ас и его.  Самым большим заблуждением человека является то,  что
на всей земле он только себя считает одушевленным и на  основании  этого
не щадит природу, перекраивает на свой лад, использует ее только в своих
интересах. Исходя из сказанного, предлагаю объявить человека вредным су-
ществом.
    Загомонили, запищали, заверещали, затопали ногами, защелкали зубами.
    - Вредный! Конечно, вредный! Он нас со света сживает! Он нас под ко-
рень рубит!
    - Душа!  - громко произнес жестяной голос.  - Что есть душа? Попрошу
без мистики! Мне чужды ваши представления о душе. Я - просто дерево. При
чем здесь душа? Когда убивают дерево, я ухожу в другое и живу в нем, по-
ка  и его не срубят.  Деревьев много,  и я всегда нахожу себе подходящее
тело.  Если человеку нужны деревья для пищи, то он имеет на это такое же
право, как бобры, зайцы и гусеницы. Ведь он живет с нами на одной земле.
И, кстати, кто видел душу человека?
    - Я видел!  - воскликнул смолистый голосок.  -  Она  такая  большая,
прозрачная,  в  ней что-то кипит и временами фонтанирует.  Она тщательно
обходит деревья и боится сырости.
    - Бред и пустые враки, - сказал жестяной. - Природа создала и нас, и
человека. А отличаемся мы только тем, что мы не вычленяем себя из приро-
ды,  а человек поставил себя в особое положение.  Именно это  определило
его путь, и не нам судить об этом.
    - Нет,  нам!  Нам! Кому же еще, как не нам! - заголосили существа. -
Он судит нас,  делит на вредных и полезных для него, уничтожает одних, а
других насаждает по своему усмотрению. Он травит реки, губит рыбу, выру-
бает леса, убивает зверей! Это он причиняет нам боль, это он губит нас!
    - Да,  все это так, - сказал ржавый голос, и все затихли. - Человек,
без сомнения,  существо вредное, и с ним надо бороться. Но как? Он силь-
нее нас.  Прошли те времена,  когда мы могли побороть его.  Он не боится
даже наших антропоморфных воплощений. Он даже не верит в нас!
    - Надо оживить трупы убитых им деревьев,  - сказал мшистый,  - чтобы
они проросли сквозь него корнями и ветками. Надо оживить шкуры убитых им
зверей,  чтобы  они впились ему в горло.  Надо одушевить зерна убитых им
трав, чтобы они задушили его изнутри. Я знаю, что надо делать!
    - Да! Да! - закричали все. - Мы сделаем так!
    - Спокойно!  - сказал жестяной. - Это все глупости. Он все равно по-
бедит нас. Я знаю другой путь. Только я скажу о нем тихо, чтобы не услы-
шал Егор.
    И он что-то зашептал.  Существа  заахали,  заверещали  приглушеннее.
Егор дождался ветра,  наклонил свои ветви пониже, но все равно ничего не
расслышал,  кроме то и дело произносимого своего имени. Тогда он напряг-
ся,  вспучился пузырем на стволе дерева и,  лопнув,  стал человеком. Но-
венькая серая шерсть покрывала его,  но он не удивился ей.  Поднял  тол-
стый сухой сук и приблизился к кругу сидящих.  Они повернули к нему свои
нечеловеческие лица и замолчали.
    - Егор - это я, - сказал он. - Здесь, кажется, говорили обо мне? Кто
вы такие? Отвечайте!
    Существа зашевелились, захихикали и заговорили вразнобой:
    - Такие же, как ты! Единоплеменники! Братишки единоутробные! Егорка,
брательник, иди к нам!
    К нему потянулись лапы,  когти,  крылья,  извитые стебли,  бугристые
корни,  чешуйчатые морды, мохнатые рыла. Егор отступил на шаг и под- нял
сук.
    - Значит,  человека решили извести?  Ясно.  А человек сейчас изведет
вас. Вот так!
