ты,
анделис тебя забери, лица-то он так и не углядел!
   - Не иначе как это Иофф ееный,  -  лениво бросила через плечо Махида,  не
ускоряя шага.
   Он  продолжал шагать  молча,  сохраняя  достоинство,  -  потом  все  сама
расскажет.  Вот  именно,  потом.  Он  входил  в  новый  для  него  мир,  он,
странствующий рыцарь Харр  по-Харрада,  и  привычно полагал,  что  ему,  как
рыцарю,  очень и  очень многое предоставится даром.  Прямо так,  на  смуглых
ладошках.  Он невольно облизнул губы, потому что все, чего он ожидал, теперь
было уже совсем близко - между стволами деревьев забрезжил просвет.
   - Погоди-ка,  господин  мой,  -  прячась  от  света,  проговорила Махида,
прижимаясь животом и грудью к чешуйчатой шершавинке ствола.  -  Ежели сейчас
меня Иофф увидит, не миновать Мади выволочки.
   - И мне, что ли, прикажешь хорониться? - заносчиво вскинулся Харр.
   - Тебе-то с чего?  Ты, почитай, Мади от лихолетца спас, тебе в доме Иоффа
и почет, и стол.
   Самозванный рыцарь  только  криво  усмехнулся  -  не  на  стол  да  почет
рассчитывал...
   - Да что ты мне все про какого-то Иоффа толкуешь?
   Сразу за  лесом начиналась холмистая равнина с  одиноким крутым курганом,
на склоне которого торчал полупрозрачный камень, точно соляной столб.
   - Да вот же он, сейчас взвоет!..
   "Камень" шевельнулся,  у  ног  его  под только что проглянувшим солнышком
странно  означились золотые усы.  Сразу  стало  понятно,  что  это  попросту
белогривый старец,  торжественно возносящий правую длань к  небесам.  Если б
его одеяние было не белым,  а пурпурным,  то его вполне можно было бы счесть
за тихрианского солнцезаконника.
   Высокий, блеющий вскрик полетел над холмами; рука упала - и тут же возник
мощный рокочущий гул,  как  бы  свитый из  шести  вибрирующих звуков;  шесть
гигантских невидимых шмелей  колебали  воздух  упругими крылышками,  разнося
окрест скорбный сигнал, возвещающий смерть.
   - У,  строфион тебя...  - шепотом выругался Харр, потрясенный неслыханной
музыкой.  Прищурившись,  он  различил наконец,  что золотые усы есть не  что
иное,  как  рога  того  белоснежного зверя,  что  попался  ему  на  каменных
ступенях,  вернее -  его уже почившего собрата, который мог послужить добрым
обедом  для  целого  каравана.  Отполированный до  блеска  треугольный череп
козерога упирался в землю,  чернея жутковатыми дырами глазниц,  а витые рога
были стянуты посередине костяной перемычкой. Между нею и черепом протянулось
что-то вроде дождевых струй.
   - Мади говорила, что он закончил свой новый рокотан, - прошептала Махида,
- они с Гатитой и помогали его на Успенную гору втаскивать.
   Холмик,  на  склоне которого примостился старец,  вряд ли стоило называть
горой.
   - А  зачем?  -  равнодушно спросил Харр.  Его больше волновало,  скоро ли
можно будет двинуться дальше.
   - В  первый раз  струны отлаживать надо  подале от  людей,  -  засмеялась
Махида, - а то как бы с кем родимчик не приключился.
   Харр представил себе,  что он стоит рядом с  рокотаном,  и  от одной этой
мысли тело его напряглось и по хребту прошла волна дрожи.  Да уж,  под такую
музыку застольную не споешь! А все-таки надо бы поглядеть поближе...
   - Знала бы Гатита, какую весть рокотан понесет по далям подоблачным! - со
слезами в голосе проговорила девушка.
   Харр про себя отметил,  что она мгновенно переходит от  смеха к  глубокой
горести,  со  всей полнотой отдаваясь нахлынувшему чувству,  как  это бывает
только у людей простодушных,  искренних и бесхитростных. Значит, повезло ему
на  этой новой дороге вдвойне.  От этой мысли грешная истома снова нахлынула
на него, и он, уже не тая нетерпения, процедил сквозь зубы:
   - Да пойдем мы или что?..
