ямо спросил Ахука. - Здоровы ли они?
     - Взлетели на  птицах,  держат  путь  к  Железной  дыне,  -  дневным,
оживленным голосом ответил Хранитель.
     - Ты ведешь лошадь в Питомник. Я направляюсь туда и заодно отведу ее.
И облегчу себе дорогу.
     Ничего удивительного не было в том, что Охотник спешит в Питомник, но
Хранитель все же осведомился.
     - Почему ты спросил меня о пришельцах?
     - Кару-кузнец, ты меня не узнал... Я стоял у трех  дорог  со  Старшим
Хранителем, когда ты провел нардиков  к  пришельцам.  Я  испугался  их,  -
добавил Ахука наивно.
     Усаживаясь на лошадь и провожая Кару глазами, он с горечью думал, что
утаил свои мысли. О-а, к чему это приведет...  Он  думал  об  этом,  когда
приказывал собакам отправиться  в  Стан  Охотников  и  пока  скакал  через
поселение к домам Питомника.
     Птиц нельзя было, как слонов и лошадей, переводить с выгона на  выгон
- они должны жить на одном месте  постоянно,  от  рождения  до  смерти.  В
период дождей им надлежало находиться под  крышей.  Поэтому  каждая  Птица
имела собственный дом, как человек. Низшие твари убирали из  домов  помет,
обезьяны приносили пищу ко входу, но  все  прочие  работы  делали  люди  -
кормили Птиц, подрезали им перья,  обучали  птенцов  и  выводили  Птиц  на
прогулки, когда им не приходилось  летать  с  гонцами.  Каждый  оседлавший
Птицу именовался гонцом. В  древности  позволялось  летать  лишь  искусным
наездникам, малого роста и веса. Теперь Птицы поднимали рослого мужчину  и
еще полторы дюжины горстей груза.
     В птичьем питомнике бодрствовали всю ночь. Хранители сидели у  домов,
перебирая орехи. Многие дома пустовали - на  Границе  было  неспокойно,  и
Птицы работали, перевозя  Охотников.  "Слишком  многих  нет  на  месте,  -
подумал Ахука. - За последние месяцы Равновесие действительно  изменилось.
И это лишь первые признаки..."
     Он пробежал на край питомника, к Наседке. В узкой  пещере,  в  черном
жидком перегное лежали яйца -  три  локтя  в  длину,  два  в  ширину.  Они
высовывались из перегноя, белые, как облака,  и  над  ними  стоял  Старший
Хранитель. Выслушав Ахуку, он взмолился:
     - Пощади, во имя Равновесия! Ты будешь в третьей  дюжине  попросивших
Птицу за эту ночь, а до утра еще далеко!
     "Да, это необычайная ночь", - подумал Ахука, но ничего не сказал.
     - Груз есть у тебя, Охотник? Э-э, да ты - Голубой жук! - с  уважением
сказал Хранитель. - Но ты умеешь управлять Птицами?
     - Я - Охотник, - скромно проговорил Ахука. - Груза со мной нет.
     - Во имя Равновесия! - обрадовался  Хранитель.  -  Возьмешь  орехи  и
накормишь Птицу, где пожелаешь! Хорошо?
     - Я очень спешу, Хранитель, и накормлю Птицу в слоновьем питомнике, у
излучины. Зачем перегружать такое прекрасное животное?
     Ахука знал, что  бессмысленно  торопить  Хранителя.  Птица  с  лихвой
вернет время, затраченное на подготовку, - сейчас соразмеряется длина пути
и срочность, и состояние Птицы, и время ночи.
     - На шестой пост от Раганги... - размышлял Хранитель. -  О-а,  поехал
бы ты на лошади, Голубой жук...
     Ахука вежливо улыбнулся.
     Хранитель встал - он обдумал все. Повел Наблюдающего небо  на  другой
конец питомника.
     - Накорми свою Птицу, гонец.
