рар" - за дальнюю точку радиуса, и получилось, что они  прихватят  не
только каноэ, но и часть берега.
     В  роще   что-то   оглушительно   выстрелило.   Гроза,   окончательно
распоясавшись, выломила целую пальму.
     - Вот-вот! - прокричал Толик, приподнимаясь. - Не  хватало  нам  еще,
чтобы громоотвод разнесло!
     Последовал хлесткий и точный удар мокрого  ветра,  и  вождь,  потеряв
равновесие, сел. На "Пенелопе" взвизгнули.
     - Валька, - позвал Толик.
     - Да.
     - А ты  заметил,  в  прошлый  раз,  ну,  когда  нас  сюда  забросило,
молния-то была без грома...
     - Гром был, - сказал Валентин.
     - Как же был? Я не слышал, Лева не слышал...
     - А мы и не могли его слышать. Гром остался там, на реке. Мы как  раз
попали в промежуток между светом и звуком...
     За последнюю неделю вождь задал Валентину массу подобных  вопросов  -
пытался поймать на противоречии. Но конкурент колдуна ни разу  не  сбился,
все у него  объяснялось,  на  все  у  него  был  ответ,  и  эта  гладкость
беспокоила Толика сильнее всего.
     - Валька.
     - Да.
     - Слушай, а мы там, на той стороне, в берег не врежемся?
     - Нет, Толик, исключено. Я  же  объяснял:  грубо  говоря,  произойдет
обмен масс...
     - А если по времени промахнемся? Выскочим, да не туда...
     - Ну,  знаешь!  -  с  достоинством  сказал  Валентин.  -  Если  такое
случится, можешь считать меня круглым идиотом!
     Толика посетила хмурая мысль, что если такое  случится,  то  идиотом,
скорее всего, считать будет некого, да и некому.
     Ну, допустим, что Валентинова самоделка не расплавится, не взорвется,
а именно сработает. Что тогда? В берег они, допустим, тоже не врежутся.  А
уровень океана? В прошлый раз он был ниже уровня реки метра на полтора. Не
оказаться бы под водой... Хотя в это время плотина обычно приостанавливает
сброс воды, река мелеет. А прилив? Ах, черт, надо же еще учесть  прилив!..
И в который раз Толик пришел  в  ужас  от  огромного  количества  мелочей,
каждая из которых грозила обернуться катастрофой.
     Многое не нравилось Толику. Вчера он  собственноручно  свалил  четыре
пальмы, и та, крайняя, на которой был установлен штырь громоотвода,  стала
самой высокой в роще. Но что толку, если еще ни одна молния не  ударила  в
эту часть острова! Вот если бы вынести штырь  на  вершину  горы...  А  где
взять металл?
     А еще не нравилось Толику, что он давно уже не слышит голоса Тупапау.
Наталья молчала второй час. Молчала и  накапливала  отрицательные  эмоции.
Как лейденская банка. Бедный Валька. Что его ждет после грозы!
     "Ну нет! - свирепея, подумал Таура Ракау. - Пусть только попробует!"
     - Мужики, это хороший пейзаж, - доносилось из-под тента яхты.  -  Это
сильный пейзаж. Кроме шуток, он сделан по большому счету...
     Толик прислушался. Да, стало заметно тише. Дождь  почти  перестал,  а
ветер как бы колебался: хлестнуть напоследок этих  ненормальных  в  лодках
или же все-таки не стоит? Гроза явно шла на убыль.
     Валентин пригорюнился. Он лучше кого  бы  то  ни  было  понимал,  что
означает молчание Тупапау и чем оно кончится.
     - Эй, на "Пенелопе"! - громко позвал Толик. - Ну что? Я думаю, все на
сегодня?
     И словно в подтверждение его слов тучи на юго-западе  разомкнулись  и
солнце осветило остров - мокрый, сверкающий и удивительно красивый.
     - Ну и кто мне теперь ответит, - немедленно раздался зловещий  голос,
- ради чего мы здесь мокли?
     "Началось!" - подумал Толик.
     - Наташка, имей совесть! - крикнул он. - В конце концов это все из-за
тебя было затеяно. По твоему же требованию!
     Это ее не смутило.
     - Насколько я помню, - великолепно парировала она, -  устраивать  мне
воспаление легких я не требовала.
     - Ну, что делать, - хладнокровно отозвался Толик. - Первый блин, сама
понимаешь...
     - Иными словами, - страшным прокурорским голосом произнесла  Наталья,
- предполагается, что будет еще и второй?
     На "Пенелопе" взвыли от возмущения. Первого блина было всем более чем
достаточно.
     Толик, не реагируя на обидные замечания в свой адрес,  стал  выбирать
носовой якорь. Якоря были полинезийские - каменные, на кокосовых веревках.
Тросы, как и щегольские поручни яхты, пошли на протянутый до первой пальмы
громоотвод.
     Невозмутимость вождя произвела  должное  впечатление.  На  "Пенелопе"
поворчали немного и тоже принялись  выбирать  якоря  и  снимать  тент.  Не
унималась одна Наталья.
     - Валентин! - мрачно декламировала она, держась за мачту  и  поджимая
то одну, то другую мокрую ногу. - Запомни: я тебе этого никогда не  прощу!
Так и знай! Ни-ког-да!
     Толик швырнул свернутый брезент на дно дюральки и в бешенстве  шагнул
на корму.
     "Ох, и выскажу я ей сейчас!" - сладострастно подумал он, но высказать
ничего не успел, потому что в следующий миг вода вокруг словно взорвалась.
Все стало ослепительно-белым, потом - негативно-черным. Корма  дюральки  и
яхта ощетинились лучистым игольчатым сиянием.
     "Ну, твое счастье!" - успел еще подумать Толик.
     Дальше мыслей не было. Дальше был страх.



