али свободные и гордые. И даже те, кто падал под  тяжестью
камня, пели славу тому делу, которое только что проклинали! А если  кто  и
бросался под застрявшую плиту, то сам, по своей воле. В этом и  есть  диво
человека. И в эти минуты он бывает равен богам нашим!
     -- Чудные мы создания,-- пробурчал  Владимир  отстраненно.--  Что  ж,
пирамиды, так пирамиды... Они от дури великой натаскали столько  камней  в
пустыню, а мы полезное дело сотворим...
     Волхв покачал головой, в запавших глазах вспыхнули и погасли огоньки:
     -- Не хули чужой народ, твой не  хулим  будет.  Не  от  дури  делали!
Как-то собрался войной против Египта  один  грозный  царь,  повелел  всему
Египту стать рабами, отдать ему молодых  девок  для  потехи,  как  вон  ты
делаешь... Египет же хотел избежать войны. Пригласили  послов  того  царя,
показывают им сокровища: мол, на это злато  можем  сколько  угодно  оружия
купить и армию снарядить... Послы смеются:  у  нас,  мол,  в  земле  этого
золота еще больше! Только копни. Египтяне повели их  на  высокую  башню  и
показывают оттуда города и  множество  людей  на  полях,  а  послы  и  тут
говорят: наш царь свистнет -- народу сбежится втрое больше! Тогда  повезли
их в пустыню  и  молча  показали  пирамиды.  Послы  враз  присмирели.  Как
пришибленные походили вокруг, замерили на глазок, а потом вдруг бух в ноги
египтянам! Плачутся, простите нашего дурака  царя,  не  подумал,  разве  ж
можно бороться с таким народом, что способен совершить такое дело?
     Владимир кивнул:
     -- Уразумели... У нас тоже  нечто  похожее  было.  Древний  наш  царь
Иданфирс, чтобы узнать сколько у него воинов, велел  каждому  принести  по
наконечнику стрелы. Когда волхвы сочли все,  он  велел  отлить  жертвенный
котел.
     -- И получился он,-- с улыбкой закончил волхв,-- в три роста высотой,
стены котла в ладонь  толщиной.  А  варили  в  нем  целиком  быков,  когда
освящали великие походы.
     Владимир развел руками:
     -- Прости, ты лучше меня знаешь те времена.
     -- Волхвы, чьи записи мы  читаем,  служили  и  при  Иданфирсе.  А  их
деды-прадеды, что тоже оставили  нам  весточку,  освящали  второй  Змеиный
вал...
     -- Второй Змеиный?
     Волхв скупо усмехнулся:
     -- Когда-нибудь расскажу. Скажу лишь, что его вырыли  для  защиты  от
несметной орды Аттилы. Потому и не сумел покорить нас, а уговорил войти  в
союз. Наши дружины вместе с  гуннами  и  германцами  сражались  в  Галлии,
стояли под Римом, дрались на Каталаунских полях...
     -- А первый Змеиный?
     -- Первый тоже не был первым. Когда рыли его, то шли  по  руслу,  что
уже только угадывалось. Всегда наши пращуры обороняли землю от кочевников!
Но вот мы есть, а насильники исчезают как дым, память о них растворяется в
веках.
     Владимир помрачнел:
     -- Одни уходят, другие приходят.
     -- Иди этой дорогой. Русь пребудет в веках,  вырастет,  рассеет  свое
семя, а ныне грозные торки, берендеи, урюпы,  хазары,  печенеги,  половцы,
что терзают нашу землю, рассеются тоже, и следа их не останется, и  семени
не быти, и само имя их исчезнет.
     Он перевел дух от  долгой  речи,  лицо  побледнело,  шрамы  выступили
резче. В глазах стоял немой вопрос. Владимир сказал нехотя:
     -- И до тебя дошли разговоры о засечной черте?
     -- Да. Я сразу подумал о третьем Земляном Вале.
