад.  И
черный пес, который вывел нас к Сарчу, не был Силой, он был  чем-то  другим.
Возможно, он был Нуат. А возможно... возможно,  он  был  тем  самым  Злом...
Злом, которое пришло в мир тысячу лет назад,  которое  вселилось  сначала  в
нас, а потом уже и в людей.  Да,  людьми  она  овладело  позднее,  когда  мы
достаточно ослабели и сделались настолько уязвимы, что  нас  стало  возможно
истребить, дабы тем самым нарушить равновесие этого  мира.  А  еще  я  видел
Нуат. Когда я получил ответ от Силы и не понял его, когда  я  вообще  ничего
еще не понимал и начал отчаиваться, я позвал Нуат и спустился к ней. Знаешь,
она обрела способность  видеть  солнце.  Она  видит  его  глазами  червей  и
растений, только для нее оно просто бесформенное пятно, темно-рыжее и  очень
жгучее. Она показала мне будущих людей, У них мертвые лица цвета земли.  Они
носят золото, багрянец и карбункулы, которые суть знаки их грядущих  славных
деяний. И чем глубже в будущее погружался мой взор, тем уродливее  выглядели
эти люди. Последние, я видел их уже нечетко, напоминали закованных в золотую
броню монстров. Они были увешаны тысячами фигурок с рубиновыми глазами.  Эти
фигурки изображают тех, кого они погубят... Я видел небо,  каким  оно  будет
через тысячу лет, - оранжевое, в алых тучах, с медной огромной  луной,  рога
которой как бы омочены кровью. Я видел очень много, но  видения  Нуат  плохо
запоминаются. Я лишь запомнил свой  страх  и  плотный,  как  нагретая  вода,
воздух того мира, который  был  мне  явлен...  Тогда  я  подумал,  что  надо
бороться, изо всех сил бороться с ними... Но я  не  знаю,  есть  ли  в  этом
смысл...
   - Окер, борьба очистит нас, Сила снова будет с нами, как раньше.  Борьба,
быть может, продлится века, но мир станет чист. И мы очистимся вместе с ним.
Ты видишь этих людей? Они были такими же тысячу  лет  назад.  Близость  Этар
сохранила их. Надо сражаться. Это  единственный  выход.  Сила  ведет  мир  к
Свету. Мы многократно удлиним этот путь, если  отступим.  Но  отступать  нам
нельзя. Сколько можно прозябать в сумеречных мирах!.. Надоело!
   - Тебе легко говорить, ты не бродил по пустому лесу.  Хорошо,  ну  а  что
там, в Эманде? Они ищут меня?
   - Да. Тебе нельзя там появляться. Лучше бы где-то  укрыться.  И  вот  еще
что... Окер, я даже не знаю, как тебе сказать...
   - Кто-то из моих близких попал в беду? Я даже догадываюсь, кто  именно...
Элас?
   - Да. Он покушался на королеву... Эмарк рассказал, как знал, всю  историю
несчастного Эласа.
   - И после этого ты говоришь,  что  мне  нельзя  там  появляться?  -  Окер
странно засмеялся. - А где  же  мне  еще  быть?  Эзель  говорил,  что  Эласа
замучили до полусмерти. А я, значит, должен где-то сидеть и прятаться?
   - Ты должен поправиться по крайней мере.
   - Раны заживают так медленно... Ну, положим,  еще  на  неделю  я  мог  бы
задержаться в Сарче. Здесь достаточно глухо, чтобы ничего не  опасаться.  Но
потом надо перебираться на равнины. Ты можешь несколько дней побыть со мной?
Боюсь, мне понадобится помощь, и не хотелось бы просить чужаков.
   - Да. На самый крайний случай мой слуга знает, где я.  Он  найдет  способ
переправить весть.
   - Слуги теперь ненадежны. Даже Зов  Покорности  на  них  не  действует...
Может быть, мы с тобой что-нибудь придумаем за эти несколько дней. Я начинаю
склоняться к мысли, что, быть может, стоит попробовать вести  эту  войну  по
людским правилам.
   - Почему?
   - Потому что нам важно любой  ценой  укрепиться  и  отстроить  заново  ту
твердыню, которая раскололась. Эманд -  глыба  кремня,  ты  помнишь?  Сейчас
простолюдины все заодно, мы же, напротив, разобщены, потому что запуганы. Мы
должны все изменить. Нам следует сплотиться, а люди пускай боятся.
   - Я понимаю.
