ого в страхе сжалось сердце, но дальше  деревья  почтительно
расступились: над самой кручей стояло исполинское дерево!  Олег  не  сразу
признал березу, настолько могучим и приземистым был стволберезы такими  не
вырастают, кора потрескалась, бугристое  нутро  вывернулось.  Лишь  вверху
поблескивало белым, а на  обозримом  уровне  кора  была  в  серых  шрамах,
наплывах, буграх. Береза прародительница выросла на  просторе,  потому  не
тянулась вверх,  как  ее  многочисленное  потомство,  а  пошла  в  стороны
толстыми ветвями.
     -- Испослать тебе, Славен, -- произнес Олег негромко. --  Спасибо  за
дом, который ты построил, и за сыновей. Их у тебя намного, чем деревьев.
     Гульча смотрела непонимающе, переводила взгляд то  на  Олега,  то  на
березовую рощу. Олег тронул коня, они миновали  березняк.  Лицо  пещерника
было печальным. Он перехватил взгляд девушки, виновато улыбнулся:
     -- Извини, старческие воспоминания...
     Гульча фыркнула пренебрежительно:
     -- Скажи еще, что помнишь эти березки молодыми!
     Через два дня, проезжая вдоль Днепра, он не утерпел,  сделал  немалый
крюк, они проехали через могучую дубовую рощу. Олег даже растерялся, затем
чутье вывело на обширную поляну,  где  посередине  возвышался  исполинский
дуб. Вандал посадил его еще крохотным прутиком, второй раз Олег видел  его
уже молодым дубком, с того времени в этих краях  не  бывал.  Дуб  Вандала!
Сколько из его желудей выросло молодых могучих дубков? Выстояли, оттеснили
соседние деревья,  несмотря  на  стада  кабанов,  рыскающих  за  желудями,
несмотря на пожары, свирепые ветры,  засухи...  Что  ж,  сыновьям  Вандала
пришлось выстоять еще более нелегкие штормы, грозы и ураганы!
     В полдень Олег дал малый отдых коням, они пообедалив  дорожные  мешки
гостеприимные рашкинцы насовали еды на две  дюжины  едоков.  На  этот  раз
Гульча  с  готовностью  приготовилась  выбирать  и  капризничать,   однако
пещерник строго велел съесть сперва то, что испортится до вечера. Снова  с
набитым животом девушка едва встала, на четвереньках отползла от походного
стола. Олег, откровенно издеваясь, помог ей взобраться на коня.
     Они видели великое множество звериных следов: перебегали  дорогу,  не
страшась, олени, стада свиней. За спиной Олега  торчали  оперенные  стрелы
длинные, с закаленными наконечниками. Даже у Гульчачак  руки  дергались  в
охотничьем азарте. Пещерник же  ехал,  похожий  на  вырезанную  из  дерева
фигуру языческого бога.
     Когда солнце начало опускаться к вершинам  деревьев,  Олег  остановил
коней посреди широкой долины, с удовлетворением огляделся. Деревья  стояли
могучие, надежные, с изогнутыми ветвями.  Сухостоя  много,  от  цветов  на
поляне  идет  хороший  запахнежный,   но   мощный,   здоровый.   Торопливо
прошмыгивают пчелы: на  полянутонко  гудя  от  нетерпения,  а  обратногудя
тяжело, облепленные пыльцой, мохнатые, толстоногие.
     -- Соберешь хворост? -- спросил он.
     Гульча, которая только что собиралась идти  за  хворостом,  мгновенно
возразила:
     -- Лучше расседлаю коней. Костер мужское дело.
     -- Тебе виднее,-- согласился Олег.
     Она посмотрела ему в спину подозрительно:  где  издевка?  Тон  больно
смиренный.
     Сухих сучьев, смолистых и толстых, лежали под  каждым  деревом  целые
кучи. Олег сложил две горки в запас, вытащил из мешка котел и медвежатину.
Потянулся за огнивом, но Гульча еще не сняла  нужный  мешок,  конь  с  ней
игрался, отпрыгивал, игриво  хватал  зубами  за  рукав.  Олег  усмехнулся,
повернулся к кучке хвороста, протянул ладони.
     Тихим голосом  он  сказал  Слово,  и  на  краешке  бересты  вспыхнула
искорка, взвился дымок. Олег  положил  сверху  тонких  щепочек,  подул,  и
красное пламя жадно охватило новую добычу.
     Когда раскрасневшаяся Гульча подошла к костру, на треноге  уже  кипел
котел,  поднимался  вкусный  ароматный  пар.  Пещерник  помешивал  длинной
ложкой, зачерпывал, отхлебывал, добавлял щепотки трав, корешков.  Медом  и
акридами, подумала Гульча мстительно. Пещерник! Такого бугая теми акридами
кормить, которые желуди жрут.