   - Чего же не пойти! Только дорога, поди, уже перекрыта. Словно в ответ на
ее слова откуда-то из-за холма,  но в то же время и снизу, как из-под земли,
раздался отчетливый удар  колокола.  -  Вот,  говорю ж  тебе -  домовину уже
вынесли.
   Она!  потянула его за  рукав и  повела вправо,  из  леса,  однако,  же не
выходя.  Кого боялась?  Старец опустился на землю, по-дружески обняв рогатый
череп,  и сидел к ним спиной; ни Мади, ни кого другого среди туманных холмов
не  было  видно.  Стройные голые  стволы,  мимо  которых они  шагали,  точно
пересчитывая их,  росли  чересчур ровным  рядком,  да  и  почва  под  ногами
сделалась гладкой,  утоптанной.  Значит, они уже вышли на дорогу, обсаженную
тычками этими мохноголовыми,  а он и не заметил, видя перед собой только это
крепко сбитое смуглое тело и облизываясь, точно горбатый кот.
   Действительно,  они все шли и шли, оборотя левое ухо к солнцу, - на Тихри
он решил бы,  что это путь к Дороге Свиньи. Но здесь - была просто аккуратно
обсаженная деревьями аллея, и слева от нее...
   Он  так  и  замер на  месте,  внезапно поняв,  что  слева-то,  за  ровной
гребенкой  стволов,  нет  абсолютно ничего.  Точно  свет  там  кончался.  Но
любопытство пересилило  страх,  и  он,  упершись  раскинутыми руками  в  два
соседних ствола, осторожно вытянул шею и глянул вниз.
   Крутой обрыв уходил в  глубину шагов на  сто,  не менее;  дорога,  петляя
причудливо извернувшейся змеей, спускалась вдоль него в поросшую высоченными
деревьями долину.  Это их  кроны он  и  принял за холмы,  тонущие во влажных
полуденных  испарениях.  А  среди  зеленых  куп  золотились,  складываясь  в
затейливые короны,  кресты  и  купола,  легкие дуги  и  витые,  точно  рога,
стержни;  кое-где просматривались арки и  колоннады,  такие же неестественно
легкие,  а ближе всего,  перекрывая дорогу, виднелись массивные, но все-таки
не тяжелые ворота, увенчанные двумя изогнутыми остриями, нацеленными в небо,
как будто по земле не могло приблизиться ничто такое,  что стало бы угрожать
этому сказочному городку.  Харр вспомнил легенды о  Пятилучье,  в котором он
так и не успел побывать,  и уже не сомневался,  что там, внизу, расположился
княжеский двор.
   - А ты что, тоже при князе состоишь? - оглянулся он на Махиду.
   Пронзительно-желтые  глаза  ее  округлились в  изумлении.  Только сейчас,
когда ее  лицо оказалось совсем близко,  он углядел еще одну его особенность
(до того мешали ее глаза,  немыслимые в своей светоносной желтизне) - темные
волосы,  треугольным мыском спускавшиеся до самого переносья,  вовсе не были
аккуратно подстриженной челкой -  они и  росли так вот,  точно из родниковой
точки между глаз  возникал пушистый темно-каштановый султанчик;  из  этой же
точки разлетались к вискам чуть изломанные дуги бровей. Диковинное лицо - да
только все ли тут таковы?..
   - Господин мой, а господин! - Махида теребила его за рукав.
   - Ась?  - встрепенулся он, стряхивая наваждение - нет, положительно девка
на него чары наводила.
   - Кто такой "кинязь", спрашиваю?
   Он  открыл было рот,  чтобы объяснить,  и  тут  его окончательно доконало
сомнение:  "а с чего это она понимает каждое его слово?  Он и на Тихри-то не
сразу приспосабливался,  когда на новую дорогу подавался, а тут мир другой -
а  словеса все одинаковые.  А  может,  ему все это только чудится в смертном
сне, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?"
   Он  еще раз поглядел вниз:  из  зеленокаменных врат уже вылился на дорогу
черный ручеек -  цепочка людей под  одинаковыми покрывалами;  на  плечах они
несли что-то длинное и тоже черное,  вроде сундука. Они уже подымались вверх
по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?
   Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:
   - Я  б  спустилась,  господин мой,  да  вот тебе такой дорогой не уместно
следовать.
   - Это какой же?
   - А по воздуху!
   Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва,  и ужас
тошнотным комом поднялся из пустого желудка к  самому горлу.  Воды и  высоты
боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те,
у  кого  он  побывал  в  гостях  (словно  век  назад  -   ишь  как  время-то
отодвинулось!),  умели и  летать,  и  плавать,  но  так  на  то  они и  были
чужедальние,  с которыми он и не сжился,  и не сгостевался. Ну да строфион с
ними.
   А тут ему - и лететь? Не-ет, наваждение это, не иначе.
   Он  отступил на  несколько шагов от  края  обрыва,  стал  посреди дороги,
широко расставив ноги, и велел:
   - Эй, девка!
   Она послушно шагнула к нему.
   - Дай-ка мне по морде.
   - А виру не спросишь, господин?
   - Не спрошу, не спрошу. Давай.
   И  тут же нижняя челюсть у  него екнула и полезла на сторону -  ну сильна
была девка!
   - Хо! - выдохнул Харр, поматывая головой.
   - Еще, господин мой?
   - Будет.
   Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, - не сон, значит. Не наваждение.
   Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера...

   Он  проснулся,  когда свет  зеленой звезды уже  лежал четким квадратом на
земляном полу.  Кто-то  громадный стоял посреди хижины,  растопырив руки,  и
Харр бесшумным движением выпростал руку из-под  прикрывавшей его  холстины и
цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся.
Харр одним толчком отпрыгнул прямо со  своего ложа за изголовье,  приседая и
выгибая хребет,  и тут наконец понял,  что это всего-навсего его собственная
одежда, вывешенная на распялочке для просушки.
   Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
   - Ай, жаркий мой?..
   Коли догадается,  что шарахнулся он с перепугу,  - уважать перестанет. Он
шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
   - А мне спросонья помстилось,  что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и
искать тебя навострился...
   Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
   - От тебя, жаркий мой?
   С колен разметнулись по двору пух и перья - видно, щипала птицу, торопясь
приготовить ему  ужин.  Славная была  девка,  правильно свое  дело понимала:
ублажила мужика -  накорми.  И проворная:  посреди дворика над небольшим, но
складным очагом  уже  побулькивал котелок,  разнося  приманчивый дух  мясной
похлебки с неведомыми ему травами.
   Харр решил,  что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы
не отвлекать ее от благого занятия,  но она уже извернулась,  как ящерица, и
ее широкие теплые ладошки побежали по его телу -  вверх,  но совсем не туда,
куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
   - Да как же я сбегу от тебя,  жаркий мой,  смоляной мой, черноугольный...
Ты ведь мне еще ничего не подарил!
   Он  поймал ее  за  запястья,  развернул лицом ко двору,  легонько шлепнул
пониже спины:
   - Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
   Настроение у него отнюдь не ухудшилось - девка как девка, одежу обшарила,
ничего не  нашла.  Теперь к  принцессиному подарку подбирается.  Надо  будет
завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир
веселых  песен  да  прибауток  с  рассказами о  странах  дальних,  здесь  не
виданных.  Городок,  правда,  был невелик,  по  Харр мог поручиться,  что не
беден.  А в таком -  странствующему певцу всегда честь и место.  Хорошо,  он
свои  кисти наушные да  травы-перегуда -  обязательное снаряжение певца -  в
ножны  упрятал,  а  туда  девка сунуться побоялась.  Ну  да  завтра ей  тоже
что-нибудь перепадет.
   Она между тем безошибочно угадала его мысли:
   - Наниматься, что ли, завтра надумал?
   Он сдернул с распялки штаны,  встряхнул их с такой гордостью,  словно это
было княжеское знамя, небрежно обронил:
   - Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
   Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
   - Прости,  господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой
угол? Да ты ведь сам пошел...
   И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за
городскими стенами.  Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом -
у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько
лет  привыкли сгибаться,  образуя  шатер,  а  густая  листва,  вероятно,  не
пропускала ни  капли дождя.  Стволы были  оплетены широкими полосами светлой
коры,  так  что  жилище Махиды было  попросту громадным лукошком.  Такое  же
древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви
деревьев,  наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы
раздадутся и превратятся в сплошную стену - только конопать мхом. Хитроумно!
