Святослав,
как тут же стало известно на Руси, велел казнить  попов,  что  шли  с  его
войском, напутствуя дружинников-христиан, добил  раненых  христиан  своего
войска, сжег церкви в Доростоле и поклялся, что вернувшись в Киев, сделает
там то же самое. Именно этим он и подписал себе смертельный приговор!
     Его злейшие враги сидят не в Царьграде, не  в  Степи,  и  даже  не  в
Саркеле, а... в Киеве. Эти враги тесной  толпой  окружали  княгиню  Ольгу,
после ее смерти сгрудились вокруг  Ярополка.  Эти  их  разгневанный  князь
обещал истребить по возвращении, детей отдать в  жертву  богам,  а  церкви
сжечь! Их -- самых богатых и влиятельных, самых сильных и умелых, на  чьих
плечах держится любое княжество, королевство!
     Воевода Свенельд и уцелевшие христиане бежали от Святослава. Печенеги
их  пропустили  и  даже  помогли  добраться  до  Киева,  ибо  с  Русью  не
враждовали, а были в союзе. Киевская верхушка в ужасе, что вот-вот  явится
разъяренный князь-язычник со своим озверевшим от неудачи войском,  сделала
все, чтобы князь не дошел до Киева. Это они, за неимением  своего  войска,
бросили на  Святослава  печенегов.  Хан  Куря  всего  лишь  выполнил  свои
обязанности союзника Киевской Руси!
     Киевские князья всегда старались  не  выносить  сор  из  избы.  Когда
Святослав силой  вырвал  власть  у  матери,  народу  это  преподнесли  как
добровольное отречение престарелой княгини Ольги в пользу подросшего сына.
Сейчас же убийство великого князя вместе с его дружиной свернули на подлых
ромеев. Тем за дальностью отпираться трудно. Ромеи -- подлые, печенеги  --
продажные и ненадежные, простой народ  в  это  поверит  охотно,  а  доводы
разума  от  него  отскакивают,  как   от   стенки   горох.   Простой   люд
руководствуется не умом, а чувствами, как козы, коровы, волки или птахи.
     Но я не волк и не овца, подумал он зло. Я сам из тех, кто за  овечьей
шкурой прячет свои волчьи зубы!
     До поры.

     Не так велики расстояния меж городами славян, сколько недоступными те
города делают непроходимые леса да болота. Вся Европа -- сплошной и  дикий
лес, а отвоеванные у него распаханные  поля  не  больше  листков  клевера,
прилипших на спину гигантского тура.
     К тому же каждую весну любые дороги в половодье размывает,  на  месте
тверди образовываются болота, приходится дороги мостить  бревнами  заново,
перебрасывать мостки... Намного проще посадить на  ладьи  рать  и  уйти  в
морской набег на далекий Царьград, еще более далекую Севилью, чем дойти до
отказавшегося платить дань соседа, окопавшегося в лесной глуши!
     Ярополк отписал грамоту осенью, но  гонец  прибыл  в  Новгород  когда
мороз укрепил землю. По дороге он пересел с коня сперва на телегу, потом и
вовсе на сани. Морозы крепчали, а когда сани въехали в  ворота  Новгорода,
гонец лежал поверх вороха медвежьих шкур в тяжелой дохе на собачьем  меху,
лихую тройку сменила пара крепких коней, запряженных необычно, переняли  у
свеев или немцев, их в Новгороде полно, как гуси,  ходят  стаями,  гогочут
по-своему, языка не понимают, только мычат и руками разводят, за что их  и
прозвали немцами, хотя среди них тоже много своих языков и разных кровей.
     Гонец отдыхать  не  стал,  прямо  заявился  в  княжий  терем.  Гридни
пытались остановить, но не могли: гонец проламывал дорогу  грозным  именем
великого князя. Владимир разъярился, Ярополк еще не  был  великим,  задаст
трусливой страже... Выручил Звенько.  Прикинулся  тупым  и  нерасторопным,
чуть слюни не пустил, выказывая себя  дурнем,  задержал,  а  Владимир  тем
временем выбрался через окно, пробежал, пригибаясь под окнами,  на  задний
двор, вывел коня и ускакал созывать бояр и знатных мужей.
     На улице поймал еще своих дружинников,  погнал  искать  Тавра,  велел
привезти верховного волхва Новгорода, а также собрать и доставить в  терем
старейшин купеческих кварталов.
     Лишь к полудню он осторожно  выехал  на  улочку,  ведущую  к  терему.