     Очаровательно улыбаясь, девушка подсела к огню. Олег  остро  взглянул
ей в глаза, снял котел с огня.  Гульча  вытащила  из  за  голенища  ложку,
подумала твердо,  что  сегодня  она  обязательно  затащит  этого  угрюмого
пещерника в постель. Цветы пахнут одуряюще, воздух  неподвижен,  на  смену
дневным  цветам  раскрылись  ночные,  а  их  запах   еще   гущеколдовской,
сумасшедший...
     Она сама постелила турью шкуру, сложила веточки ближе, чтобы в случае
нужды бросать  в  огонь  лежа.  Пещерник  некоторое  время  молился  своим
языческим богам, повернувшись на восток, лицо его было  печальным.  Гульча
мгновенно  прониклась  жалостью,  поклялась  себе  быть  с  ним  нежной  и
послушной он так много страдал, судя по его  печальным  глазам,  возможно,
даже из за женщин. Она докажет ему, что не все  женщины  такие,  что  даже
если его обманывали много раз, то все равно не надо зарекаться. Ведь  вера
язычников ничего подобного не запрещает...
     Олег неслышно опустился рядом с нею, лег навзничь,  забросил  могучие
руки за голову. Он не накрылся, и Гульча завороженно засмотрелась на божью
коровку, что  бежала,  часто  перебирая  лапками,  по  его  мощной  груди,
застревая в густых волосах. У нее была красная спинка с  черными  точками.
Коровка трижды  меняла  направление,  останавливалась,  терла  щеточки  на
голове. Гульча извертелась, дважды приподнимала голову, намереваясь как бы
во  сне  положить  ее  на  грудь  пещернику,  но  проклятое  насекомое  не
убиралось, а Гульча не была уверена, что пещерник не возмутится, если  она
прибьет букашку. На Востоке пещерники и  вовсе  метут  перед  собой  землю
вениками, чтобы не раздавить какого нибудь жучка...
     Олег начал проваливаться в сон, как вдруг ощутил  чужое  присутствие.
Чье-то сознание недоброе, враждебное искало его, пыталось  определить  его
стоянку. Он вздрогнул, напрягся, сбрасывая усталое расслабление,  и  чужое
сознание отпрянуло, ударившись о незримый забор,  но  тут  же  возобновило
натиск, уже откровенно ощупывая его мозг, пытаясь сжать в незримом  кулаке
его сердце.
     Он с трудом поднялся на колени, хватая ртом  воздух.  Сердце  стучало
бешено, испуганно. На фоне неба мелькнуло  бледное  лицо  Гульчи.  Это  не
Семеро Тайных. Их  прикосновение  светлое,  легкое.  Сейчас  чувствовалось
свирепое Злонещадное, сильное!
     Встревоженный голос Гульчачак прорвался сквозь стену:
     -- Что то случилось?.. Ты слишком возбужденный какой то... Прими  это
легче. У тебя был большой перерыв, но не волнуйся, все будет хорошо...
     -- Да да, хорошо, -- ответил он сипло, горло повиновалось с трудом.
     -- Я все сделаю, чтобы тебе было хорошо...
     -- Все?.. Поднимайся, быстро!
     Она с готовностью вскочила стройная, юная,  красные  лучи  заходящего
солнца ярко осветили ее  нагую  фигурку,  широко  распахнутые  в  ожидании
глаза. Пухлые губы зовуще приоткрылись.
     -- Быстро на коня, -- велел Олег хрипло. Его шатало,  он  чувствовал,
что его глаза пучит, а лицо само собой перекашивается в гримасе.
     Она удивилась, но послушно бросилась к  пасущимся  неподалеку  коням,
вспрыгнула на своего вороного. Обернувшись, смотрела удивленными  глазами,
но покорно молчала.
     Олег сгреб пожитки, вылил остатки еды, сунул котел в мешок.  Не  было
сил затоптать костер, и он выплеснул на багровые угли обе  баклажки  воды.
Зашипело, взвился белый пар.
     Он забросил мешок на запасного коня, спросил Гульчу:
     -- Так и поедешь? Голой?
     В темных зрачках девушки вспыхнула зеленая искорка:
     -- Ты хочешь... чтобы мы сейчас уехали?
     -- А чего ж тогда ты на коне?
     Она помолчала, ответила тихо:
     -- Я думала, ты знаешь...