   - Ты  пеки да вари,  -  проговорил он наставительно.  -  Я  твоей стряпни
отведаю - вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
   Она  вынула из-под  широкого листа сырую лепешку,  ловко завернула в  нее
ощипанную птицу,  бросила на  плоский камень очага.  В  теплой дымке плясали
давешние стрекозы -  грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и
вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале
своей бесконечной дороги,  вдали от родной земли,  до которой снова шагать и
шагать - а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому
- что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое
небо  и  душистая строфионья степь  привычно слились  воедино  и  сжались  в
мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он
снова был волен как птица -  сам себе хозяин,  не то что в  гостях,  где все
подано, да никогда не знаешь, что позволено.
   Да, кстати, о звезде.
   Харр  подтянул  штаны  (богатый джасперянский камзол,  шитый  серебром да
лиловыми шелками, побоялся закапать - оставил на распялке), вышел во дворик,
где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
   - На той дороге,  где я гостевал последнее время, такого света ночного не
видывали,  - дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то
ночи не для людей - для нечисти ледяной.
   - Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, -
не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
   - То есть как -  возгорелась?  -  невольно вырвалось у  Харра,  хотя он и
старался блюсти самим же заведенное правило:  лишних вопросов не задавать, а
время от времени кидать небрежные замечания.
   - Так не было ж ее, только три ночи, как ярится!
   - А вам, убогим, и неведомо, кто ее зажег и для чего...
   - Неведомо,  господин.  Когда речь зашла о  вещах возвышенных,  она снова
оробела.  -  То  ли мор грядет,  то ли дожди несусветные,  то ли в  людишках
брожение. Недаром наш стенной амант лихолетцев набирает из пришлых бродяг.
   - Да  уж,  набрал он сволочи,  -  вздохнул по-Харрада,  вспомнив страшную
находку на  лесной тропе.  -  Так  что  лучше  бы  этой  лампаде поднебесной
притухнуть так же скоренько, как она и зажглась.
   - Да кто б не рад!  -  закивала Махида, утирая ладошкой нос - тоже, поди,
Гатиту-покойницу вспомнила. - Только звезды-то далеко, руками не дотянешься;
вот и нету на них аманта.
   - А ежели б был? - снова не удержался от вопроса Харр.
   - У-у-у!  Был бы звездный амант -  он уговорил бы ее с неба сойти, хоть в
глубь озерную, хоть в прорву ненасытную, куда неуправных неслухов кидают. На
худой конец - припрятал бы за тучку-облачко.
   Харр почесал за ухом. Заковыристое словцо свербело у него в памяти, точно
в носу перед чихом. Амант. У простого люда он его не слыхивал. Но вот где...
И   тут   память  подсказала:   так  именовали  своих  полюбовников  стоялые
караванницы.
   Но тогда как понять:  "стенной амант"?  Прямо на стене городской он,  что
ли?..
   - Садись, господин мой. Махида вынесла из своего жилища толстую плетенку,
швырнула на землю. - Готова похлебка, а до утра стылого еще ох как далече...
Подхарчимся впрок, а там поглядим, кто первый сомлеет.
   Харр,  присаживаясь,  даже  крякнул и  руки потер -  уж  оч-чень радужная
открывалась перед ним перспектива.
   - Сговорились,  значит,  -  он  принял от  нее  тяжелую дымящуюся чашу на
подчашнике и еще малюсенькую чашечку-хлебалку -  помогать себе,  если что на
дне останется. - Стало быть, гожусь я тебе в аманты, а?
   Она так и  подскочила,  всплеснув руками -  хорошо,  котелок успела возле
очага  примостить.  Бросилась к  выходу,  сунула встрепанную голову в  узкий
створ -  не  подслушивает ли кто?  Ид соседних хижин доносились неразличимые
голоса,  тоненько  верещал  младенец,  где-то  цокали  деревянные колотушки.
Обычный шум караванного становища, где никому нет дела до соседа.