     Ахука недавно стал Охотником, и не успел привыкнуть к  Птицам,  к  их
тяжелому запаху, большим  круглым  глазам  с  отрешенно-мудрым  старческим
взглядом.  Изогнутый  клюв  длиной  в  локоть  вызывал  в  нем  трепет   -
рассвирепев, Птица может  перекусить  руку  взрослого  мужчины,  а  первые
несколько орехов должно скормить с руки. Он взял  орех  двумя  пальцами  и
вложил в клюв. Птица глотнула. Она лежала на брюхе, плотно свернув крылья.
Он скормил одну горсть и опустил корзину перед Птицей - быстро, жадно  она
сожрала все. Стоять возле  нее  было  жарко,  огромное  легкое  тело  было
горячее человеческого. Проглотив последний орех, Птица гортанно вздохнула:
"Кр-р-р", поднялась на ноги - голова сравнялась с головами людей - и двумя
шагами выбралась на дорогу.
     Наблюдающий небо  стоял  в  позе  гонца,  вытянув  сомкнутые  руки  в
направлении ветра. Луна светила ему в лицо.  Хранитель  поставил  на  шею.
Птицы Немигающего -  зверек  прихватился,  выпуклые  глаза  блеснули,  как
изнанка раковины. Ахука развел  ладони,  "Кр-рокх!  Кр-рокх!"  -  крикнула
Птица, по всем домам прокатилось: "Кр-ро! рок!",  и  медленно,  с  шорохом
развернулись крылья  -  почти  на  всю  ширину  дороги.  Обнажилось  тело,
покрытое серым пухом, перекрещенное через спину упряжью. Азбука  осторожно
улегся на спину Птицы - она подняла крылья  и  побежала.  Свистнул  ветер.
Тяжко вздымая крылья, так, что они  смыкались  высоко  над  спиной  Ахуки,
Птица уходила вверх, подбирая ветер под грудь.
     Когда они поднялись достаточно  высоко,  Ахука  постучал  пальцем  по
левому боку Немигающего,  заставив  Птицу  лечь  в  полет  вдоль  Закатной
дороги, ясно различимой при лунном свете. Теперь он мог  не  заботиться  о
направлении. Немигающий поведет Птицу прямее, чем  летит  стрела.  Человек
теперь грелся о жаркую спину Птицы, а поверху его обдувал ветер полета. Он
лежал, продев плечи в упряжь. Чувствовал, как сокращаются  мышцы  крыльев.
Потом он заснул и проснулся, услышав ванильный запах слоновника, спустился
к земле, накормил Птицу и вновь поднялся.
     ...Давно уже осталось позади облако холодного воздуха  над  Рагангой,
плаксивый визг слонят и чешуйчатые крыши Питомника.  Сухой,  легкий  запах
плоскогорья донесся до ноздрей Ахуки, и он проснулся, прислушался к тихому
"ц-ц-ц-ц" Немигающего.
     Время перевалило за полночь. Почернел под  крыльями  Птицы  обитаемый
лес - там, под деревьями и на дорогах, для немногих бодрствующих уже зашла
Луна.
     Пора!  Ахука  размял  пальцы  и  отбил  короткую  дробь   на   грудке
Немигающего. "Ц-ц-ц-ц..." Зверек задергал  передними  ногами,  он  как  бы
вскапывал шею Птицы, и она замедлила полет, набирая  высоту.  Тогда  Ахука
приказал убыстрить полет до предела. Прищурив  слезящиеся  глаза,  смотрел
вперед, мимо взъерошенной головы Птицы, и увидел.
     Пять светлых точек висели в ровной черной пелене.
     Он догнал стаю при последнем свете Луны. Головным  летел  Брахак,  за
ним Раф-фаи, завернутый в попону. Адвеста и Нанои летели последними. Ахука
послал Птицу вниз, камнем, и промчался между третьим и четвертым  гонцами.
Сделано! Две последние Птицы шли за  ним  к  земле,  остальные  продолжали
полет...
     Сели на дорогу. Усталые Птицы прилегли на  животы  вдоль  обочины.  В
бледном, диком свете неба едва  различалось  светлое  тело  пришельца.  Он
боязливо слез со спины Птицы и топтался на дороге, ухая.