    И Егор  с  размаху  опустил  палку на скопище существ.  Палка прошла
сквозь них и, не причинив вреда, врезалась в землю.
    - Да какой же ты человек, Егор? - спросил мшистый голос, и Егор уви-
дел его обладателя.
    Был он  похож  на старую плюшевую обезьяну.  Лохматые длинные лапы с
потертостями и тусклыми обломанными когтями свисали вдоль  тела,  голова
наклонена вперед и вниз, губы отвисли, не прикрывая беззубого рта.
    - Ты теперь наш,  - сказал мшистый и,  обратясь к остальным,  громко
произнес: - Вот вам и путь!
    - Дай,  я тебя обниму,  браток,  - нежно произнес ржавый голос,  и к
Егору потянулся некто толстый,  круторогий, брыластый, лопоухий. - Как я
рад, что ты с нами.
    - Еще чего!  - возмутился Егор, увертываясь и размахивая палкой. - А
ну, пошли отсюда! Нечисть проклятая, лешаки!
    - А сам-то кто! Сам-то кто! - загалдела толпа. - На себя погляди!
    - Ну и что? Обычная человеческая внешность. А вы уж точно - лешаки.
    - От  лешего и слышим!  - захохотали вокруг.  - Ты уж полегче,  бра-
тишка! Негоже родственникам грубить.
    - Ладно, - сказал Егор, - мы еще поговорим. Найду я на вас управу.
    - А вот и не найдешь! А вот и не найдешь!
    - Ладно, - повторил Егор и вошел в дерево.
    Внутри он растекся по ветвям, сбросил листья, взамедлил движение со-
ков и стал ждать весны.
    Было темно, тепло и уютно. Егор чувствовал, что существует, и больше
ничего не надо было ему,  только лежать,  ни о чем не  думать,  медленно
ожидая весны,  когда можно будет раскрыть почки и начать расти вверх и в
стороны,  ожидая того времени,  когда прилетят птицы и поселятся на нем,
как на карнизах башни,  и запоют свои песни на понятных ему язы- ках. Он
знал, что так будет, и поэтому ждал спокойно и терпеливо.
    Что-то дотронулось до его бока.  Он шевельнулся и лениво  подумал  о
том, что это, наверное, дятел стукнул клювом, но не испугался. Дятел ка-
зался продолжением его самого, как и личинки жуков, что зимовали под ко-
рой.
    - Егор!  - услышал он зовущий его голос и зашевелился, не размы- кая
глаз.
    - Вставай, Егорушка, - услышал он снова.
    - Разве уже весна? - спросил он и не узнал своего голоса.
    Открыл глаза и увидел, что он вовсе не дерево, а человек. И лежит он
на мягкой шкуре,  на полу,  возле печи.  Над ним склонился бородатый му-
жик в красном колпаке, надвинутом на лоб, и тормошил его.
    И Егор вспомнил,  что заснул на берегу,  и понял,  что его подняли и
принесли сюда. Он окончательно стряхнул с себя сон, сел, осмотрелся. Был
он одет в широкую меховую рубашку,  штаны были новые, тоже ме- ховые. Он
провел руками по телу,  нигде ничего не болело, не ныли руки, не саднили
ноги,  не кружилась голова. Он был молод, здоров, быть че- ловеком пока-
залось ему самым приятным на земле.
    - Спасибо, - сказал он и радостно улыбнулся.
    - Ишь, благодарствует! - засмеялся кто-то наверху тонким голосом.
    Егор не  смутился,  поднялся на ноги,  протянул руку рослому мужику.
Одет тот был старомодно.  Не то армяк на нем,  не то зипун.  Егор  слабо
знал старинную одежду и точно определить не мог. Мягкий колпак с бе- лой
выпушкой, рыжая округлая борода, белая косоворотка.
    - Спасибо вам, добрые люди, - повторил Егор.
