волнам шар солнца. Вот  он,  первобытный  мир.  Безмерность
неба, земли. Немой голос гранитной тверди, тишина,  которая  будто  что-то
говорит. Торжественное величие самого обнаженного существования.  Кажется,
еще миг, и поймешь, зачем материя, время, Вселенная. Познаешь  истины,  не
выражаемые словами, доступные,  быть  может,  только  безъязыкой  мудрости
инстинкта.
   Стван прижался всем телом к шершавому камню, обнял его.
   "Я вник. Принадлежу и слился. И если крикну от боли, мой вопль расколет
плато пополам".
   Но почему "от боли"?
   Удивленный, встревоженный, сел. Какая боль, откуда взялась?
   Что-то происходило в его внутреннем мире.
   Поднявшись на ноги, он в волненье заходил взад-вперед.
   "Ерунда! Отлично выдержу здесь... Хотя при  чем  тут  "выдержу"?  Я  же
наслаждаюсь. Что может быть лучше одиночества под голубыми небесами?  Есть
чем заняться - удивителен мир воды, великолепна твердь".
   Едва слышным голосом снизу соглашались волны.
   "Пойду и пойду себе. Мне жизни не хватит, чтобы все..."
   Но  Стван  пошел  только  на  третий   день.   Готовился.   Высушенными
водорослями оплел пустую  раковину-рог.  Наполнил  водой,  сверху  замазал
подсыхающим планктоном,  приладил  лямки.  Решил  еще  до  жары  осмотреть
ближний кратер, подойти к четырем горам  -  может  быть,  там  река.  Ведь
должен же  быть  где-то  сток  тающих  снегов.  Если  река,  можно  далеко
забраться внутрь континента.
   Ночью он влез на плато и с первым солнечным лучом подошел к кратеру.
   Гигантская лавовая чаша еще  тонула  в  тени.  Стены  полого  сходились
книзу, и там в центре зияло черное пятно колодца.
   "Может быть, подземные залы, лабиринт.  Вход  в  тайное  тайных,  самое
чрево планеты".
   Стван перепрыгнул через невысокий вал, сел на склон.  И  вдруг  немного
съехал вниз.
   "Черт возьми!"
   Камень здесь был как  бы  отшлифован,  полит  лаком.  Темно-коричневая,
слегка взрябленная поверхность,  которую  именно  рябь  делала  неудержимо
скользкой.
   Всего лишь чуть-чуть его утянуло. Еще  не  понимая,  повернулся,  чтобы
схватиться за вал. Но это движение еще увело  его  вниз.  Плавно,  как  по
воздуху.
   Теперь несколько сантиметров не хватало, чтобы вытянутой рукой  достать
край склона. Стван лежал на боку в  беспомощной  позе.  Раковина  с  водой
мешала. Он осмотрелся,  выискивая  поблизости  шершавое  место.  Не  было.
Укрытый от ветра склон застыл, как стекло.
   Стван начал осторожно освобождаться от  лямок  своей  фляги,  снял  ее,
скатился еще на метр. Затаил дыхание, простертый на  спине.  Быстро-быстро
становилось жарко. Почувствовал, что вспотел,  и  как  только  подумал  об
этом, ощутил, что едет. Спустился еще на какое-то расстояние, остановился.
Попробовал сесть, и это усилие сбросило его еще дальше вниз.
   Вот и все. Так просто и без трагедий.
   А казалось, будущего еще так много.
   Внизу ждала черная яма колодца.  Какова  его  глубина?..  Пять  метров,
пятьдесят, пятьсот?..
   Он понял, что теперь нужно обозлиться на что-нибудь. Скорее.  Вытеснить
ужас гневом.
   - Ловко вы меня прикончили, - сказал он, глядя в  небо.  -  Никакое  не
правосудие - взяли да убили по-бандитски. Ну пусть, не жалею. Тут  я  хоть
сильным стал, смелым. Все равно предпочитаю так, а не толпиться  у  вас  в
городе.
   Стван опять поехал и  остановился.  Туманом  заволокло  глаза.  В  ушах
накатывал и отступал колокольный звон.
   - Что, собственно, она дала людям, ваша хваленая цивилизация?  Достаток
и безопасность?  Тогда  отчего  же  они  недовольны,  а?  Почему  завидуют
отчаянию Ван Гога, нищете Бальзака? Зачем им снятся трудности и лишения?
   Рот пересох. Колокол в мозгу как вколачивал что-то.
   Стван заторопился.
   - Эй вы, судьи! И я мечтал о борьбе. Причем не против каких-то  мертвых
обстоятельств, не с логарифмической линейкой, а лично. Я да  враг,  и  кто
кого. Слышите, вы меня обманули! Не было никакого "отвечая  желанию".  Мне
противника недоставало здесь, в кембрии, как  и  в  том  обществе,  откуда
выкинули.
   Еще раз поехал. И сердце екнуло, когда лодыжки повисли в воздухе.  Край
колодца! Неправдоподобным показалось,  что  вот  он,  совсем  одинокий  на
пустой планете, и от гибели  отделяют  лишь  граммы  неравновесия.  Лежит,
словно вещь, и ничего не сделать.
   Боясь  шевельнуться,  опасаясь  дрогнуть,  закрыл  глаза   и   пролежал
неподвижно,  не  зная  сколько.  Потом  лоб  охватило  жаром,  веки   ярко
покраснели.
   Открыл глаза и увидел стоящее над самым обрезом  кратера  слепящее  око
солнца.
   Пристально, строго смотрело оно.