     - Ты заболел, Ахука? - послышался неуверенный голос  Нанои.  -  Птица
твоя больна?
     - Почему ты не пришел, Ахука? - это пришелец.
     - Я пришел, Адвеста... - сказал Ахука.
     Он знал Нанои, ее стремительный и неудержимый нрав. Она  должна  быть
неудержима в любви, как и в работе. И велико ее стремление к пришельцу,  -
подумал Ахука, ибо девушка молчала.  Не  призвала  его  к  ответу,  только
промолвила:
     - Пора догонять стаю.
     - Подожди... Мы поем одну песню. Слушай, Адвеста, и отвечай:  сколько
может ожидать вас Железная дыня? - Он услышал короткий  вздох  девушки,  -
нет, не ошибся он!
     - Не более одной ночи, - ответил пришелец. - Две, может быть.
     - Я хотел бы, чтобы вы остались  в  Равновесии,  -  осторожно  сказал
Наблюдающий небо. - Хотя бы ты, Адвеста...
     - И мне хотелось бы, Ахука, но это невозможно.
     - Пришелец, слушай! Нанои знает: Голубой жук не  стал  бы  просить  о
маловажном! Останься. Ты нужен  Равновесию.  Позже  мы  дадим  тебе  Птиц,
сколько потребуется  для  самого  дальнего  путешествия.  Останься,  -  не
решаясь привести последний  довод,  он  положил  руки  на  плечи  Нанои  и
Адвесты, как бы соединяя их.
     - Да, я верю, - сказал пришелец. - Но это невозможно.
     Их плечи выскользнули из ладоней Ахуки. Уже разлучены были эти  двое,
пережили они и оплакали разлуку, и  к  Птицами  подошли  порознь.  "Упрись
ногой в крыло и садись", - проговорила Нанои из темноты.
     Тогда лишь Ахука опустил ладони и крикнул:
     - Гроза идет с заката. Я поведу стаю.



                                    10

     Володя Бурмистров был близок к отчаянию: более двух часов  они  ждали
Кольку на поляне баросферы, а Птицы,  отставшие  в  пути,  не  появлялись.
Брахак успокаивал, но и сам тревожно поглядывал на небо, а  главное  -  до
автоматического запуска стартовых устройств оставался час или  восемьдесят
минут от силы.
     Володя метался от Рафаила к баросфере, к счетчику энергии,  и  каждый
раз  проверял  положение  рукоятки   автостарта.   Близоруко   наклонялся,
всматриваясь: указатель стоит на "выключен", правильно... Оставаться,  так
уж всем вместе... Тоскливо вздыхал и кидался обратно, к памятному  дереву,
которое они первыми увидели в иллюминатор. Сейчас под деревом в тени лежал
Рафаил.
     В начале третьего часа ожидания врач Лахи величественно  подступил  к
Рафаилу и заставил его проглотить лекарство. Володя стоял рядом. От жары и
волнения он задыхался. В глазах крутились  птичьи  клювы  и  головы;  рот,
казалось, был набит перьями.
     - Раф-фаи, просни-ись! - тонким голосом пропел врач. Больной послушно
открыл глаза - сонные, однако вполне осмысленные.
     - Вовик... Это что - возвращаемся?
     - Он здоров! - рявкнул огромный врач. - Получай его, пришелец!
     Володя всхлипнул. Рафаил покряхтел, неуверенно поднялся.
     - Поесть найдется что-нибудь? Ноги, как ватные.
     - Он есть хочет! - вскрикнул Володя.
     - Прежде всего он съест бахуша, - распоряжался врач.
     Володя подставил другу плечо и с восторгом стал смотреть, как он жует
бахуш.
     - Ты понимаешь, что он говорит? - спрашивал Рафаил. - Сколько времени
я провалялся? А Карпов где?
     - Задержался, - сказал Володя.
     - Задержался?.. Нет, погоди, как ты язык выучил?