    Мужик добродушно улыбнулся,  но руки не подал, отошел к окну, сел на
лавку.
    - Ишь, руку тянет! - сказал кто-то сверху.
    Егор стоял в маленькой избе с неотесанными стенами.  Узкие окна, за-
тянутые чем-то мутным,  стол, лавки по краям, у двери большая печь, сло-
женная из плитняка. На ней сидел замурзанный мальчонка и, болтая ногами,
высовывал язык, корчил рожицы Егору.
    - Как называется эта деревня? - спросил Егор.
    Мальчонка закатился в хохоте, задрав пятки к потолку.
    - Чо говоришь? - басовито переспросил мужик. - Какая еще де- ревня?
    И Егор понял,  что изба стоит в тайге одна и его  вопрос  о  деревне
дей- ствительно смешон,  и еще он подумал, что это, наверное, староверы,
до сих пор живущие в лесах,  поэтому и руки мужик не подал.  Не положено
по их законам.  Егор не обиделся на них,  - добро, сделанное этими людь-
ми, намного превышало их странности.
    - Ладно,  - сказал Егор.  - Вы мне хоть дорогу укажите. Отдохну нем-
ного и уйду. Мешать не буду.
    - Нет от нас дороги, - спокойным басом ответил мужик.
    - Так что же, мне у вас оставаться прикажешь?
    - А чо, оставайся, коль хочешь! - сказал мужик и отвернулся, гля- дя
в мутное окно.
    - А если не хочу?
    - А чо, уходи, коли так. Тайга большая, всем места хватит.
    - Дела-а,  - протянул Егор.  - Куда же мне идти,  если я  дороги  не
знаю.
    И тут мужик внезапно обернулся,  подался всем телом к Егору,  выбро-
сил вперед правую руку,  наставил на Егора указательный палец  и  быстро
проговорил писклявым голосом:
    - Ведомы тебе дороги, ведомы, ведомы, ах, ведомы!
    А Егору послышалось в скороговорке:  ведь мы ведьмы мы! И мужик сов-
сем потерял солидность.  Он заломил колпак на затылок, встал на чет- ве-
реньки и заскакал вдоль стены, гримасничая и приговаривая визгливо:
    - Шивда, вноза, шахарда! Инди, митта, зарада! Окутоми им нуффан, за-
дима!
    И в ответ закатывался в хохоте мальчишка на печи.
    - Ну чо, боязно? - спросил мужик, поднимаясь.
    - Нисколько,  - вздохнул Егор и сел на шкуру, поджав ноги, - что па-
ясничаешь-то? Я ведь не шучу.
    - Ну,  так напугаешься, - уверенно сказал мужик и встал во весь рост
против света.
    И стал уменьшаться,  уплощаться, утончаться, деформироваться и иска-
жаться. Егор невольно отпрянул к печи. Тяжкая болезнь скручивала мужика,
коробила его тело,  то вытягивала по спирали,  то сжимала в бесформенный
комок,  вздувалась голова и втягивалась в туловище,  ноги укорачивались,
шли винтом, слипались в одну толстую ногу, а на груди прорезывался боль-
шой  зубастый рот и из него высовывался розовый язык,  словно дразнился.
Мальчишка на печи всхлипывал от восторга,  и,  отведя взгляд от  мужика,
Егор увидел,  что и тот также деформируется,  расплывается мутным пятном
по печи, как амеба, превращаясь неведомо во что, неизвестно как...
    Егору хотелось выскочить из избы, но он заставил себя сидеть на мес-
те и смотреть на все это,  преодолевая приступы тошноты и жалея только о
том, что нет при нем топора и нельзя сжать его топорище, чтобы хоть нем-
ного обрести в себе уверенности.
    Между тем  формы  мужика постепенно организовывались,  успокаивались
продольные волны,  коробившие его тело,  застывали расплывчатые формы, и
Егор увидел старика. Маленького, сморщенного, с длинной неопрятной боро-
дой,  одетого в мохнатую шкуру.  Старик попрыгал на одном месте,  словно
утрясая  свое тело,  мигнул сразу обоими глазами и осклабился в беззубой
улыбке.