   - Ты чего всполошилась? Боишься, уведут меня у тебя из-под носа?
   Она неожиданно злобно сверкнула на него косым глазом -  видно,  отразился
зеленый луч:
   - Ну  тебя-то  я  никому не  отдам ни добром,  ни по-худому,  -  уверенно
возразила  она.  -  Да  и  сам  не  уйдешь.  А  вот  называть  себя  званием
господарским -  грех.  Смотри, друг сердечный мой смоляной, прилипчивый, как
бы  тебя  неуправным не  объявили!  В  нашем  стане,  как  в  любом законном
сельбище,  три аманта - у нас это ручьевый, лесовой да стеновой. Других быть
не может.
   - А не у вас?
   - В  Межозерном стане -  сам понимаешь:  озерный,  луговой и  моховой,  в
Серогорском -  ветровой, огневой да белорудный. А звездного нигде нет, это я
тебе  точно говорю.  Между прочим,  я  сама  в  подданных у  лесового аманта
состою, он у нас наиглавнейший, - добавила она с гордостью.
   Странно все это было слушать - аж голова кругом шла.
   - А с чего это ты меня никому не отдашь?  -  игриво проговорил он,  чтобы
перевести разговор на понятное.
   - Так ты ж мне еще ничего не подарил!
   Ах ты, шельма, скряжная! Только он и таких видал-перевидал.
   - Сказано - завтра!
   - Да  чем  завтра-то  разживешься,  господин мой?  Вот ежели в  лихолетцы
подашься,  так  сразу щитовые получишь.  Да  тебе и  пути другого нет.  Ишь,
нож-то у тебя какой длиннехонький, тебя с ним враз возьмут!
   Он задумчиво почесал правую бровь -  вот тебе и свобода!  От его движения
роившиеся стрекозы прянули в стороны, отражая крылышками звездный свет.
   - Как же мне в лихолетцы-то идти, ежели сама знаешь, каковы они нравом?
   Махида криво усмехнулась:
   - Зато ты ж лучше всех будешь!
   Тоже мне утешила.  Он  досадливо отмахнулся от  назойливой мухи-стрекозы,
выплясывающей у  него  перед  носом замысловатый насекомый танец.  Раздалось
злобное жужжание, и летучая тварь мгновенно оделась туманным облачком, точно
завернулась в ватный кокон;  изнутри он начал наливаться бледным светляковым
мерцанием.
   - Не трожь мою пирлипель! - заверещала Махида. - Она же счастье приносит!
   - Это я тебе теперь буду счастье приносить, - заверил ее Харр по-Харрада,
тихрианский странствующий менестрель.

   II. Сам себе рыцарь

   Город -  если это можно было назвать городом -  разочаровал Харра раньше,
чем он  успел добраться до  массивных зеленых ворот.  Хижины и  шалаши самых
различных  конструкций  (жилище  Махиды   было   еще   одним   из   наиболее
благоустроенных) образовывали невероятный и  местами  совершенно  невыносимо
пахнущий лабиринт, в котором его обитатели скрывались раньше, чем он успевал
спросить дорогу.  Чуткий  слух  музыканта уловил,  что  из  плетеной хибары,
кое-где помазанной глиной,  доносится мелодичное позвякивающие.  Он невольно
задержал  шаг.   Бряканье  прекратилось,   и  в  дверном  проеме  показалась
подслеповатая бабка с ниткой ракушечных бус. Харр решил, что на первый раз и
это сойдет.
   - На что,  старая, сменяешь свое сокровище? - спросил он, наклоняясь к ее
уху.
   Бабка довольно долго стояла,  вперив остекленелый взгляд в  пряжку на его
штанах,  потом  медленно  поднесла ко  рту  указательный палец  и  принялась
выразительно его жевать.
   - Ага,  -  сказал Харр,  -  понял. Ты пока это припрячь для меня, а я как
что-нибудь добуду, так вернусь.
   Бабка внезапно швырнула ему бусы под ноги -  хорошо, пыль да палая листва
лежали толстым слоем, ничего не разбилось - и юркнула обратно в хибару.
   - Я сказал -  вернусь,  долг отдам,  -  заверил Харр, пригибаясь к черной
дыре входа.
   Оттуда донесся тоненький вой.