                                    20

     Никто  не  заметил,  когда  подкралась  эта  запоздалая  и,   видимо,
последняя молния, - все следили за развитием конфликта.
     Дюралька вырвалась из беззвучного мира  черных,  обведенных  ореолами
предметов и, получив крепкий толчок  в  дно,  подпрыгнула,  как  пробковый
поплавок. Толик удачно повалился на  брезент.  Но,  еще  падая,  он  успел
сообразить главное: "Жив!.. Живы!"
     Толик и Валентин вскочили, и кто-то напротив, как в зеркале, повторил
их движение. Там покачивалась легкая лодка с мощным подвесным мотором, а в
ней, чуть присев, смотрели на них  во  все  глаза  двое  серых  от  загара
молодых людей, одетых странно и одинаково: просторные  трусы  до  колен  и
вязаные шапочки с помпонами.  Оба  несомненно  были  потрясены  появлением
несуразного судна, судя по всему, выскочившего прямо из-под воды.
     -  Кол!  Скурмы!  [Скурмы  -   рыбоохрана   (браконьерск.);   Кол   -
по-видимому, имя собственное] -  ахнул  кто-то  из  них,  и  молодые  люди
осмысленно метнулись в разные стороны:  один  уже  рвал  тросик  стартера,
другой перепиливал ножом капроновый шнур уходящей в воду снасти.
     Лодка взревела,  встала  на  корму  и  с  неправдоподобной  скоростью
покрыла в несколько секунд расстояние, на которое "Пуа Ту Тахи Море  Ареа"
при попутном ветре потратил бы не менее получаса.
     - Стой! - опомнившись, закричал Толик.  -  Мы  не  рыбнадзор!  У  нас
авария!
     Лодка вильнула и скрылась в какой-то протоке.
     -  Могли  ведь  на  буксир  взять!  -  крикнул  он,  поворачиваясь  к
Валентину. - Или бензина отлить!..
     Тут он вспомнил, что мотора у него  нет,  что  за  два  месяца  мотор
целиком разошелся на мелкие хозяйские нужды, вспомнил и  захохотал.  Потом
кинулся к Валентину, свалил его на брезент и начал колошматить от  избытка
чувств.
     - Валька!  -  ликующе  ревел  вождь.  -  Умница!  Лопух!   Вернулись,
Валька!..
     Потом снова вскочил.
     - А где "Пенелоп"? Где яхта? Опять потеряли?.. Ах, вон он  где,  черт
латаный! Вон он, глянь, возле косы...
     Толик бросался от одного борта к другому - никак не мог  наглядеться.
Вдоль обрывистого берега зеленели пыльные  тополя.  Мелкая  зыбь  шевелила
клок  мыльной  пены,  сброшенный,  видать,  в  реку  химзаводом.   А   над
металлургическим комбинатом вдали вставало  отвратительное  рыжее  облако.
Да, это был их мир.
     Валентин все еще сидел на брезенте, бледный и растерянный.
     - Этого не может быть, - слабо проговорил он.
     - Может! - изо всех сил рявкнул счастливый Толик. - Может, Валька!
     - Не может быть... - запинаясь, повторил Валентин. -  Тростинкой!  На
песке! А потом взял кусок обыкновенной проволоки...
     Он ужаснулся и умолк.
     - Что же это  выходит...  я  -  гений?  -  выговорил  он,  покрываясь
холодным потом. - Толик!!!
     Толик не слушал.
     - Мы дома! - орал Толик. - Эй, на "Пенелопе"! Дома!..
     "Пенелоп" шел к ним под парусом. Судя по счастливой физиономии Федора
Сидорова, картины не пострадали, и  мировая  известность  была  ему  таким
образом обеспечена.
     Справедливости  ради  следует  заметить,  что  мировую   известность,
которой Федор в итоге достиг, принесли ему вовсе не полотна,  а  небольшая
книга мемуарного характера "Как это было", хотя читатель, наверное, не раз
уже имел возможность убедиться, что было-то оно было, да не совсем так.
     На носу яхты стояла Наталья и всем своим видом извещала заранее,  что
ничего из случившегося она прощать  не  намерена.  Ее  большие  прекрасные
глаза напоминали лазерную установку в действии.
     И вот тут произошло самое невероятное во всей этой истории. Валентин,
на которого столь неожиданно свалилось сознание собственной  гениальности,
вскинул  голову  и  ответил  супруге  твердым,   исполненным   достоинства
взглядом.
     Наталья  удивилась  и  приподняла  бровь,  что  должно  было  бросить
Валентина в трепет. Вместо этого Валентин нахмурился,  отчего  взгляд  его
стал несколько угрожающим.
     Определенно, в мире творилось что-то  неслыханное.  Наталья  нацепила
очки и уставилась на мужа выпуклыми радужными зыркалами тупапау.
     Полинезийцы бы, конечно, бросились врассыпную, но гениальный Валентин
только усмехнулся, и Наталья растерялась окончательно.
     Впрочем, дальнейшая судьба этой удивительной четы интересовать нас не
должна. Открытие было сделано, и как бы теперь они там ни  переглядывались
- на дальнейший ход истории человечества это уже повлиять не могло.