    - Ну что, боязно?
    - Нисколько,  - сказал Егор охрипшим и нарочито приподнятым го-  ло-
сом.  - Значит, так, опять не люди... Ну, спасибо за добро. Я пойду, по-
жалуй. Отдайте мне мой топор и нож. Мне без них никак нельзя.
    Егору стало так плохо,  что нашлось только одно емкое русское  слово
для определения его состояния в эту минуту - муторно. И было ему так му-
торно,  что хоть на четвереньки становись и вой в полный голос.  Если бы
не  было  у него совсем надежды на спасение и человеческое участие,  то,
может быть, он легче перенес увиденное сейчас. Но он уже видел себя сре-
ди людей, одетым и накормленным, обласканным и согретым, и когда убедил-
ся, что и это не люди и помощи ждать не придется, то понял, что снова он
одинок, снова совсем один на всю бесконечную тайгу, равнодушную к людям,
к их бедам, к их жизни, к их страданиям и смерти.
    - Я пойду, - упрямо повторил он и шагнул к двери.
    - Постой, Егорушка, - услышал он знакомый голос, обернулся и увидел,
что мальчишка на печи стал той самой девочкой, чистенькой, на- рядной, с
красной лентой, вплетенной в косу.
    - Ряд волшебных изменений, - буркнул Егор и, не оглядываясь, вы- шел
из избы.
    Было сумрачно и тихо в тайге.  Резко пахли цветы и сухие травы, спа-
ленные зноем,  небо мутнело,  и чувствовалось - не миновать дождя.  Егор
спустился с высокого крыльца,  осмотрелся вокруг. Место было совсем нез-
накомое. Бурелом и чаща, темная, с огромными соснами, обросшими мхами, с
валунами, громоздящимися среди высоких папоротников, и ни тропки, ни вы-
боины,  ни кострища,  ни ровного места.  Будто здесь никто никогда и  не
жил.  Изба стояла среди всего этого, и казалось, что она выросла из зем-
ли, как дерево, и сама живет, сосет соки глубокими корнями, чуждая чело-
веку, издевка над уютным человечьим жильем.
    Егор поправил сбившуюся рубаху,  завязал поплотнее тесемочки у горла
и пошел куда глаза глядят.
    - Его-ор! - певуче окликнула его девочка. - Куда пошел-то?
    И он не выдержал,  злость и ярость, накопленные в нем, требовали вы-
хода.  Он повернулся к избе,  к девочке,  стоявшей на пороге, и закричал
что-то обидное и злое, обвиняя тайгу, небо, солнце, всю эту нежить и не-
чисть, враждебную ему, посмевшую встать на пути человека - царя при- ро-
ды,  властелина ее и полноправного хозяина.  И пусть они делают, что хо-
тят,  вытягивают  из  него тепло,  травят волками,  мучают голодом и ко-
марьем,  пусть даже они лишат его жизни,  но все равно он, человек, выше
их всех,  ибо именно он,  несмотря ни на какие жертвы,  укротил слепую и
жесткую природу, подчинил ее себе, и смерть одного человека все равно не
лишит людей власти над ней...
    А когда иссякли слова и остались пустота в груди и немота в гортани,
он стал поднимать сучья и без разбора швырять в сторону избы.
    И все это время девочка стояла на пороге,  облокотясь о замшелое пе-
рильце, стояла и молчала, неулыбчивая, серьезная, совсем взрослая. Сучья
не долетали до нее,  описав короткую дугу,  они замедляли полет и, круто
развернувшись,  со  свистом летели обратно.  Первые удары отрезвили Его-
ра, и когда увесистая палка врезалась ему в грудь, и он чуть не упал, то
и вовсе прекратил бесполезное занятие,  сел, опустошенный, на валежину и
отвернулся.