Выглянул, ощутил  себя  чуть  увереннее.  Перед  воротами  уже  с  десяток
нарядных повозок, а со двора  доносится  ржание  коней.  Заметно  суетится
челядь, голоса звучат громкие, возбужденные.
     Гридень у ворот вытаращил глаза:
     -- Княже!.. А мы думали... мы думали, ты в тереме!..
     --  Индюк  думал,--  буркнул  Владимир,--  Так-то  охраняете?  Ладно,
сегодня я ночевал в другом месте. У одной  из  своих  новых  жен.  Или  не
своих, не упомню. Но с завтрашнего дня чтоб комар мимо не пролетел!
     Гридень бросился отворять ворота, на ходу выкрикивал:
     -- Княже!.. Там к тебе посол от великого князя!
     -- От какого великого? -- спросил Владимир злобно.
     Гридень ощутил, что ляпнул что-то не то, но  не  понял  где  допустил
промашку, заорал преданно:
     -- Да от Ярополка, от кого ж исчо?  Не  от  Мечислава  же  польского!
Сказывают, грамоту тебе привез!
     -- Ладно,-- сказал Владимир, стиснув зубы. Что сердиться  на  дурака,
если  все  считают,  что  великокняжеский  стол   по   праву   принадлежит
Ярополку.-- А что за народ здесь? Почему понаехали?
     Страж пожал плечами:
     -- А хрен их знает. Видать, как-то дознались о приезде гонца.  Вот  и
набежали. Народ больно любопытный! И чо им не спится? А исчо бояре...
     Владимир въехал во  двор,  потеснив  стража  конем.  У  коновязи  два
десятка коней, во  дворе  три  повозки:  Кресана,  Стойгнева  и  Годовита.
Кресана пропустили во двор из почтения к старости, Годовита на  днях  конь
выбросил прямо на угол колоды, а Стойгнева пропускали  всегда,  к  нему  у
Владимира  было  особое  благоволение.  Ближе  к  крыльцу  Владимир  узнал
статного жеребца Звенька и смирную, но резвую кобылу Тавра.
     Отрок выбежал навстречу, ухватил  коня  за  узду.  Владимир  неспешно
направился в терем. Добрыню  бы  сюда,  подумал  тоскливо.  Как  недостает
крепкого плеча могучего дяди! Но Добрыня неустанно объезжает рубежи земель
новгородских, крепит мир с окрестными племенами, кого-то склоняет на  свою
сторону, кого-то примучивает...
     В  главной  палате  бояре  и  старейшины   купцов   стояли   кучками,
переговаривались  вполголоса,  бросали   острые   взгляды   по   сторонам.
Чувствовалась близкая гроза.
     Тавр от порога бросился навстречу. Лицо его было белым как мел:
     -- Уже знаешь, что он хочет?
     -- Знаю.
     -- И что ответишь?
     -- А ты бы сунул голову в петлю сам?
     Тавр отступил, давая дорогу. Дыхание  перехватило,  когда  переступил
порог в главную палату, а сердце забилось  часто-часто,  нагнетая  тяжелую
кровь в голову и кулаки. Пальцы непроизвольно поползли к поясу, где  висел
короткий меч.
     На его княжеском столе, или троне,  как  именовали  северные  соседи,
сидел огромный... Варяжко! Он  за  эти  годы,  со  дня  той  позорной  для
Владимира драки,  чудовищно  раздался  в  плечах,  грудь  была  широка,  а
кольчуга из толстых булатных колец так плотно облегала налитое силой тело,
что казалась  рыбьей  чешуей.  Поверх  кольчуги  были  приклепаны  широкие
булатные пластинки, широкий пояс был в сплошных железных бляхах. Варяжко и
раньше весил больше, чем двое мужиков, но в доспехе перетянул бы и троих.
     В мертвом молчании все перестали двигаться, лишь глазами  следили  за
приближающимся князем. Владимир  вышел  на  середину  палаты.  С  огромным
усилием он заставил голос прозвучать ровно:
     -- Кто ты, осмелившийся сесть на княжеский стол?
     Варяжко оглядел его нагло  с  головы  до  ног.  Ответил  неспешно,  с
рассчитанным оскорблением:
     -- Где здесь княжеский стол?
     Ему никто не ответил, а Владимир очень  медленно  опустил  ладонь  на
рукоять меча. Их взгляды скрестились,  глаза  Варяжко  смеялись.  Он  тоже
положил огромную ладонь на свой меч,  длинный  и  широкий.  В  глазах  был
триумф, он знал свою мощь. И помнил, как однажды уже заставил  этого  сына
рабыни наесться грязи.