     Владимир покачал головой. Волхв умен,  радеет  о  земле  Русской,  но
теперь уже видно, что он, князь  Владимир,  несмотря  на  свою  молодость,
видит дальше этого немолодого и знающего старые книги человека.
     -- Рано,-- сказал он сожалеюще.-- Не потянем.
     -- Русь велика!
     -- Пупки развяжутся. Сперва надо сил накопить малость.

     Глава 23

     По  всей  Европе  встрепенулись,  начали  присматриваться  к   новому
объединению племен. Возникло на востоке, в  самой  середке  котла,  откуда
тысячелетиями выплескиваются волны новых неведомых народов...
     Жрецы, хранящие древние тайны, знают, что между реками Рось  и  Днепр
находится бессмертное сердце мира.  С  каждым  ударом  выплескивает  волну
горячей крови, что в людской плоти мчится на  юг  ли,  запад,  восток  или
север, оседает  на  новых  землях,  давая  начало  новым  народам,  и  это
множество  племен,  образованное   одним   сердцем,   составляет   могучее
объединение племен, что называется всякий раз по-разному. Обычно по  имени
самого могучего племени. Но ведь могучим может быть недолго, затем уйти по
разным причинам, и вот уже верх берет другое племя, а  в  дальних  странах
ученые мужи отмечают исчезновение одного народа и появление другого...
     Но племя, взявшее верх, может двинуть  всю  эту  силу  на  завоевание
новых земель, может остаться на месте, крепя мощь и  распахивая  земли,  а
может сорваться с места и всей массой отправиться в поход за солнцем,  как
уже бывало в древние времена, когда погоня за  солнцем  привела  в  жаркую
Индию,  где  много  диких  народов,  хилых  и  малорослых,  темнокожих   и
совершенно нагих... Иные племена там и остались, разве что отгородились от
диких людей строгими варнами, запрещающими не только вступать в браки,  но
даже прикасаться к местным, другие племена дошли до  самого  берега,  края
Мира, где вода была горячая, а местные дасии  говорили,  что  дальше  вода
вовсе кипит и становится густой, как смола, часть племен все же  вернулась
на прародину к рекам Рось и Днепр...
     Но чего теперь ждать от нового объединения племен?  По  слухам,  верх
взяло малое племя рось, что испокон веков жило на берегу реки  Рось  и  по
берегу Днепра...  Это  племя,  если  верить  ненадежным  записям,  которые
подчищаются  всякий  раз  в  угоду  очередному  базилевсу,   в   древности
участвовало в дальних походах, было в объединении  племен,  известных  под
именем пелазгов, воевало против персидских  царей  Кира  и  Дария,  храбро
дралось на Каталаунских полях против Рима, иногда исчезало из поля  зрения
историков, но, как видно, не пропало  из  жизни  и  в  конце-концов  взяло
верх...
     Базилевс Василий хлопнул в ладони.  Из-за  портьеры  показался  Олаф,
надежный ипаспист-телохранитель.
     -- Позови придворного историка,-- велел Василий.-- Немедля!
     Пока историка почти бегом несли под руки, базилевс  ждать  не  любит,
владыка Восточно-Римской империи терпеливо мерил шагами свои  апартаменты.
Чего ждать от нового объединения племен?
     Историк упал на колени еще от  двери,  скользнул  в  поклоне  дальше,
пополз к трону:
     -- Что угодно величайшему, Блистательнейшему...
     Василий выслушал едва ли треть титула, в нетерпении стиснул зубы. Как
в той детской сказочке, когда мать своему любимому сынку  дала  длинное  и
пышное имя, а нелюбимому -- короткое. Когда в колодец свалился  нелюбимый,
дети быстро сообщили матери, что стряслось, его тут же вытащили. Когда  же
упал любимчик, то пока дети выговаривали все его имена, тот давно  утонул,
и даже рыбы съели.