    - Вздумалось нашему теляти волка поймати,  - услышал он стари- ковс-
кое шамканье. - Личико беленько, разума маленько.
    Егору даже отвечать не хотелось. Надо было заново строить планы сво-
его спасения,  надо было любыми силами выжить,  только выжить и дойти до
людей.  И  пусть лешие глумятся над ним сколько хотят,  в конце кон- цов
это маленькое,  почти позабытое на земле племя имеет право не  лю-  бить
человека, более сильного, мудрого и приспособленного для борьбы и жизни.
И Егору хотелось доказать им,  что он - человек и сдаваться не собирает-
ся. Стало стыдно своей слабости, и он снова разозлился, теперь на себя.
    - Ладно,  - сказал он сам себе, - попсиховал и хватит. Поехали даль-
ше, Егор.
    Он медленно вернулся к избе,  остановился против девочки,  посмотрел
внимательно в ее глаза - светлые,  с темными крапинками вокруг зрач- ков
и сказал:
    - Дайте мне мой топор, нож и еды немного. Больше мне от вас ниче- го
не надо. Спасибо за все и прощайте.
    Девочка не отвечала, он полюбовался ее красивым лицом, чистой кожей,
не тронутой загаром, и добавил:
    - Жаль,  что такая красавица, и не человек. Кто хоть ты на самом де-
ле? Имя-то у тебя есть?
    - Зови как хочешь, - улыбнулась девочка. - Мне все равно.
    - Хорошо,  я  назову  тебя Машей.  У людей в сказках живут такие Ма-
шеньки, в лесу с медведями.
    Он попытался вспомнить,  что читал или слышал об этом  племени,  по-
лусказочном, обросшем легендами и небывальщиной, но вспоминалось ма- ло,
только запал в памяти древний заговор:  "Дядя леший, покажись не се- рым
волком, не черным вороном, не елью жаровою - покажись таковым, каков я".
    Вот они и показывались Егору людьми и, может быть, даже именно в та-
ком виде,  в каком он ожидал их увидеть: любимица русских сказок Машень-
ка,  сиволапый  дед-лешак,  добрый молодец в колпаке набекрень,  мальчу-
ган-пострелец... Театр, декорации, грим, фальшивка, обман, мираж.
    - Это не вас Лицедеями зовут? - догадался Егор.
    - Зовут и так, - ответила девочка Маша, - от имени что изменится.
    - А Дейбу вы знаете?
    - Как не знать. Дейба здесь все время живет, это мы пришли. На поро-
ге появился долговязый молодой человек в странной одежде: строгий черный
костюм, лакированные туфли, цветастая рубашка, галс- тук-бабочка и круг-
лые черные очки, сдвинутые на нос.
    - Ну  как?  -  хвастливо спросил он,  поворачиваясь и одергивая пид-
жак. - Так-то не боязно? А?
    И, мигнув сразу обоими глазами, засмеялся.
    - Не боязно, - ответил Егор. - Что мне вас бояться? Хоть и нежить, а
все-таки на людей похожи.
    - Вот  уж не скажи!  Ты нас с собой не путай.  Ваш род нашему не че-
та. Мы подревнее будем, чем вы, люди.
    - А что же вас так мало осталось? Повымерли, что ли?
    - А это у тебя спросить надо. Ты ведь человек, с тебя и спрос, что и
нас мало осталось,  и зверей,  и деревьев.  А чем ваше покорение природы
обернулось,  знаешь?  Знаешь,  конечно,  как тебе не знать. Мы не против
природы, а с ней заодно, вы природу губите, а, выходит, и нас. Ясно?