     Когда она, одетая и застегнутая на все пряжки,  снова  запрыгнула  на
вороного, Олег сразу пустил коня в галоп. Сумерки  опускались  быстро,  от
деревьев побежали угольно-черные тени, подминая и пожирая траву  и  кусты,
но до наступления полной тьмы он изо всех сил старался убраться как  можно
дальше от опасного места.
     Гульча спросила глухо, не поворачивая к нему головы:
     -- Что случилось? Что за нелепая борьба с самим собой?
     -- Я неверно зажег костер, -- ответил Олег.
     Она покосилась на него, лицо пещерника  было  решительным.  Ее  начал
захлестывать гнев, она проговорила с трудом:
     -- Ты снялся со стоянки... из-за неверно выполненного ритуала?
     -- Я пещерник, -- напомнил он. -- Для меня это важно.
     Они неслись в наступающую ночь. Олег чувствовал холод в  сердце.  Его
знобило. Расплата за  лень!  Разжег  бы  костер  ударом  кремня,  спал  бы
спокойно. А призвал на помощь магию -- его услышали все  волхвы  на  сотни
верст, а сильнейшие из них -- и  на  краю  света.  Сейчас  все,  владеющие
магией, знают, где он находится! В том числе и те, кто люто ненавидит его,
кто следит за ним. Странно! Он был уверен, что врагов у него не осталось.

     ГЛАВА 8

     Уже в полной тьме, когда они скакали под ночными звездами,  а  лунный
свет серебрил высокую траву, Олег увидел вырастающую темную стену,  сказал
напряженно:
     -- Туда, к деревьям! Переночуем под ветками.
     -- Боишься, что на тебя упадет черепаха, как на Сократа? --  спросила
Гульчачак язвительно.
     Он промолчал, и она подумала, устыдившись, что варвар не может  знать
этого славного имени.
     Спешившись на опушке, Олег ввел коней под раскидистые ветви дуба, что
рос в сотне шагов от опушки, расседлал, привязал к мордам торбы  с  овсом.
Гульча уже без понуканий собрала в потемках хворост, всякий  раз  поднимая
визг, когда пальцы в  темноте  хватали  вместо  гладкого  сучка  скользкую
лягушку. Олег разжег огонь двумя могучими ударами кресала по огниву. Когда
костер разгорелся, они долго сидели бок о бок, глядя в меняющееся пламя.
     -- Ты волхв, ставший пещерником, -- медленно сказала Гульча. -- Такие
волхвы достигают великой мощи, мне говорил брат.
     Она впервые после бегства из горящего града  обров  упомянула  брата.
Олег поморщился:
     -- Одни достигают, другие нет... В любом случае, подлое дело --  быть
волхвом.
     Она смотрела с удивлением. Олег сказал терпеливо:
     -- Человек ценит свободу. Идет на любые  муки,  даже  сам  уходит  из
жизни, но добровольно не идет в рабство. Волховство, магия, чародейство --
рабство худшего свойства: рабство духа. Чудеса совершаются по воле  богов,
а  сами  волхвы  не  знают,  как  и  почему.   Любые   обряды   становятся
унизительными, если смысла не знаешь, а повторять надо. Совестливые уходят
сразу. Другие держатся  подольше.  Я  сам,  к  стыду  своему,  продержался
долго...
     Он  замолчал,  его  рука,  помешивающая  угольки,  дрогнула.   Гульча
спросила осторожно:
     -- Но маги... они такие важные! Довольные.
     -- Старший из рабов, который гуляет  с  плетью  над  другими  рабами,
разве не важен? Но даже раб счастливее мага, он  может  показать  кукиш  в
кармане, а маг -- нет. Сила мага в искренности. Он должен  стать  рабом  в
душе своей.
     Она искоса смотрела на гордый профиль:
     -- Люди с совестью добровольно отказались от мощи? Значит, Зло  стало
сильнее.
     Его зубы блеснули в красном свете костра:
     -- Зло вообще сильнее! Оно  примитивнее,  проще.  Ломать  легче,  чем
строить,  верно?  Но  с  каждым  поколением  Добро,  как  ни  удивительно,
становится крепче. Разрушенное восстанавливается, города отстраиваются еще
краше, вырубленные сады цветут снова...
     Она  содрогнулась:  яблоньку  нужно  посадить,  поливать,  ухаживать,
беречь от  морозов,  червей  и  зайцев,  но  потом  кто-то  лишь  взмахнет
секирой... И снова нужно выкорчевывать корень,  посадить  молодой  росток,
поливать, закрывать от диких зверей и  диких  людей,  растить  из  года  в
год... Но на все усилия достаточно одного удара топора.
     -- Не понимаю, -- призналась она искренне. -- Зло сильнее,  но  Добро
потихоньку берет верх?