ОГНЕННАЯ КУПЕЛЬ

   Прибыл. Нахожусь.
   ...Еще не было слышно, как укладывается Тиран.
   Надо ждать.
   Бойня стихает с закатом. Но не сразу. После того, как солнце опустилось
за край вулкана, минуту длится покой. Участники схватки будто ошеломлены -
что, неужели пора кончать? А  затем  последний  всплеск.  Кто  не  дожрал,
торопятся дожрать - причем и те, кого в этот же момент самих едят. Хмызник
трещит, отовсюду шум, вой, хлюпанье, вопли, рев. Кругом  проламываются  за
пищей, ползут к ней, бросаются, тянутся, поднимаются, на нее падают.  Один
ковыляет  на  трех  ногах,  другой  ухитряется  взлететь  на  единственном
оставшемся  крыле,  третий,   обезглавленный,   судорожно   бьет   лапами.
Победитель дохрустывает чужую башку - у той в агонии вытаращены глаза, а в
зубах сжат и  корчится  кто-то  еще  меньший.  Кровь  повсюду  булькает  и
заливает самое дно Бойни, кровь просачивается в почву, где  подбираются  к
ней хищные корни хмызника.
   Это заключительный взрыв, после которого тишина.
   С наступлением ночи я считаю, что на сегодня спасен. Только вот Тиран.
   Ага!.. Треск, грохот. Колебнулась земля. Ложится...
   Позавчера я видел, что сталось  с  Длинной  Жабой,  когда  Тиран  решил
заняться ею. Топот и рев разнеслись  на  километры,  два  гигантских  тела
столкнулись, и всего через минуту треть того,  что  было  наводящим  страх
чудовищем, уже перекочевало в брюхо властителя...  Оставшаяся  часть  была
живой и трепетала, когда тот удалялся.
   Вчера видел Тирана. Спящего.  Наткнулся  при  свете  луны,  вылезая  из
болота. Голова была рядом, огромная, словно стол в совещательной  комнате.
Из разинутой пасти несло  зловонием,  светились  зубы,  как  ряд  кухонных
ножей. В животе его урчало, дыхание то отбрасывало, то возвращало  к  носу
толстый побег хвоща. Надо было сразу  отступить,  но  я  застыл,  стараясь
понять, кого же он мне напоминает. И понял - не зверя, конечно.  Человека.
Какого-то деятеля, даже исторического,  чей  поясной  портрет  я  ребенком
видел на стене в детском саду. Та же непомерная голова с  низеньким  лбом,
переразвитой челюстью и совершенно  такие  же  маленькие,  ни  на  что  не
способные ручки. Впрочем, зачем руки, когда такие челюсти?
   Еще раз содрогнулась земля - он уронил свою башку.
   Можно наконец лечь в кровавое месиво почвы. Пусть  снизу  жрут  пиявки.
Засну ненадолго, а после буду вглядываться в звезды, стараясь понять закон
их хода. Надо подумать, собраться с мыслями. Прошлой ночью  мне  пришло  в
голову, что я бы вырвался, если б  решился  ходить  возле  кого-нибудь  из
старших - около Сундука, Рогатого или самого Тирана.
   Это пятый день на Бойне.