    - Нет,  - сказал Егор,  - не ясно.  Что толку от вашей жизни? Что вы
создали за свою историю?  Душой природы себя объявили, в разные личи- ны
рядитесь, то птичкой, то паучком, то елочкой станете. Хорошо вам так, ни
о чем думать не надо,  живете, как деревья, что тыщу лет назад, что сей-
час. И что изменится, если вы и вовсе вымрете? Кому вы нужны? Нет, Лице-
дей,  только наш путь и был верен,  пусть трудный, пусть оши- бались мы,
но только мы,  люди, в ответе и за себя, и за природу. Это не вы, а мы -
душа природы,  плоть от плоти ее,  кровь от крови.  А вы -  па-  разиты,
приспособленцы.  Вот теперь мне и ясно.  Ну ладно,  прощайте, Ли- цедеи,
пошел я.
    - А никуда ты от нас не денешься,  - спокойно сказал мужик  и  зату-
манился, исказился телом, разбух и стал распадаться на части.
    Егор отвернулся от неприятного зрелища.
    Даже гадать не хотелось, во что сейчас превратится Лицедей.
    А превратился он в стаю разноцветных бабочек, больших и маленьких.
    И бабочки, не размыкая строя, поднялись вверх, к вершинам деревьев и
пропали из вида.
    - Чтоб тебя птицы поклевали!  - прокричал вслед Егор и,  обратясь  к
Маше:  - А ты чего ждешь? Давай в ящерок превращайся, в букашек- тарака-
шек,  в бабу-ягу,  в медведя, в сохатого, в черта рогатого. Ну, что сто-
ишь, Машенька? Все равно таких девушек не бывает.
    - А такие бывают?  - спросила она и,  поколебавшись в воздухе, прев-
ратилась в большую яркую птицу с девичьей головой.
    - Бывают,  - твердо сказал Егор, не отворачиваясь. - Птица Сирин на-
зывается, или Алконост. Эка невидаль! Давай теперь пой свои песни, заво-
раживай. Все равно я тебя не боюсь.
    - И запою, - сказала птица.
    И в самом деле запела.  Пела она хорошо,  только слов в той песне не
было, и чудилось Егору, что тайга вокруг него изменяется, и он сам раст-
воряется в ней,  в каждой жилке листа,  в каждой твари, в каждой песчин-
ке, и ощущение это было новым для него, непривычным, странным, но все же
приятным,  и Егору даже противиться не хотелось этой песне,  а слушал он
ее,  и вот - он уже не он, и тела нет у него, и душа рассыпа- лась средь
деревьев...
     ГЛАВА ПЯТАЯ
    Кто-то ходил в темноте, поскрипывал половицами, шмыгал носом, всхли-
пывал, пришепетывал, шлепал босыми ногами, и временами чьи-то мягкие ла-
пы касались Егора. Веки у Егора тяжелые, открыл глаза с трудом, разлепил
ресницы и увидел,  что лежит он на кровати, в той самой квартире, откуда
ушел после развода. Ночь на дворе, луна в окно смотрит, тихо вокруг.
    - Нина! - позвал Егор. - Нина, где ты? Я проснулся!
    И увидел,  что кто-то наклонился над ним, серый и расплывчатый в по-
лутьме, щетинистый, мягкий, ресницы как пух свалявшийся. Моргает, сопит,
зубы скалит, руки протягивает.
    - Кто ты? - вскочил Егор на ноги.
    И страшно самому,  к стенке прижался,  кулаки сжал.  А тот губы раз-
жал, зашамкал и заговорил ватным голосом:
    - Не  бойся.  Домовой я.  Живу я здесь,  один на весь город остался,
плохо мне одному.  Человека живого искал,  насилу нашел,  скучно мне без
людей, голодно. Дай тюри, Егор, есть хочется.
    - Какой еще тюри? - разозлился Егор. - Уже и в городе от вашего пле-
мени нет покоя. Где Нина?
    - Нет никого,  - говорит домовой,  а сам все всхлипывает,  нос рукой
утирает и улыбается сквозь слезы.  - Умерли,  наверное, все, ты один ос-
тался. Дай тюри, Егор, или пирога. Голоден я.