     Тавр сказал что-то коротко, и, оттеснив бояр, из  коридора  ворвались
старшие дружинники. Опытные, вооруженные до зубов, они выставили копья и с
двух сторон  молча  пошли  на  Варяжко.  Тот  сразу  посерьезнел.  Никакая
чудовищная сила или умение не спасет от удара копьем между лопаток.
     -- Стойте!..-- рявкнул он свирепо,-- На кого руку подняли? Я  воевода
великого князя Ярополка!.. А в Новгороде отныне нет князя. Будет посадник,
как и всегда. И нет здесь, как бы кому-то ни хотелось... княжеского стола!
     Дружинники остановились сами, без команды Тавра. Тот сам  пребывал  в
нерешительности,  оглянулся  на  Владимира.  Тот  исподлобья  смотрел   на
Варяжко:
     -- Потому-то ты как свинья и залез в отсутствие хозяина на его место?
Как бы его не назвать, хоть простой лавкой?
     Среди бояр и гостей послышался  сдержанный  говор.  По  тону  Варяжко
понял, что новгородец этот спор  выиграл.  А  он  просчитался,  думая  что
байстрюка презирают и в Новгороде, где уже немало родовитых бояр и  вообще
знатных родов.
     С неохотой он слез с трона:
     -- Ладно, это шутка. Вот наказ великого  князя:  Владимиру  отбыть  в
Киев, там ему найдется работа. А терем и  все  здесь  передать  княжескому
посаднику... которым Ярополк назначил меня!
     В молчании Владимир смотрел в смеющиеся глаза  своего  врага.  Слышно
было, как во дворе фыркали кони, высоко в небе громко прокричала ворона. А
в палате было тихо как в могиле.
     -- Найдет работу,-- повторил Владимир тихо, но в этой  тиши  услышали
все.-- Да, я покорился бы воле брата, если  бы  он  объединил  силы  Руси,
повел бы на брань супротив врагов... Я стал бы у него тысяцким,  сотником,
десятником... Даже пешим ратником пошел бы за Русь, за  земли  наши!  Я  с
гордостью шел бы под его знаменами, если бы он... шел дорогой отца!
     Его  слушали  внимательно  как  свои,  так  и  Варяжко.  Юный   князь
новгородский говорил взволнованно, чистым ясным голосом, глаза блестели, а
руки прижимал к сердцу.
     -- Но... -- продолжил он другим голосом,-- брат мой проводит время  в
прелюбодеяниях и разгулах. Он позорно  замирился  с  печенегами,  убившими
нашего отца, великого Святослава!.. Хуже того, он отдал им исконно русские
земли по Днепру, в самом сердце земли русской!.. Можно ли  такое  терпеть?
Но Ярополк  не  только  терпит,  но  и  принимает  послов  ромейских,  что
натравили печенегов на войско отца нашего, что уплатили златом за убийство
князя Святослава!.. Он пьет и прелюбодействует, что  приличествует  только
рабу, попавшему на волю. Это  недостойно  князя.  Потому  я,  признаю  его
великим князем всей Руси... но не принимаю единственным князем!.
     Звенько напрягся, пальцы стиснули рукоять меча. Владимир закончил:
     -- Я не ищу брани с братом. Я буду исправно присылать ему  дань,  как
платил прежде великому князю Святославу. Буду давать ему людей  в  войско,
строить для него корабли, посылать для него обозы.  Он  --  великий  князь
Руси, я -- малый князь Новгорода. На том и передай.
     Звенько смотрел в упор. Глаза метали молнии:
     -- Ты знаешь, что отныне  ты,  подлый  раб,  преступник  и  надлежишь
наказанию?
     Среди бояр  послышался  грозный  ропот.  Посланец  великого  князя  в
который  раз  оскорбляет  их  князя.  А  кем  тогда  считает  их,  вольных
новгородцев, если подлый раб у них князем?
     -- Так и передай,-- повторил Владимир.-- А за то,  что  ты  вел  себя
недостойно послу, а как драчливый пес аль петух, то  и  честь  тебе  будет
оказана как петуху... В смолу его! А затем в пух и перья!
     Варяжко выхватил меч. Он был так страшен, что к  нему  не  осмелились
приблизиться. Выругавшись страшно, он бросился из  палаты.  Это  была  его
ошибка: предусмотрительный  Тавр  велел  захватить  веревки,  одну  успели
протянуть поперек. Варяжко зацепился, грохнулся с разбега  всем  громадным
телом. Терем содрогнулся от удара.