   Уже все потерял, что было накоплено на отмелях и скалах. Седьмой  день.
Затравлен, шарахаюсь от собственной тени.
   Ходить возле старших бессмысленно. Даже если увидишь солнце, то лишь на
миг, а потом опять заплутаешься. И ночное небо открывается кусочком  таким
маленьким, что ничего не дает для ориентации. Кроме того, Рогатый почти не
валит хмызник, лишь раздвигает его, а Сундуку не нравится, если кто-нибудь
сзади. Я и не думал, что он способен на такое быстрое движение.  Высунулся
возле его плеча.  Он  мгновенно  развернулся,  и  хвост  пролетел  мимо  в
миллиметрах - не  отскочи  я,  нанизало  бы  на  один  из  метровой  длины
кинжалов.
   Настоящие  просеки  оставляет  за  собой  Тиран.   Однако   он   быстр,
непредсказуем, ему свойственны мгновенные повороты. Если увидит,  от  него
не убережешься - гигантская голова торчит  далеко  над  вершинами,  оттуда
сверху он берет что захочет.
   На Бойне каждый боится кого-то. Одному  Тирану  никто  не  страшен.  Он
единственный на всю местность, самый сильный.
   Я тоже один. Самый слабый.
   Весь залит кровью. Она сочится из ран и ранок непрерывно, привлекая все
новые и новые нападения.
   Чтобы восстанавливать себя, сжираю в сутки килограммов  по  пять  живой
мелочи. Счастье, что о еде  не  беспокоишься  -  только  протягивай  руку,
следя, чтоб ее не откусили. Порой полусгнившая  коряга  одета  вся  живой,
шевелящейся  массой  полусгнивших  улиток,  как  одеялом.  Сегодня   видел
миллион, может быть, их сразу - ствол был покрыт в два-три слоя.
   Хуже всего эти повороты.
   Восьмой день - теперь считаю.
   В хмызнике попадаются штуки, относительно которых не поймешь, то ли оно
растение, то ли зверь. Утром  обнаружил,  что  в  бедро  на  полсантиметра
ввинтился стебель, снабженный, видимо, анестезирующим  составом.  Он  явно
пил кровь в темноте, и, когда я его оторвал, было  впечатление,  будто  на
кончике что-то вроде рта. Но этот стебель ответвился от другого, такого же
тонкого, тот - от следующего, и в неразберихе листьев, почек, сучков я  им
не сыскал конца. А днем большая ящерица, выскочив из-под моей ноги, попала
в светло-фиолетовое  образование  вроде  губки.  Ящерица  забилась,  потом
затихла, а губка охватывала ее тысячью ниточек-присосков. Лианы движутся с
быстротой, заметной  для  глаза,  обвивают  петлями.  Они  крепки,  словно
проволока, мне их не разорвать.
   Видел огромный череп Длинной Жабы. Он  весь  дырчатый  -  чтобы  меньше
весил, вероятно. Напоминает корзинку для бумаг.
   Повороты доведут меня до сумасшествия.