     А эти придворные никак не могут уразуметь,  когда  нужно  произносить
все, а когда можно ограничиться  лишь  одним  упоминанием  его  имени.  Но
всякий страшится высочайшего гнева. Дескать, лучше выглядеть  глупым,  чем
недостаточно почтительным!
     -- Довольно,-- оборвал он, не дослушав и  до  половины.--  поройся  в
памяти, поройся в записях, но скажи: что там сейчас на  Руси?  Почему  мне
говорят, что от нее именно сейчас исходит наибольшая угроза?
     Историк по его  знаку  сел  на  нижнюю  ступеньку  трона.  Глаза  его
испытующе пробежали по озабоченному лицу правителя. Тот с  досадой  понял,
что  абсолютной  истины  не  дождаться.  История  будет  препарирована   и
преподнесена в том виде, в каком, как  историку  кажется,  нужно  поднести
озабоченному базилевсу.
     --  Племя  Русь  или  Рось,--  начал  историк   медленно,   все   еще
присматриваясь к малейшему изменению  в  лице  императора,  но  тот  сидел
недвижимо, не шелохнув  и  мускулом,--  славянское  племя  Русь,  что  уже
совершало разбойничьи набеги на земли империи... Непомерна твоя  щедрость,
мудрый и блистательный базилевс, что ты проявил интерес к этому  вроде  бы
малозаметному племени! Только ты,  величайший  и  непревзойденнейший,  мог
заметить...
     -- Оставь мои титулы,-- зло бросил базилевс, в голосе звякнул металл,
историк  съежился.--  Говори  только  о  Руси.   Там   опять   перевороты,
убийства... Как и везде. Но что-то меня гнетет. Я чувствую  оттуда  скорую
угрозу! Что там за люди теперь, каковы обычаи,  сильно  ли  изменились  со
времен вторжения в наши земли орд Олега Длинного Меча, которого они  зовут
Вещим?
     Историк  истово  закивал,  но  в  его  выцветших  в   подземельях   и
книгохранилищах глазах появилось смущение:
     -- Великий...-- он осекся.-- Мы могли проследить за этими  племенами,
да и то не всегда, лишь когда они ходили в походы, вторгались в наши земли
или земли Востока. А вот времена, когда крепли на берегах своих  рек,  для
нас тайна.  Но  это  не  тайна  для  иудеев:  они  издавна  проложили  там
караванные дороги, еще Аттилу снабжали оружием и роскошью, а  когда  взяли
верх в Хазарском царстве и превратили его в каганат, то и вовсе следили за
каждым шагом росичей. Прикажи изъять их записи!
     Базилевс зло отмахнулся:
     -- Ты опять за свое! Их записи для нас недоступны, ибо язык  чужд.  К
тому же свои записи прячут в надежде, что и  мы,  и  Русь,  и  все  народы
падут, а они переживут всех, и тогда  только  у  них  останется  подлинная
картина мира. Давай выкладывай то немногое, что знаешь.  Особенно  про  их
воинские дела, военное искусство.
     Историк в сомнении покачал головой:
     -- О, Величайший! Не всегда воинское искусство есть  залог  настоящей
мощи.  Был  блистательный  Ганнибал,  но  где  теперь  его  Карфаген?  Был
непревзойденный Александр  Великий,  но  где  теперь  его  Македония?  Был
владыкой мира Рим, но вот западную половину империи захватили германцы,  а
восточную -- славяне... Почти  захватили.  Надеюсь,  что  теперь  эти  два
народа одного корня, что раньше еще не враждовали,  столкнутся  в  великой
битве за раздел мира... Прости,  Ослепительнейший,  я  отвлекся!  Я  хотел
сказать, что есть и другой путь. И указал его славянин Управда, что бедным
крестьянином пришел в империю в бараньей  шапке  и  овчинном  тулупе  и  с
посохом, дабы отбиваться от собак.
     Базилевс нетерпеливо отмахнулся:
     -- Эту историю знает каждый. И что он свое имя  попросту  перевел  на
латинский лад и стал Юстинианом.