     Тут же угостили обухом по голове, скрутили руки и ноги,  потащили  во
двор. Там, под гогот мужиков и смешки  девок  его  раздели  догола,  щедро
вымазали горячей смолой, затем вываляли в перьях. Кипящая  смола  накрепко
приварилась к телу, отодрать можно только с мясом, а теперь  еще  и  перья
облепили так, что грозный  воевода  в  самом  деле  походил  на  огромного
петуха.
     С веселыми воплями, радуясь неожиданному развлечению, молодые мужики,
накрепко связав воеводе руки за спиной, посадили  на  две  толстые  жерди,
связали ноги и вытащили на мороз.
     -- Кукарекни, воевода!
     -- Ты в перьях, тебе тепло...
     -- Слушай, а петухом тебе краше!
     -- А кур топтать могешь?
     День был на редкость ясный,  солнечный.  На  улице  поднялся  веселый
крик,  народ  сбегался  навстречу,  хохотал,  тыкал  пальцами.  В  Варяжко
полетели снежки, сосульки. Когда он зарычал  и  попытался  вырваться,  его
шарахнули палицей. К тому же по бокам бежали гридни, острые копья смотрели
в покрытые перьями бока. Кое-где перья уже  закрасило  кровью.  И  Варяжко
видел по быстро звереющим лицам, что им только дай повод, чтобы заточенное
острие вошло поглубже и достало сердце.
     Он молчал, люто скрипел зубами. Перья лезли и в  рот,  смолой  мазали
густо, лицо тоже было покрыто перьями так плотно, что узнать его  было  бы
трудно. Горланы бежали впереди, орали:
     -- Воеводу Ярополка прут!.. Умора!
     -- Гляньте на Варяжко! Бросил воеводство, к нам петухом идет!
     -- Оборотня пымали!.. Оборотня пымали!
     -- Кто купит петушка на палочке?
     Распевая непристойные песни, его понесли через весь  город.  Парни  и
девки швыряли комья снега,  легкий  ветерок  румянил  им  щеки.  Снег  под
сапожками скрипел весело. Варяжко сперва не ощущал  холода,  толстый  слой
перьев укрывал даже от ветра, затем мороз  пробрался  под  кожу,  застудил
тело. Ярость выветрилась с холодом, он чувствовал только тупое оцепенение.
     -- Я расплачусь,-- прошептал он твердыми, как деревяшки, губами.-- На
палю всех... За ребра на крюки вдоль всей городской стены... А из этого...
что князем себя... кишки буду вытаскивать медленно-медленно...
     Он начал представлять каким изощренным мукам подвергнет своего врага,
сердце застучало чаще. Он ощутил, что кровь начала разогреваться, будто он
уже стоит возле багровых углей, где  раскаляются  крючья,  щипцы,  прутья,
иглы...
     И  только  эти  горячечные  мысли  не  дали   ему   замерзнуть,   ибо
раззадорившиеся новгородцы таскали его по всем улицам,  сменяя  плечи,  по
самого вечера.

     Глава 15

     Владимир поклонился боярам, поблагодарил за  поддержку,  хотя  те  за
весь спор с посланцем Ярополка молчали и только сопели, затем сослался  на
неотложные дела, кивнул Тавру.
     Оставив  главную  палату,  они  уединились   в   небольшой   комнатке
Владимира. Там было тесно от книг и  карт,  сильно  пахло  кавой,  но  для
тайных переговоров место было как никуда лучше.
     -- Ну, что скажешь?
     --  Ты  говорил  хорошо,--  одобрил  Тавр.--  Меня  чуть   слеза   не
прошибла!.. Еще чуть, сам бы поверил, что ты такой.
     --  Политика,--  отмахнулся  Владимир.--  Я  это  слово   услышал   в
Царьграде. Оно значит много! Видел, как бояре переменились?
     -- Да, сперва были на его стороне,-- признался Тавр.-- Меня  холодный
пот прошиб. Я уже чувствовал острый крюк  под  ребрами...  Но  ты  озлобил
Ярополка!.. Думаешь, сойдет с рук?
     -- Я озлобил его еще в детстве,-- ответил Владимир с  горечью.--  Что
бы я ни ответил Варяжко, в Киеве меня бы все равно скарали на горло. А так
я хоть часть бояр привлек на свою сторону дерзостью да удалью. Семь бед --
один ответ!
     -- Тебе не тягаться с Ярополком,-- осторожно напомнил Тавр.-- При нем
все великокняжеское войско! Там и печенеги, верные псы Ярополка. И  деньги
ромеев. И подвластные племена. Он прихлопнет весь Новгород как муху  и  не
заметит того!