     -- Думаю, магия идет не от сути богов, а только от Чернобога.  Только
он всеми силами добивается власти над миром сущим: от муравья до богов.  А
Род, наш прабог, любит человека,  потому  влил  в  его  жилы  каплю  своей
огненной крови. Это не дало мощи, лишь прибавило гордости.
     -- Что хорошего в гордости?
     Олег ответил честно:
     -- Пока одни неприятности, согласен. Но без нее я бы уже... почему-то
не смог.  Гордость  говорит,  что  лучше  быть  древоделом,  чем  волхвом.
Древодел -- хозяин своего дела. Наперед знает, как вытесать коромысло, как
срубить хату. И никто из богов не помогает ему, когда  он  берет  топор  и
рубит деревья. Он сам творец. Но самое  важное  --  может  своему  ремеслу
научить любого.
     Она передернула плечиками, возразила:
     -- Я, например, не могу -- у меня руки тонкие.
     -- Врешь, можно научить  даже  тебя.  Дом  не  срубишь,  конечно,  но
собачью будку... Я ныне тот же  древодел.  Ведун,  а  не  маг.  Ведун  сам
ведает, что и почему происходит, и даже -- как.  У  мага  сила  неизмеримо
выше, но это сейчас, сегодня, в эти века. Поколения людей меняются, семена
гордости прорастают  чаще.  Искра  Рода  разгорается!  Когда-то  магов  не
останется на земле -- туда им и дорога!  --  будут  одни  ведуны.  За  эти
дерзкие речи меня отлучили...
     Она не ответила -- давно посапывала, привалившись к его  плечу.  Олег
осторожно уложил ее и укрыл заботливо шкурой.
     Рано утром, едва выехали из леса, Олег насторожился, взял в руки лук.
Гульча притихла, наконец издали донесся негромкий голос. К ним приближался
человек и весело орал похабную песню. Олег перебросил лук за спину, пустил
коня галопом.
     Невзрачный  мужик  брел  неторопливо  по  опушке  леса.  За   плечами
болталась  объемистая  корзинка.  Сквозь  редкую   плетенку   просвечивали
масленые бока  грибов.  Мужик  был  в  драных  лыковых  лаптях,  худой,  с
голодными  глазами,  но  на  веревочном  поясе   висел   длинный   поясной
нож.Человек обернулся, в испуге уставился на приближающихся всадников. Его
рука дернулась к ножу. Олег сказал мирно:
     -- Мы не враги. Только странники. Есть тут поблизости хорошая  дорога
на север?
     Мужик  смерил   их   подозрительным   взглядом,   но   Олег   смотрел
доброжелательно, девушка  была  сама  покорность,  и  он  убрал  ладонь  с
рукоятки ножа, ответил медленно:
     -- На север?.. Это где ж?.. А, куда птахи  прут  весной...  Не-а,  не
ведаю. Мы, тутошние, дальше соседней веси дороги не знаем.
     -- А какая весь лежит в северной стороне?
     Человек  задумался,  поскреб  затылок,  долго  морщил  лоб,   наконец
просиял:
     -- Да наша ж!.. Я там живу. Отсель  прямо  на  север,  хотя  нам  без
разницы, где север, где исчо шо...
     Олег заглянул в корзинку за плечами мужика, присвистнул:
     -- Ого!.. Грибные места. Семья большая?
     -- Какое там, -- отмахнулся мужик. -- Меня  так  и  зовут  --  Горюн.
Семью вырезали проклятые рашкинцы. Набег был. До набега тоже  семья  была,
так сгорели вместе с домом, когда тюринцы напали... Так и пошло: Горюн  да
Горюн. Уж не упомню, как звали раньше, а родителей не спросишь -- сгинули,
когда дрались за этот лес с колупаевцами...
     -- Горюн, -- предложил Олег, -- выведи нас на дорогу, а  я  тебе  дам
серебряную монету. Небось, во всем селе ни одной нету?
     -- У нас не село, а весь, -- оскорбился Горюн. -- В селе князья селят
своих смердов, а мы пока што вольные. Еще деревней  бы  обозвал!..  Ладно,
идите за мной.
     Он пошел прямо через поле, оставив лес за спиной.  Олег  пустил  коня
следом, но ехать было неудобно за неспешно бредущим человеком. К  тому  же
часто виднелись опасные для конских ног норы хомяков и  сусликов,  и  Олег
спрыгнул, пошел рядом с Горюном, держа  повод  в  руке.  Гульча  некоторое
время ехала сзади,  но  любопытство  победило  --  слышала  только  урывки
разговора, и тоже слезла, пошла от Горюна слева.