                              Любовь ЛУКИНА
                              Евгений ЛУКИН

                            ТЫ, И НИКТО ДРУГОЙ




     Монтировщики посмотрели, как уходит по коридору Андрей,  и  понимающе
переглянулись.
     - Она ему, наверное, сказала: бросишь пить  -  вернусь,  -  поделился
догадкой Вася-Миша.
     - Слушай, - встрепенулся Виталик, - а что это он в театре ночует? Она
ж квартиру еще не отсудила.
     - Отсу-удит, - уверенно отозвался два года как разведенный Вася-Миша.
- Все они...


     Андрею показалось, что левая фурка  просматривается  из  зала,  и  он
толчком ноги загнал ее поглубже за кулисы. Низкий дощатый помост,  несущий
на себе кусок дачной местности, отъехал на метр; шатнулся на нем тополек с
листьями из клеенки, закивала гнутой спинкой кресло-качалка.
     До начала вечернего спектакля оставалось  около  трех  часов.  Андрей
вышел на середину сцены, присел на край письменного стола и стал  слушать,
как пустеет театр.
     Некоторое время  по  коридорам  бродили  голоса,  потом  все  стихло.
Убедившись,  что  остался  один,  Андрей  поднялся,  и  тут  его  негромко
окликнули.
     Вздрогнул, обернулся с напряженной улыбкой.
     Возле трапа, прислонясь плечом к порталу, стояла Лена Шабина. Красиво
стояла. Видимо, все это время она, не меняя позы, ждала, когда он  обратит
на нее внимание.
     Тоскливо морщась, Андрей глянул зачем-то вверх, на черные  софиты,  и
снова устроился на краешке стола.
     Лена смотрела на него долго,  уяснив,  что  со  стола  он  теперь  не
слезет, оторвала плечо от  портала  и  замедленной,  немного  развинченной
походкой вышла на сцену. Обогнула Андрея, задумчиво провела  пальчиком  по
кромке столешницы и лишь после этого повернулась к  нему,  слегка  склонив
голову к плечу и вздернув подбородок.
     - Говорят, разводишься? - Негромкая, подчеркнуто  безразличная  фраза
гулко отдалась в пустом зале.
     Андрей мог поклясться,  что  уже  сидел  вот  так  посреди  сцены,  и
подходила к нему Лена, и задавала именно этот вопрос.
     - Ты-то тут при чем?..
     - Хм... При чем... - повторила она весьма мелодично. - При чем?
     Славно подбирала нужную интонацию.
     - При чем!.. -  выговорила  она  в  третий  раз.  -  Так  ведь  я  же
разлучница! Змея подколодная. А ты разве еще  не  слышал?  Оказывается,  я
разбила твою семью!
     Голос Лены был звонок и ядовит.
     "Выслеживала... - думал Андрей. - Да что же это за обязанность  такая
- расквитаться за все, даже если тебе от этого  никакой  выгоды!..  Почему
они так живут? Почему я сам так жил?.."
     - Почему я должна впутываться в чьи-то семейные дрязги? -  продолжала
тем  временем  Лена.  -  Твоя  история  уже  дошла  до  директора,  и  вот
посмотришь, он обязательно воспользуется случаем  сделать  мелкую  пакость
Михал Михалычу!..
     - Михал Михалычу? - не понял Андрей. - Он что, тоже разлучник?
     - Но я же его сторон-ница! - негодующе воскликнула она.
     Тут только Андрей обратил внимание, что Лена  ведет  разговор,  почти