     - Поешь, тогда объясню, - сказал Володя. - За папу, за маму...
     - Как вкусно! - с наслаждением сказал Рафаил. - Поем  и  еще  посплю,
хорошо?
     - Конечно, конечно!
     Врач Лахи так и предупреждал: "Проснется, но еще сутки будет  сонным,
как ящерица во время дождей".
     Счастье, как говорят,  находит  тучей.  Едва  больной  поднялся,  как
прибежал посыльный от гонии и сказал, что рыжебородый пришелец  в  пути  и
через четвертую часть одной дюжинной - через полчаса - опустится здесь, на
этой поляне.
     "Как всегда, в последнюю минуту", - подумал Володя.  Николай  был  из
тех, кто обязательно садится в поезд на ходу.
     Рафаил ничего не понял - сонно зевал и  сонно  вглядывался.  Надо  бы
посадить его на место заблаговременно, слаб еще. Пока  посадим...  Кое-как
Володя объяснил это Лахи.
     - Э-э! Раф-фаи своими ногами войдет в Железную дыню! - крикнул Лахи и
пальцем  пощекотал  пациента.  -  Иди,  иди!  Не   приближайся   к   нему,
стеклоглазый!
     Рафаил ковылял по траве, виновато улыбался. Лахи вскочил на  площадку
баросферы и, как подъемный кран, одним движением втащил Рафаила  наверх  -
повернулся,  ловко  опустил  его  прямо  на  командорское  место.   Володя
направлял. Все эго заняло не больше минуты. Володя с чувством сказал:
     - Ты наш отец, Лахи!
     Снизу откликнулся Рафаил:
     - По-каковски  ты  разговариваешь,  Вовик?..  Как   прохладно   дома,
хорошо...
     -  Оденься!  -  забеспокоился  Володя.  -  Простуду  схватишь,  после
болезни-то!
     Тючок с вещами уже лежал на площадке. Володя  помог  дружку  натянуть
шерстяные брюки, куртку, носки. Пристегнул ремнями  и  натянул  на  голову
берет. Высунулся в люк - ничего не видно...
     - Вовк, автостарт выключен? Николая-то нет, правда?
     - Конечно, еще бы!
     Володя посмотрел, как Рафаил неловкими пальцами трогает  рукоятки,  и
опять сунулся наружу.
     Летят, летят! Брахак, Лахи, оба  Охотника  смотрели  в  небо.  Володя
нашарил бинокль и припал к нему, стукаясь об окуляры  очками.  Три  Птицы,
видные чуть сбоку и снизу, качались в стеклах.
     - Свисто-ок! - завопил он. - Колька!
     Лаки захохотал. Птицы стремительно приближались,  спускаясь  на  край
поляны, левее баросферы. Передняя проскочила над деревьями и вдруг  с  нее
прыгнул коричневый человек - упал в траву.
     ...В  трехстах  шагах  от  поляны  Птица  Ахуки  крикнула,  судорожно
вытянула крылья - Немигающий дробно застучал лапами. Последние метры Ахука
летел на мертвой Птице, как  на  планере,  -  Володя  не  узнает  об  этом
никогда. Он махал из люка, кричал - вот он, Колька! Мелькнула  красная  от
загара спина, светлая шевелюра, и  вдруг  его  ударило  по  голове  -  люк
грохнул - Володя упал в кресло. Колька! -  он  вскинул  руки,  вращающийся
диск кремальеры отшиб ему пальцы, грянул звонок  автостарта,  и  последняя
мысль, мелькнувшая в сознании, была страшная и простая - автостарт включил
Рафаил - дернул спросонок не в ту сторону.
     ...Людей спасло  то,  что  они  сбежались  к  Ахуке.  Тепловой  удар,
высушивший живую и мокрую только что траву,  швырнул  за  деревья  мертвую
Птицу и свалил с ног Брахака. А яма,  пыхнувшая  багровым  пламенем,  была
пуста - валил густой пар от потрескавшейся глины. Остался отпечаток  сферы
и глубокие вдавлины монтажных опор. Вот и вся память.