   Восьмой день... Или восьмой был вчера? Путаюсь.
   Хмызник, куда бы ни идти, стоит  плотной,  охватывающей  стеной.  Метра
три-четыре. Выше ему не подняться, поскольку его  непрерывно  жрут,  да  и
сами растения душат друг друга.
   Наверху ветви переплетаются так, что ты постоянно под крышей. Будь  тут
крупные деревья, можно было бы влезать, определять направление к  горам  и
вулкану. Но тонкие стволы гнутся, сразу оседаешь в чащу.
   И потом еще эти повороты.


   Девятый день... или десятый.
   Сегодня меня увидел Деятель... то есть Тиран.
   Дрогнула земля. Рядом, проламывая хмызник, опустилась  трехпалая  лапа.
Серо-желтые корябаные когти, каждый  у  основания  толще  бараньего  рога,
глубоко втиснулись в почву. Брюхо уходило вверх, и там, как два  сомкнутых
ковша экскаватора,  повисли  челюсти.  Маленький  глаз  зыркнул  на  меня,
оцепеневшего. И все. Лапа переступила,  хвост  диаметром  в  нефтеналивную
цистерну потянулся - поехал мимо. Темная морщинистая кожа напоминала  кору
дуба.
   Он меня не сожрал. Однако не был сыт - брюхо висело  огромной  порожней
складкой.
   А хмызник нейтрален только внешне: кровь льется, экскременты  падают  и
вместе с недоеденными лапами,  шеями,  хвостами  составляют  густую  кашу,
которой с удовольствием питаются корни растений. Идти тяжело. Нога  иногда
погружается в эту кашу даже по щиколотку.
   Однако самое жуткое - повороты.
   На Бойне нельзя больше секунды смотреть в одну сторону. И  поскольку  у
меня сзади нет глаз, приходится непрерывно поворачиваться, успевать,  если
надо, отогнать  кого-то,  отскочить,  убежать.  От  бесконечного  дергания
кружится голова. От восхода до заката рывки,  никакой  возможности  что-то
сообразить, сосредоточиться.
   Только что опять слышал подземный рокот. Возможно, земля  колеблется  и
днем, но этого не заметить, потому что я уже в горячке, в полубреду. Кроме
того, в светлое время на Бойне оглушающий шум: свистят, жужжат  насекомые,
рев, вой, треск.
   Думаю, почему они  кинули  меня  сюда  со  скользкого  склона  кратера.
Кончился срок в кембрии?
   Так или иначе, очнулся на берегу. Кругом трава, кусты. Восторг охватил,
катался в экстазе. Небо еще только светлело, солнце  не  успело  разогреть
всю  нечисть.  Взобрался  на  холмик,  огляделся.  Показалось,  что  место
примерно то же самое. Но, конечно, через миллионы,  сотни  миллионов  лет.
Увидел, что малого, зловещего кратера не  существует,  а  дальний,  прежде
увенчанный снегами,  сохранился.  Сделался,  правда,  мельче,  ниже,  став
действующим вулканом - клуб черного дыма над ним.  Ущелье  превратилось  в
реку, широкую, медленно текущую к морю. А все  пространство  между  ней  и
цепью голых возвышенностей у вулкана, было залито зеленью. Чаша, долина  в
сотни квадратных километров. Чья-то черная башка торчала над водой в реке,
еще одна высунулась из кустарника, и я возликовал - не один, мол.
   Помню, оглядел себя с гордостью. Плечи, руки, грудь - все  в  отчетливо
обозначенных мускулах, сыромятно-гибких, готовых в любой момент взорваться
силой. Решил, что вот здесь-то мое настоящее место,  что  вполне  способен
принять вызов, который посылает мне этот новый мир.
   До чего все глупо.
   Коричневый кожистый  мешок,  висевший  на  пальме,  вдруг  развернулся.
Опомниться не успел, сделалось темно, голова моя с  висков  сжата  зубами.
Перед носом отверстие глотки, как труба вентилятора. Выдираюсь  в  панике.
Что-то хлопает рядом. Ветер. Оказывается, большой летающий гад сдуру решил
проглотить. Вырвался, по щекам льется кровь. Огромная  тварь  шипит,  бьет
крыльями. В ту же секунду сзади хватают за пятку,  из  воды  вылезает  еще
кто-то и торопится ко мне с пастью, как раскрытый чемодан.
   Кинулся в хмызник, и все. Оказался на Бойне...
   Перед самым вечером меня здорово укусил Куриц  -  животное  размером  с
курицу и на нее похожее, но без перьев, все покрытое чешуей. Странно,  что
столь мелкая тварь нападает на такого большого.
   Передние лапы этого существа кожной складкой соединены с туловищем, так
что помогают  ему  немного  подержаться  в  воздухе,  когда  прыгает.  Рот
маленький, ороговевший, почти клюв. Хвост - нелепый, чешуйчатый обрубок.
   Прогнал, но ранка на плече саднит и ноет.