   - Этого можно добиться, используя человеческий опыт и все те средства,  к
которым в борьбе за власть прибегают люди. Обман, интрига, яд, подкуп.  Если
наши слуги продажны,  почему  не  подкупить  королевских?  Если  королевские
фавориты хитры и коварны, почему наши  дети  должны  сохранять  благородство
духа?
   - А это не опасно для... для нас самих же? Мы не изменимся?
   - Мы уже изменились, ведь изменился  мир.  И  потом,  разве  мы  намерены
убивать невинных? Нет, мы хотим  отомстить  убийцам.  Это  по  крайней  мере
справедливо, Эмарк.
   - Я согласен с тобой. Об этом надо серьезно подумать.

***

   Гости съезжались в Цитадель на ночной праздник, съезжались еще  засветло.
Улицы на два-три квартала перед мостом были  запружены  золочеными  возками,
эскортами, носилками. Весь этот водоворот  втягивал  потихоньку  в  Цитадель
экипажи, с помощью  умудренных  опытом  лакеев  и  маршалков  размещались  в
многочисленных дворах. Всюду горели плошки, обливая оранжевым светом  гостей
в  златотканых  густо-красных,  шафранных,  коричневых  или   сливочно-белых
одеждах - зеленое и синее  тут  меркло,  превращаясь  в  серое  или  черное,
серебро  тускнело.  Покачивались  головные  уборы  куртизанок,   белели   их
обнаженные плечи. Ходуном ходили плюмажи на шляпах раскланивающихся  мужчин.
Шум и смех слышались отовсюду. Белые  мраморные  лестницы  щедро  освещались
канделябрами. Золотая бахрома полотнищ с  вытканными  на  них  изображениями
зверей мерцала и  шевелилась  в  теплом  сквозняке.  Все  обещало  хмельную,
веселую ночь, полную игр  и  непристойных  шалостей,  вспоминать  о  которых
приятно и мужчинам, и женщинам, если они не ханжи.
   С верхних этажей полилась музыка, и гости двинулись в залы. Попарно  шли,
нетерпеливые мужчины  в  блестящих  парчовых  камзолах  и  манерные  дамы  с
потупленными глазами, соревнуясь друг с дружкой в том, кто изящнее  поднимет
руку, подбирая юбку. Немногие из них были верны своим мужьям  и  женам.  Все
это сборище болталось целыми днями по залам, состоя у кого-нибудь  в  свите.
Такие назначения подписывали  не  глядя,  доставляя  облагодетельствованному
зримую  честь  и  даровую  кормежку.  За  это   требовалось   беспрекословно
подчиняться приказам сильных, которых можно было  перечесть  по  пальцам.  И
когда эти сильные появлялись, толпа  расступалась  перед  ними  и  в  едином
порыве склоняла оперенные и увенчанные головы.
   Беатрикс смотрела в зал с галереи. Лицо у нее почти зажило, она,  правда,
еще прихрамывала, но танцевать все равно не  собиралась.  Сквозь  хрусталину
стала  выискивать  среди  гостей  Этарет  и  ни  одного  не  нашла.  Уронила
хрусталину, вздохнув разочарованно и в то же время  удовлетворенно.  Высокие
сидели нынче по домам, прикусив языки, и ветер подступающей осени бился в их
закрытые ставни и задувал им дым в трубы, ледяной ветер судьбы!..
   Приветствуемые почтительным шепотом, вступали в чертог ее верные сановные
слуги. Она узнавала разодетого в желтое  с  красным  Раэннарта,  скользящего
зигзагами Гана, прямого, широкоплечего Таббета, желто-фиолетового вертлявого
Вельта...
   "Как их мало!" - вдруг подумала она с неожиданным  страхом.  Их,  которых
она знает по голосу и в лицо, по почерку и на ощупь, с которыми она на "ты",
горячих, неутомимых в любви и верных в беде, как же их все-таки мало!
   Как их мало в сравнении с этой огромной и покладистой толпой  лизоблюдов,
что блестит, колыхаясь, внизу, и как они  могучи,  Божьей  или  своей  волей
вознесенные на высоты власти.
   Она горько усмехнулась. Ей не совсем по нраву были такие мысли. Из-за них
она иногда чувствовала себя как в ледяной пустоте. Проще не задумываться,  и
тогда будет тепло. Выкрикнули имя Гирша Ниссагля. Она  невольно  вздрогнула.
Сейчас будет игра. Укрощенная Лээлин стоит того, чтобы с ней поиграть.
   Беатрикс направилась к лестнице, волоча за собой подбитый  соболем  трен.