     Деревья стояли  отдельными  кучками,  лес  редел,  впереди  виднелись
бескрайняя степь и синее небо.  Гульча  споткнулась,  пробурчала  под  нос
заклятие на своем наречии,  но  вдруг  тонко  вскрикнула.  Олег  мгновенно
бросил ладонь на рукоять меча. Горюн выхватил откуда-то из-под одежды нож.
     Прямо из земли торчали костлявые пальцы: белые, выбеленные дождями  и
солнцем кости -- схватили, казалось, Гульчу за лодыжку. В двух шагах лежал
наполовину вросший в землю человеческий череп. В пустых  глазницах  синели
милые волошки, по лепесткам карабкался перепачканный  пыльцой  шмель.  Еще
дальше  белела  куча  человеческих  костей,   похожая   на   развалившуюся
поленницу.
     -- Дальше наши земли, -- пояснил Горюн, -- мы подгорники.
     Олег кивнул на кости:
     -- Подгорники или рашкинцы?
     -- Теперя рази отличишь? Кости у всех одинаковые.
     Лес остался за спинами. Гульча отпрыгивала от  тянущихся  к  ней  рук
мертвецов, но в последний момент замечала под ногами  другие  человеческие
кости, с хрустом давила  черепа  --  рассыпались  на  осколки,  как  битая
посуда, трещали тонкие косточки. Она уже побелела, шла с закушенной губой,
смотрела прямо перед собой, часто вздрагивала.
     Поле впереди  было  словно  покрыто  тающим  снегом,  сквозь  который
прорастала весенняя трава.  Бескрайнее  поле  было  покрыто  человеческими
костями!.. Одежда истлела, оружие унесли  победители,  и  дожди  и  лесные
звери постепенно выгладили кости до нехорошего блеска.
     -- Почему не хоронят? -- поинтересовался Олег. Он не ощутил  в  своем
голосе никаких  чувств,  смертей  вокруг  оказалось  слишком  много,  боль
притупилась.
     -- Сразу после боя... Некому.  Кто  уцелел,  еле  доползает  обратно,
потом... забывается. Когда ярится бой, небо черно  от  воронья.  Из  чужих
краев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут,
а ведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся!
     Кости хрустели под сапогами, рассыпаясь в пыль. Попадались  и  свежие
-- с остатками одежды, клочьями жил на костях -- недогрызенное сытые звери
оставили жукам да муравьям. Земля под ногами чавкала жирная, темная, всюду
темнели норы насекомых устрашающих размеров.
     -- Похоронить  бы  их,  --  предложил  Олег.  --  Собраться  волхвам,
объявить перемирие. Пращуры страдают без погребения, они сейчас во  власти
злого Ящера!
     Горюн двинул покатыми плечами:
     -- Теперь не разберешь... У нас закапывают, рашкинцы  своих  сжигают.
Кости все одинаковые!  К  тому  ж  работы  на  тыщи  лет,  пусть  даже  на
погребение выйдет стар и млад. Ведь бой идет тыщи лет, тыщи!
     -- Из-за чего?
     Горюн поскреб затылок, переспросил озадаченно:
     -- Из-за чего? Да из-за всего можно драться, рази не  ведаешь?  Из-за
баб, земли, скота, травы... из-за того, что те чужие.
     -- Чужие? Все мы -- дети Руса, внуки Славена, правнуки Скифа!
     Горюн на ходу уныло поскреб за пазухой, скривил худую рожу:
     -- Эт усе байки кощунников.  Такое  наплетут,  что  хоть  сейчас  иди
обниматься со всяким. Чужие -- они чужие.  Их  не  грешно  бить,  грабить,
брать в полон, зничтожать. А хаты -- жечь, ибо -- чужие.
     Гульча  бледнела  все  и,  наконец,  перебежала  на  сторону   Олега,
вцепилась в его руку. Ее пальцы дрожали. Олег все  ускорял  шаг,  стараясь
поскорее пересечь страшное поле. Кости лежали вразброс и  целыми  горками,
черепа с укоризной смотрели вслед странникам пустыми глазницами.
     Горюн повел по краю широченного оврага -- дальний край едва виден, но
странно неглубокого. Ноготки Гульчи вдруг вцепились в руку  Олега  глубже:
овраг был заполнен человеческими костями.
     -- Скоро кончится? -- спросил Олег. Он с беспокойством посматривал на
бледную, как смерть, девушку. -- Сколько еще идти по костям человеческим?
     Горюн посмотрел на небо,  оглянулся  на  оранжевый  шар  солнца,  что
катился все еще вверх по небесной горке:
     --