отвернувшись.  Обычно  она  стояла  вполоборота  или  в  три  четверти   к
собеседнику, помня, что у нее тонкий овал лица. Сейчас она занимала  самую
невыгодную позицию - в профиль к Андрею. Внезапно его осенило: она  стояла
вполоборота к пустому зрительному залу.
     - Так чем я могу помочь тебе, Лена? - и Андрей понял, что тоже  подал
реплику в зал.
     "Сейчас сорвем аплодисменты..."
     - Ты должен вернуться к семье, - твердо сказала она.
     - Что я еще должен?
     Лена наконец обернулась.
     - Что ты делаешь? - прошептала она, и глаза ее стали  проникновенными
до бессмысленности. - Зачем тебе все это нужно? У тебя жена, ребенок...
     Андрей опустил голову и незаметно  повернул  левую  руку  так,  чтобы
виден был циферблат, до  начала  спектакля  оставалось  чуть  больше  двух
часов.
     - ...цветы ей купи, скажи, что пить бросил. Ну что мне  тебя,  учить,
что ли?
     - Ты не в курсе, Лена, - хмуро сказал он. - Это не я, это она от меня
ушла. Забрала Дениса и ушла.
     Лена опечалилась.
     - Тогда... - Она замялась, опасливо  посмотрела  на  Андрея  и  вдруг
выпалила: - Скажи, что во всем виновата теща!
     - Кому? - удивился Андрей.
     - Н-ну, я не знаю... Всем. К слову  придется  -  и  скажи.  Сам  ведь
жаловался, что теща...
     Андрей молча смотрел на нее.
     - Я нехорошая, - вызывающе подтвердила Лена. - Я скверная. Но если ты
решил красиво пропадать,  компании  тебе  я  не  составлю.  Нравится  быть
ничтожеством -  будь  им,  будь  бездарностью,  вкалывай  до  конца  жизни
монтировщиком!.. А моя карьера только начинается.  Ты  же  мне  завидуешь,
ты... Ты нарочно все это затеял!
     - Развод - нарочно?
     Лена и сама почувствовала, что зарвалась, но остановиться  не  могла.
Она уже не думала о выгодных и невыгодных ракурсах; уперев кулаки в бедра,
она повернулась к Андрею искаженным от ненависти лицом.
     - Спасибо! Сделал ты мне репутацию! Нет, но как вам это  нравится:  я
разбила его семью! Между нами, можно сказать, ничего и не было!..
     - Да, - не удержался Андрей. - Недели две уже.


     Здание театра было выстроено  в  доисторические  времена  по  проекту
местного   архитектора-любителя   и   планировку   имело    нестандартную.
Неизвестно, на  какой  репертуар  рассчитывал  доисторический  архитектор,
только сразу же за сценической коробкой  начинался  несуразно  огромный  и
запутанный лабиринт переходов и  "карманов".  В  наиболее  отдаленных  его
тупиках десятилетиями пылились обломки старых спектаклей.
     Пьющий Вася-Миша  божился,  что  там  можно  неделями  скрываться  от
начальства. Насчет недели он,  положим,  преувеличивал,  но  были  случаи,
когда администратор Банзай, имевший заветную  мечту  поймать  Васю-Мишу  с
поличным, в течение дня нигде не мог его обнаружить.
     Острый на язык Андрей пытался прилепить  за  это  Васе-Мише  прозвище
Минотавр, но народу кличка показалась заумной,  и  неуловимый  монтировщик
продолжал привычно отзываться и на Мишу, и на Васю.