     -- Гм...  Он  стал  величайшим  императором  Римской  империи,  сумев
вышибить германцев из западной части  империи,  освободив  от  них  Рим  и
объединив по своей властью всю необъятную империю. Он  много  еще  свершил
побед, очистил от германцев и всю Африку, но величайшая его заслуга в том,
что впервые провел кодификацию римского права.  По  заслугам  этот  кодекс
зовут кодексом Юстиниана, а его имя осталось в слове "юстиция"...
     -- В чем его путь? -- потребовал базилевс.
     -- Он широко привлекал на службу варваров. Сам  славянин,  он  ставил
своих соотечественников начальниками легионов, командирами  эскадр,  всего
флота. А те  в  свою  очередь  звали  к  себе  друзей,  ослепленных  такой
карьерой, а вот уже наши ряды пополняются  отважнейшими  воинами,  в  ряды
наших  мыслителей  влилась  свежая  струя  дикарской  крови,   что   жадно
набросились на знания... Эти гипербореи тут же забывают свой народ,  язык,
обычаи, и уже служат нам, как не могли бы служить даже себе. Кто,  как  не
Юстиниан, сумел отразить страшные натиски славян на Севере?
     -- Я это знаю,-- прервал  Василий  увлекшегося  историка,--  так  что
общее с Юстинианом и этим... новым князем Руси?
     Историк развел руками:
     --  Он  делает  все  то  же.  Правда,  бедную  Русь  не  сравнить   с
великолепием империи, но их  новый  князь  умеет  завоевывать  народы  без
боя... и удерживать  без  пролития  крови!  Русы  --  победители,  но  это
единственный  народ  на  свете,  который  не   пользуется   своим   правом
победителя, не ставит себя выше  других.  Они  позволяют  вносить  в  свои
священные храмы чужих богов. Уже на другой день не делают  различия  между
победителем и побежденным. И новые  народы  начинают  приносить  жертвы  и
богам русов, а сами без всякого  принуждения  начинают  зваться  росичами.
Конечно, это не дело рук одного князя, это народ таков, но их князь  очень
умело этим пользуется. Он принимает всякого гонимого, будь это даже  дикий
печенег, чужой верой хазарин, свирепый викинг или  беглый  раб  империи...
Мало народов, в ком сила так хорошо бы сочеталась с душевной щедростью!
     Василий  долго  сидел  молча.  Его  молодое  лицо  словно  бы   резко
постарело.  Он  сам  ощутил  себя   огромной   империей,   цивилизованной,
утонченной,   но   переполненной   всеми   болезнями,   которые   приносит
цивилизация. Наконец почти прошептал:
     -- Да, они опасны...
     -- Очень,-- подтвердил историк, в увлечении забыв добавить хоть  один
из титулов императора.-- и еще надо подумать, стоит ли так  уж  навязывать
им учение Христа!
     -- Почему?
     -- Пока они варвары, мы можем окружать их  врагами,  натравливать  на
них цивилизованные страны. Как на варваров, на них  имеет  законное  право
нападать и разорять любой государь. Если же примут Христа,  то  встанут  в
один ряд с теми, кто уже  идет  под  его  стягом.  Они  получат  над  нами
преимущество! За счет своей удивительной терпимости к чужим.
     -- Но Христос ревнив! Он не потерпит других богов.
     -- Славяне -- странный народ. Они и веру Христа  переплавят  в  своем
характере по-своему. И даже если и поставят его на главное место в русских
храмах, то и своих богов не  изгонят,  а  оставят  рядом.  У  них  слишком
развито чувство справедливости! Помни, базилевс, они не приемлют  рабства.
Даже пленных либо отпускают, либо продают в другие страны, но у себя рабов
не держат...
     -- Иди,-- сказал вдруг базилевс.
     Увлекшийся историк непонимающе раскрыл глаза:
     -- Что?
     -- Оставь меня, говорю,-- сказал Василий уже раздраженно.-- Ты сказал
достаточно.