   Ужасный день - кажется, двенадцатый.
   Куриц прицепился ко мне. Выкусывает из моего тела  кусочки,  убегает  и
возвращается.
   Утром он налетел снизу, пешком. Тяпнул за икру. Не до  мяса,  но  куска
кожи не стало. Возникла розовая  ямка,  где  крошечными  капельками  стала
проступать кровь. Пока я рассматривал рану, Куриц в двух шагах  заглатывал
то, что сумел урвать. Я бросился на него, он отскочил.  Опять  я  кинулся,
Куриц отпрыгнул, однако не убежал совсем.
   Но ведь мне невозможно посвящать все внимание этой твари. На меня вдруг
пошла ожившая колода - здесь масса зверей крокодильего  типа.  Метнулся  в
густую заросль, и сразу адская боль на лопатке. Это Куриц сверху. Ощупал -
ямка, на этот раз более глубокая и сильно кровоточащая. Снова за  ним,  но
его не отогнать. Он постоянно рядом, в нескольких метрах.  Заходит  сзади,
использует каждый момент, когда я отвлечен. Пробовал сам убежать,  хоть  и
стыдно - от такого  ничтожества.  Он  не  отставал,  преследовал  и  перед
закатом ухитрился откусить верхний сустав мизинца на ноге вместе с ногтем.
   Тут уж кровь просто хлынула.  Тотчас  захромал.  Удалось  залепить  это
место комком тягучей смолы, но ходил, опираясь лишь на пятку. От  боли  не
могу заснуть...
   Вулкан где-то неподалеку. Недавно опять раздавался глухой рев - значит,
жерло кратера в десяти километрах, не больше.
   А горы должны начинаться еще ближе.


   Четвертый день... то есть четырнадцатый.
   Наверное, схожу с ума... Может быть, это галлюцинация, но Куриц заметно
вырос - уже по пояс мне. Сегодня долго и серьезно просил  его  отстать  от
меня. Приводил доводы - мол, я человек, во мне будущее. У  него  на  конце
клюва присох  кусочек  чего-то  темного,  скорее  всего  моя  плоть.  Было
впечатление, что слушает со вниманием, даже сочувствует. И только когда он
когтем задней ноги стал чесать круглый выпуклый глаз прямо по роговице,  я
опомнился.
   На ровном сухом месте эта мерзкая тварь у меня и двух минут не  прожила
бы. Убил бы камнем... То есть что значит "убил"? Я  бы  только  подшиб,  а
потом еще терзал часами.
   Но нет же камня. Болото, чаща.