     Шаги разгневанной Лены сухими щелчками разносились в пустых коридорах
театра.
     Андрей достал сигарету, заметил, что пальцы  у  него  дрожат,  и,  не
закурив, отшвырнул. Полчаса! Если и ненавидеть за что-либо Лену Шабину, то
именно за эти отнятые полчаса.
     Он прислушался. Ушла, что ли? Ушла.
     Андрей миновал  пульт  помрежа  и  неторопливо  двинулся  вдоль  туго
натянутого полотна "радиуса", пока слева в  сером  полумраке  не  возникло
огромное черное пятно - вход на склад  декораций.  Не  замедляя  шага,  он
вступил в кромешную черноту и  пошел  по  центральному  коридору,  который
монтировщики окрестили на шахтерский манер "стволом". Потом протянул руку,
и пальцы коснулись кирпичной стены.
     Оглянулся на серый прямоугольник входа. Разумеется, никто за  ним  не
шел, никто его не выслеживал, никому это не было нужно.
     Крайнее  правое   ответвление   "ствола"   -   неэлектрифицированное,
заброшенное - служило свалкой отыгравших декораций. Андрей свернул  именно
туда.
     В углу "кармана" он ощупью нашел кипу старых до трухлявости щитов, за
которыми скрывался вход  в  еще  один  "карман",  ни  на  одном  плане  не
обозначенный. Андрей протиснулся между  щитами  и  стеной.  Остановился  -
переждать сердцебиение. Потом поднырнул под горбатый фанерный мостик.
     ...На полу и на стенах  каменной  коробки  лежал  равный  зеленоватый
полусвет. По углам громоздились  мохнатые  от  пыли  развалины  деревянных
конструкций. А в середине, в метре над каменным  полом,  парил  в  воздухе
цветной шар света, огромный одуванчик, округлое окно с нечеткими,  как  бы
размытыми  краями.  Словно  капнули  на  серую  пыльную   действительность
концентрированной кислотой и прожгли насквозь, открыв за ней иную - яркую,
ясную.
     И окно это не было плоским; если обойти  его  кругом,  оно  почти  не
менялось, оставаясь  овалом  неправильной  формы.  Окно  во  все  стороны:
наклонишься над ним - увидишь траву, мурашей, заглянешь  снизу  -  увидишь
небо.
     Со стороны фанерного мостика просматривался кусок степи  и  -  совсем
близко рукой подать - пластмассовый, словно игрушечный, коттеджик, избушка
на курьих ножках. Строеньице и вправду  стояло  на  толстом  металлическом
стержне, распадающемся внизу на три мощных корня. Или когтя.
     Ветер наклонял высокую траву, и она мела снизу по  верхней  ступеньке
висячего крылечка-трапа.
     Девушка сидела, склонив голову, поэтому Андрей не  видел  ее  лица  -
только массу светлых пепельных волос.
     Не отводя глаз от этого воздушного окошка, он протянул руку и нащупал
полуразвалившийся  трон,  выдранный  им  вчера  из  общей  груды  хлама  и
установленный в точке, откуда видно коттеджик, крыльцо и - когда повезет -
девушку.
     Она подняла голову и посмотрела на Андрея. И он опять замер, хотя еще
в первый раз понял, что увидеть его она не может никак.


     Однажды вечером, после спектакля,  они  разбирали  павильон,  и  мимо
Андрея пронесли круглый проволочный куст, усаженный  бумажными  розами.  В
непонятной тревоге он проследил, как  уплывает  за  кулисы  этот  шуршащий
ворох причудливо измятой, грязновато-розовой тонкой бумаги, и понял вдруг,
что все кончено.
     Это  было  необъяснимо  -  ничего  ведь   не   произошло...   Правда,
эпизодическую роль передали другому - недавно принятому в труппу  молодому
актеру... Правда, висел вторую неделю возле курилки последний  выговор  за
появление  на  работе  в  нетрезвом  виде...  Правда,  жена  после  долгих
колебаний  решилась-таки  подать  на  развод...   Неприятности...   Просто
неприятности, и только. Поправимые, во всяком случае, не смертельные.
     Но вот мимо пронесли  этот  проклятый  куст,  и  что-то  случилось  с
Андреем. Вся несложившаяся жизнь  (по  его  вине  не  сложившаяся!)  разом
напомнила о себе, и спастись от этого было уже невозможно.
     ...Рисовал  оригинальные  акварельки,  писал  дерзкие,  благозвучные,
вполне грамотные стихи, почти профессионально владел гитарой,  пел  верным
тенорком свои и чужие песни... С ума сойти! Столько талантов, и все одному
человеку!..
     - Андрей, ну ты что стоишь! Помоги Сереге откосы снять...
     ...Как же это