Она шла через зал, хромая, с недоброй улыбкой на алых губах. Новое бархатное
платье с выпуклой золотой вышивкой и жемчужными гроздьями, все в сборках,  с
подколотой к талии юбкой, было ей нарочито  не  к  лицу.  И  эта  намеренная
некрасивость доставляла ей странное удовольствие  -  она  знала,  что  любой
мужчина в этом зале предпочтет хромую, нарумяненную поверх  ссадин  королеву
яснейшей и прекраснейшей Лээлин с распущенными по  голым  плечам  рыжеватыми
волнистыми волосами, ниспадающими до колен.
   Глаза Ниссагля излучали похоть, подведенные губы  улыбались.  Это  пышное
платье, румяна поверх ссадин, двурогий венец на взбитых по  моде  Побережной
Унии волосах, - все это было для него. Он едва не  застонал  от  восторга  и
некстати возникшего желания... Рука Лээлин мертвой тяжестью  лежала  на  его
локте. Гирш мельком взглянул в ее сторону,  и  его  стал  разбирать  ехидный
смех. Он ухитрился так нарядить свою любовницу, что она казалась  более  чем
голой. Он умело выставил ее грудь напоказ в жесткой  вышитой  раме  высокого
воротника. Верх платья тесно облегал тело  до  бедер,  рукава  были  собраны
полупрозрачными перекрученными буфами.
   Лээлин  с  пунцовым  лицом  присела  перед  королевой.  Беатрикс   сладко
заулыбалась, делая шажок вперед, но неудачно наступила  на  больную  ногу  и
скривилась от боли. Ниссагль поддержал ее за локоть.
   - Прелестная мода эти высокие воротники, - сказала королева, и они  пошли
прогуливаться втроем, разговаривая о пустяках и кивая  расступающейся  перед
ними толпе - недомерок со зловещим лицом и две его любовницы,  одна  из  них
была прекрасна, но он ее презирал, другая сейчас  красотой  похвастаться  не
могла, но именно ее он любил, любил больше всего на свете.
   Празднество было в разгаре. Неустанно звучала музыка, и все  уже  слишком
много выпили, чтобы танцевать, но и чинно расхаживать тоже были не способны.
Ярко освещенные переходы наполнились шатающимися, хохочущими, поющими  не  в
лад людьми, волосы и костюмы у них были в  беспорядке,  глаза  горели,  губы
темно алели на бледных от вина лицах;  повсюду  в  углах  за  расставленными
предупредительно резными ширмами  обнаружились  устланные  мехами  скамьи  и
низкие ложа.
   Лээлин заставили много выпить, она сидела в кресле, ни на кого не  глядя,
и чего-то ждала, перестав понимать, зачем  она  здесь,  почему  на  ней  это
тесное бесстыдное платье и что им всем от нее нужно.
   - Она тебе нравится? - Ниссагль повел плечом, подмигивая  Абелю  Гану.  У
того блестели глаза и черные прядки волос липли к мокрым  вискам,  он  то  и
дело с  головы  до  ног  ощупывал  Лээлин  откровенно  похотливым  взглядом.
Ниссагль забавлялся, дразня его, а сам поминутно посматривал  на  дверь.  Он
думал о королеве.
   - Без  сомнения,  нравится,  Гирше.  -  Казначей-фактору  было  никак  не
удержать взгляда на собеседнике, он вертелся, мял в пальцах меховые  манжеты
широченных рукавов белого, в золотых лапках и  жемчужных  слезках,  упланда,
закидывал ногу на ногу, мотая из стороны в сторону острыми носами  туфель  и
всем своим видом показывая, что его свербит, - но ведь мы благородные  люди,
Гирше. Она твоя дама, не так ли?
   Гирш захихикал, сузив подкрашенные глаза.
   - Она не дама, а содержанка. А была бы и  дамой,  что  с  того?  Мы  ведь
друзья. Неужто мы позволим, чтобы между нами стояла женщина? Я тебе ее дарю.
В честь праздника.
   - Сколь ты великодушен, Гирш. -  Алые  губы  Гана  растянулись  в  хищном
оскале, длинноносое умное лицо стало жестоким.
   - Вперед! Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Пока  я
не протрезвел и не передумал, а ты не протрезвел  и  не  испугался.  Лээлин!
Поди-ка сюда.
   Она поднялась и приблизилась  к  ним.  Тут  же  в  дверях,  пошатнувшись,
появилась Беатрикс - из-под  стершихся  румян  пятнами  проступал  настоящий
румянец, полураскрытые губы звали к поцелую Гирш увидел ее и заторопился.