     Владимир покачал головой:
     -- Зимой не воюют, а весной долго ждать,  пока  дороги  подсохнут.  К
тому же придется мосты мостить, гати класть, иначе войску в наш болотистый
край не пройти. А мы к тому времени что-то да придумаем.
     Тавр с сомнением покачал головой:
     -- Придумаем ли?
     Улыбка Владимира была недоброй:
     -- Когда мы взяли посадника прямо в постели,  я  принял  меры,  чтобы
точно так же не взяли меня! Как видишь, сработало.

     Остаток зимы прошел в тревожном ожидании. Владимир  усиленно  собирал
вокруг себя  людей  незнатных,  вызывая  ропот,  раздавал  деньги,  земли.
Особенно привлекал тех, кто когда-то в молодости решился стащить задницу с
печи, побывал в дальних странах.
     Из Царьграда и подвластных ему городов, из сел империи,  возвращались
единицы из тех сотен тысяч славян и тысяч русов, кто в юности ушел  искать
славы  и  денег  в  блистательную  империю  ромеев.   Большинство   гибло,
счастливчики приживались,  иные  поднимались  до  невообразимых  высот,  а
богатств скапливали столько, что на всей Руси вместе с Польшей и Чехией не
собрать, но бывали неустроенные чудаки,  что  и  там  не  находили  места,
возвращались -- кто под старость, кто в расцвете годов.
     Именно эти немногие удивляли, поражали,  будоражили  умы,  заставляли
задумываться суровых,  но  простодушных  славян.  Они  приносили  на  Русь
рассказы про ослепительные города, дворцы, сады,  про  богатства  и  чужие
красоты, приносили с собой привычку сладко спать и  красиво  есть,  знание
поэзии, религии, отточенную в спорах речь, виртуозное владение словом. Все
это поражало, ошеломляло, но редко кого отталкивало. Славянин все способен
переварить, усвоить, растворить в себе, обратить в  пользу.  А  что  не  в
силах, то отскакивает от его крепкого лба как горох от стенки, не причиняя
вреда.
     Возвращались зодчие,  умельцы,  виртуозы  красной  лжи,  художники  и
поэты, но Владимира интересовали только знатоки военного дела.  Он  видел,
что не один так делает. Везде на Руси вернувшихся сперва  спрашивали,  что
могут сделать для укрепления дружины,  а  уж  потом,  какие  там  храмы  и
обычаи... Да и вряд ли только на Руси.
     Объезжая села  и  веси,  старался  подружиться  с  местными  вождями,
войтами, старостами. Ему, как князю, на ночь  приводили  девственниц,  тем
самым улучшали свое племя. Обычно утром он покидал ложе без сожаления, уже
на пороге забывал милые личики. Лишь двух нарек женами,  да  и  то  не  за
красу или кротость, а дабы скрепить узы с вождями племен.
     Один и другой владели быстро растущими городами на реке,  при  случае
могли загородить ее челнами, на  берегах  выставить  лучников.  Родство  с
князем льстило лесным  вождям.  Тот  был  первым  и  единственным  князем,
которого видели в этом дремучем краю.
     Добрыня посмеивался:
     -- Племя улучшают? Ишь, нашли  племенного  бычка...  Может,  оставить
тебя здесь с бабами? Глядишь, лет через сто новое племя выйдет из леса,  а
через двести -- новый народ!
     Он хохотал, но Владимир чуял в  словах  могучего  воина  и  затаенную
угрозу. Истинная власть пока что в его руках, но  княжич  матереет  не  по
дням, а по часам. Девок под  себя  грести  и  дурень  может,  этот  же  не
распускает пояс ни на миг, спит в  седле,  а  с  девками  управляется,  не
снимая сапог. Пока что не вмешивается в его дела, на все  дает  добро,  но
его,  Добрыню,  показным  смирением  и  охоткой  к  пирам  да  потехам  не
обманешь...

     Пришла весна, но о Ярополке слышно не было. А в  начале  лета  пришла
тревожная весть, что киевские войска вошли в древлянскую землю. Князь Олег
вышел с дружиной навстречу, но был разбит, бежал, а в бегстве погиб и  был
завален трупами людей и коней.
     Ярополк прилюдно горевал о погибшем родном брате, но в  тот  же  день
упразднил древлянскую землю как княжество. В  стольном  граде  Искоростене
отныне должен сидеть его управитель, а князя древлянам да не иметь больше!
     Тавр ходил мрачнее тучи. Он разослал людей во все  концы,  те  должны
были упредить загодя о приближении войск. Новгород -- не Искоростень,  что
под боком Киева. До Новгорода сперва должна