     Колька стоял  над  ямой  один,  как  прокаженный.  Огромными  глазами
смотрела Нанои - она еще лежала  на  спине  Птицы.  И  смотрела  на  него,
застывшего над ямой.
     Он опоздал на десять секунд. Пробежать, вскочить на верхушку сферы, а
крышку он бы вырвал из гнезда. Десять секунд. Оттиски опор в  сухой  рыжей
глине. В ближней опоре была выемка, она отпечаталась как выступ  -  Колька
помнил, что выемку прорезал сварщик Чибисов  для  термометра,  две  недели
назад. Десять секунд! Синий черт с плаката поднимал палец: "У меня  девять
жизней, у тебя - только одна". Вот  и  свершилось.  Из-за  десяти  секунд.
Из-за чего? Он смотрел на носки своих  ботинок,  блестящих  от  ходьбы  по
траве.
     Из-за того, что он не  разомкнул  цепь  автостарта.  Вот  и  все.  Он
виноват сам.
     Вторая жизнь зашевелилась вокруг него. Тонкая девушка подошла и взяла
его за плечо. "Ты опалишь ноги", - произнес кто-то на чужом языке, это был
он сам, Колька Карпов,  в  своей  второй  жизни.  "Да,  трава  горячая,  -
ответила девушка. - Они улетели совсем?" Он  опустил  голову.  "Пойдем  на
Пост, Колия?" Он стоял. Никто больше к нему не подходил.  Охотники  повели
загнанных Птиц по просеке.
     Да, вот что ему осталось - яма в рыжей глине.  Но  уже  шевелилась  и
сыпалась земля под ногами - кроты принялись за работу.  Час,  другой  -  и
следа не останется. Зарастет травою. Прощайте.
     Девушка стояла рядом с ним, переступала -  горячо.  "Пойдем,  Нанои".
Колька вынес ее на траву. Она держалась за шею нежными, шершавыми  руками.
Шея обгорела, пойдут волдыри. Он опустил девушку и пошел в лес. Потом, все
потом, сейчас надо быть одному.




                              ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     На просеке Охотники тренировались в стрельбе - в дом залетела  стрела
с тупым наконечником. Николай Карпов подобрал ее, вырезал три зарубки,  по
числу дней, подпрыгнул и оставил стрелу висеть в потолке. Он  видел  себя,
будто нарисованным на иллюстрации в книге - подпрыгивает, вешает стрелу  с
зарубками.
     От _т_о_й_ жизни у Николая осталось: башмаки  с  шерстяными  носками,
пистолет,  навощенный  коробок  спичек,  складной  ножик  -  малое  лезвие
переточено на отвертку. Одежда сгорела на баросфере. Еще  часы.  Судорожно
тикали на гибком металлическом браслете. Шмякнуть бы их о дерево, чтобы не
тикали... На десять, на десять, на _д_е_с_я_т_ь_ секунд он опоздал.
     ...Первую ночь он проспал похмельным сном. После Нараны,  разговоров,
нардиков, человека с черным жуком, черной мглы, качающейся  под  крыльями.
После ртутной капли металла, блеснувшей в зелени  лесов,  и  отпечатков  в
потрескавшейся глине. Вторую ночь пролежал  с  открытыми  глазами.  Листья
стен светились. Как в желтой воде, проплыла Нанои.  Пристроилась  напротив
входа, за Колькиной головой - он повернулся к стенке.  Лежал,  косился  на
стрелу в потолке. Ночь шумела иными звуками, чем в поселении:  кряканье  и
стрекотанье покрывалось  густыми  мелодичными  воплями,  уханьем,  кашлем.
Ближе к рассвету прокатился низкий  рык,  невыразимо-страшный,  отдающийся
внизу  живота.  Ушла  Нанои,  проговорив:  "Спи,  Адвеста".  Потом  стрела
медленно втянулась в крышу  и  была  по  кускам  сброшена  на  пол.  Крысы
подобрали обломки. Больше рыканье не повторялось до утра.  Какой  же  силы
рык, если в доме он был слышен так ужасно...