   - Лээлин, ты знаешь, что Абель  Ган  мой  лучший  друг?  -  вопросительно
заглянул он ей в лицо и, не дождавшись кивка, продолжал:
   - Да, он - мой лучший друг. И я ни в чем не могу ему отказать. Потому что
отказать другу - предательство. Так пишут в рыцарских  романах.  Сегодня  он
пожелал тебя  познать,  и  я  с  радостью  ему  это  разрешаю.  Слышала?  Ты
останешься с ним здесь, в этой комнате, и выполнишь все, что он прикажет.  А
если, не дай Бог, ты его не ублажишь, я на тебе места живого  не  оставлю  и
продам в блудилище. И не видать тебе твоего братца как своих ушей, поняла? -
И со сладенькой улыбкой он повернулся к Абелю.
   - Гирш! - крикнула от  дверей  Беатрикс  пьяным  требовательным  голосом,
подбоченясь, как девка у дверей борделя.
   -  А  теперь,  господин  казначей-фактор,  я  вас  покину.  Желаю  тысячу
удовольствий и спокойной ночи.
   Он поклонился и вышел, заметив не без удовольствия  ужас  и  омерзение  в
глазах Лээлин, к которой  уже  приближался,  шелестя  раззолоченными  полами
упланда, Абель Ган.
   Увидев, что Ниссагль выходит, королева скользнула в глубь коридора.  Тень
ее косо прыгнула следом. Беатрикс прихрамывала. Ниссагль поймал ее  за  руку
выше кисти и обнял за талию.
   - Пошли поглядим, как у ворона с курвой  сладится.  Тут  есть  дырочки  в
стене. Старинные!
   Дырочки были низко, и Беатрикс пришлось сесть на ковер. Ниссагль  тут  же
дал волю рукам и залез к ней за корсаж, а она, напряженно дыша, приникала то
одним, то другим глазом к узкому отверстию. Но очень скоро это ей надоело.
   - Черта ли в этом? Они все равно пока еще только разговаривают.
   - Ну я покажу ей разговоры...
   - Что мы, сами не можем, что ли? - Беатрикс потянулась к Ниссаглю,  он  с
готовностью раскрыл ей навстречу объятия. Он только того и ждал от нее.
   - ...Вы очень красивы, Лээлин, вы сами не ведаете, как  вы  красивы.  При
виде вас я теряю рассудок.  Гирш  предложил  мне  вас,  и  он  действительно
поступил как лучший друг. Если бы я взял вас силой, я, быть  может,  остался
бы его лучшим другом, но был бы не в ладах с собственной совестью.  -  Глаза
Гана горели мрачным огнем, щеки испятнал темный румянец. - Я  люблю  власть,
люблю внушать страх, но быть кому бы то ни было отвратительным не доставляет
мне удовольствия. Шлюха продается равнодушно, любовница любит и желает... Вы
мне слишком нравитесь, чтобы я пренебрег  вашим  отвращением...  Может,  вам
лучше отправиться домой, Лээлин? От пьяных вельмож вы не дождетесь добра.
   - Эскорт Ниссагля не подчинится мне... Я  невольница.  Мне  не  выбраться
отсюда до рассвета... И... и он может избить меня, если вы не...  не...  Она
беспомощно опустила глаза. - Я слышала, они хотели подсматривать за нами...
   - Не сравнивал, но думаю - побои не так противны, как совокупление с тем,
кто отвратителен.
   - Я устала. Делайте со мной что хотите. Ган грустно улыбнулся.
   - Я хотел бы, чтобы вы уехали домой и, если это возможно, не  думали  обо
мне плохо, Лээлин. Когда-то, - он осторожно положил  руку  ей  на  плечо,  -
когда-то я носил ушастый чепец и был унижен больше вас. Я и думать не думал,
что смогу одеваться в парчу и отказываться от  прекрасной  женщины,  которую
мне предлагает счастливый любовник королевы. Я был так унижен тогда, что  не
имел права даже ненавидеть. Да и какой смысл в  ненависти,  если  не  имеешь
возможности отомстить! Я мог только терпеть. И я терпел. Я копил  деньги.  Я
ссужал их знакомым, чтобы они во мне нуждались. Я сам удивлялся собственному
везению. Потом я покупал себе лучших женщин, потому что по собственной  воле
они не могли меня полюбить. И вот мне кажется, теперь я мог  бы  от