   Не знаю, который я уже день на Бойне.
   Кажется,  сдался.  Сижу,  забившись  в  чащу.  Затылок,  плечи,   спина
объедены. Ослабел от потери  крови.  Куриц  где-то  рядом.  Проголодается,
будет меня доедать.
   Жуткая казнь. Неужели я ее заслужил?
   Ну, допустим, там, в человеческом мире, я  действительно  был  неумным,
некрасивым, обидчивым, без упорства, таким, на которого ни  в  чем  нельзя
положиться. Предположим. Но можно ли, на самом деле,  уничтожать  человека
за то, что нет  воли?  Это  же  болезнь,  инвалидность.  Если  цивилизация
хвастает великими достижениями, ей нужно добиться, чтобы  неудачники  тоже
чувствовали себя хорошо. Но она предала меня. Именно  этим  предательством
рождено мое преступление.
   Рев вулкана еле слышен. Видимо, завело опять от края Бойни на середину.
Да, все равно!..


   Тиран избавил меня от Курица.
   Сгибая живые стволы, ломая подгнившие, перед  нами  явилась  гигантская
нога. Куриц - он сидел и чесался - проворно прыгнул и попал  как  раз  под
вторую опустившуюся ногу. Надо мной нависла  разверстая  пасть,  стеклянно
блеснули влажные клыки. Секунду Тиран смотрел в упор  -  во  взгляде  было
даже какое-то выражение. И царственно проследовал дальше.
   Сижу. Нет сил подняться.
   У Тирана глаза почти человеческие. Расположены не по бокам головы,  как
у мелких ящеров, но вроде "на лице". Направлены вперед. И маленький зрачок
выделяется на фоне глазного яблока, не  заполняя  его  целиком,  составляя
белую часть - иначе, чем у лошади или у собаки.


   Все еще под крышей растений, в полумраке зеленой клетки. Но есть слабая
надежда.
   Надрал большую кучу коры длинными полосками и сплел подобие рубахи.  То
есть сперва получилась как бы узкая простыня. Раздвинул  в  середине  дыру
для шеи, сложил пополам, проделся, перепоясался  корой  же.  Теперь  сзади
защищен хотя бы от самых мелких укусов. Во-вторых, подобрал большой  мосол
- ребро крупного животного. Все-таки защита.


   Как будто бы двадцатый день.
   Хмызник   представляет   собой   неразбериху    ужасающего    множества
разнообразных   растительных   существ.   Мхи,    лишайники,    псилофиты,
папоротники, хвощи, плауны, саговники,  а  вперемежку  с  ними  и  высшие:
сосна, пихта, буковые и березовые,  ива,  клен,  вяз,  магнолия,  какие-то
травы,  платан,  глициния,  фисташки,  акация  и  еще  сотни  мне   совсем
неизвестных - дня не хватит, чтобы в уме перечислить, что видишь только  в
радиусе протянутой руки. Формы веток, рисунки  коры  неисчерпаемы.  Листья
круглые,   овальные,   вытянутые,   тонкие,    почти    просвечивают,    и
листья-лепешки, крошечные, с тарелку и с  дверь  размером,  шестиугольные,
резные, глянцевые,  шерстистые,  пупырчатые,  дырчатые,  мятые  и  ровные,
липкие, колючие,  маслянистые,  гнутые  и  скрученные.  Шишки,  спорангии,
сережки всех мыслимых видов. Кругом  сыплются  споры,  летит  пыльца.  Все
плодится на глазах. Все борется  за  свет,  душит  окружающих,  задыхается
само. Поэтому та же береза не  созревает  до  полного  дерева,  а  тонкими
извилистыми  стволами  напоминает  скорее  лиану.  Оборот  живой   материи
чудовищно, по-сумасшедшему скор. Вряд ли что-нибудь существует здесь более
года-двух.
   То же и в зверином царстве. Видел, как убегало нечто плоское,  покрытое
ромбическим щитом, сея за собой вереницу желтых  яиц.  Сзади,  гонясь,  их
подбирало  двуногое,  из  которого,  в  свою  очередь,  сыпались  на  ходу
светло-серые шарики,  тут  же  расхватываемые.  Голодуха  среди  изобилия,
суета, непрерывная драка. Невозможно поверить, что  в  этой  панике  может
когда-нибудь возникнуть и развиться человек.
   Над хмызник