     Потом был еще день, еще ночь. Николай ел,  когда  давали,  с  лежанки
больше не вставал. Не замечал времени, не чувствовал вкуса пищи.
     Потом наступил день, когда он проснулся и  ощутил  четкое  желание  -
вымыться. А затем  еще  одно:  посмотреть  правде  в  глаза.  Остался  так
остался...
     Это было четко: если он не встанет и не умоется, то сойдет с ума.  Он
знал, как это будет: пойдет на рыканье, пойдет-пойдет... И он встал,  снял
плавки, лег в ручей, вымылся с головы до  ног.  Выполоскал  рот,  почистил
ногти ножом. Стало  почти  терпимо.  Он  больше  не  видел  себя  извне  -
иллюстрацией к скверной  книжке.  Зато  видел  ствол  гонии,  лиловый  под
восходящим солнцем, а над головой - внимательную обезьянью рожу,  голубую,
с оранжевыми баками. Обезьяна предлагала ему завтрак, кисть бананов.
     Нет, есть не хотелось. Он  пошел  в  лес,  забрел  под  деревья  ниу.
Зеленые стволы с огромными светло-серыми листьями, за ними - чаща  кустов,
вся в пунцовых лепестках. В кустах хрюкало, пыхтело, и оттуда прямо в ноги
выскочила собака. Подбежала молчком, грозно оскалилась.
     Бежать нельзя, подумал Колька.  "Рыжик,  Рыжик!"  -  пробормотал  он.
Собака бросилась - он отшиб ее  пяткой,  из  кустов  высунулось  огромное,
рогатое - хрюкнуло. Собака истерически взлаяла, а рогатый полез из кустов.
Носорог. Он тянулся, как грузовик с лафетным  прицепом,  огромный,  серый,
складчатый, с внимательными человечьими глазами.
     Заметил человека, опустил рог, рванулся - лепестки взлетели фонтаном.
Колька метнулся за дерево - туша  проскочила  с  топотом,  развернулась  и
атаковала снова.
     По шестому разу Николай понял, что  этот  "грузовик"  одержим  манией
убийства. Перебегать от ствола к стволу не удавалось, из пистолета его  не
уложишь... Р-раз! Носорог кинулся в седьмой раз, и вдруг с дерева  к  нему
на шею прыгнула обезьяна и закрыла  ему  глаза  руками.  Колька,  обмирая,
смотрел, - четырехметровый зверь грохнул об землю, перевернулся,  вскочил.
В лапе обезьяны оказалась палица. Свистнул воздух - обезьяна влепила плюху
противнику между глазами - тот ухнул, развернулся как-то вяло и,  сотрясая
землю, умчался за обезьяной в кусты... Подбежала,  виляя  всем  туловищем,
собака - припадала к земле, просила прощения.
     - Уж нет, ты меня прости, - сказал Колька. - Глупый еще.
     Он был мокр, как мышь. Давай-ка отсюда, пока не опомнились... Побежал
и наскочил на Брахака, тоже бегущего - навстречу.
     Брахак увидел полянку, изрытую копытами, покачал головой.
     - Друг  Адвеста,  здесь  не  срединное  Равновесие.  Не  должно  тебе
покидать Пост без Охотников.
     - Носатый не ушиб тебя, Адвеста?
     - Я понял, спасибо, - сказал Колька.
     - Обезьяна его увела, туда.
     - Наставник, - объяснил  Брахак.  -  Опасные  животные  находятся  во
внешнем лесу с Наставниками. Если встретишь собаку  без  ошейника  в  лесу
Равновесия, знай, что при  ней  опасное  животное  из  травоядных.  Хищных
сопровождают крикуны. Нанои научит тебя голосам крикунов.
     ...Опять  затянуло  глаза   туманом.   Наставники,   крикуны.   Бред.
Дома-черепахи ползли навстречу. Затошнило. Четкий голос кр