     Историк в страхе распростерся на полу, проклиная себя за  пространные
речи. Базилевс велик, ему править миром, отвлекать его от дел  государства
--  тягчайшее  преступление,  и  только  его   снисходительность   спасает
провинившихся от кары!
     Когда в пустынном зале зашелестели легкие девичьи шаги,  Василий  все
еще сидел на троне в глубокой  задумчивости.  Он  выглядел  человеком,  из
которого вытянули все кости.
     -- Что-то стряслось?
     Он не повернул голову, только проследил за стройной фигуркой:
     -- Это ты, Анна... Тяжко мне, Анна...
     Она как белка села рядом на поручень трона,  исхудавшие  плечи  брата
казались еще тоньше, а редкие волосы под ее пальцами выглядели паутинками.
Он ощутил, как от ее тонких пальчиков пробежали живительные искры.  Что-то
отозвалось в его теле, сердце трепыхнулось вяло, он  ощутил  наконец,  что
оно еще качает редкую остывающую кровь.
     --  На  дворе  уже  запряжены  кони.  Большой  обоз  с  христианскими
святынями, священниками, послами, богатыми дарами. Опять на  Русь,  как  в
бездонную бочку... Что-то будет  на  этот  раз?  Только  что  у  меня  был
историк. Он горячо убеждал не давать Руси учение Христа.
     -- Почему?
     -- Боится.
     Даже не видя ее личика, он чувствовал,  как  она  вскинула  соболиные
брови, а на чистом лобике появилась морщинка.
     -- Русы готовятся к новой войне с нами?
     -- Не то.  Что-то  мне  подсказывает,  что  героическая  эпоха  в  их
северной стране миновала. На троне сейчас, как сообщили послы,  не  пылкий
Святослав,  а  очень  дальновидный  и  расчетливый  князь,  один  из   его
сыновей...  Такой  не  ограничится  разбойничьими  набегами.  Он   захочет
проглотить империю раз и навсегда!
     На миг словно расступились  стены,  Анна  увидела  пылкого  витязя  с
горящими как уголья глазами, услышала его страстный голос. Он тоже  явился
с Севера, но не в пример белокурым и белокожим викингам был  смуглый  и  с
волосами темнее вороньего глаза, а  темнокарие  глаза  постоянно  полыхали
затаенным огнем. В нем вместо крови текло расплавленное золото, он  всегда
был горяч и неистов, в нем было столько огня и мощи... Где  затерялся  тот
герой? Удалось ли ему вернуться на свою Русь? А если удалось, каково ему с
его огненным нравом быть под тяжелой рукой дальновидного и расчетливого?

     Глава 24

     На околице раздавался шум, веселые крики. Громко и  отчаянно  залаяли
собаки. Затем был отчаянный визг,  будто  псу  перебили  хребет.  Владимир
поморщился,  а  Кремень  тут  же  выскользнул,  послышался  дробный  топот
подкованных сапог.
     Вернулся не скоро. Вопли чуть поутихли, только собаки все еще рычали.
Кремень ввалился растрепанный, на щеке пламенела широкая царапина.
     -- Княже! Лесного человека пымали!
     -- Что за вранье...
     -- Небом клянусь!
     Владимир передернул плечами:
     -- Лешего, что ли?
     -- Может, теперь это и  есть  леший.  Бают,  медведь  уволок  бабу  в
берлогу, зиму жил с  нею,  а  на  весне  разродилась  чудищем.  Наполовину
медведь, наполовину человек. Летом удалось сбежать, а дитенок так и  вырос
с лесным папаней... Недавно медведь то ли подох, то ли убили где, а  этого
поймали в сети...
     Владимир раздосадованно и в то же время с интересом пожал плечами:
     -- Так то, может быть, беглый Варяжко? Придумают же такое...
     -- Княже,-- сказал Кремень с укором.-- Я ж сам его видел!
     -- Варяжко?
     -- Лесного человека!
     Владимир увидел в перекошенном лице Кременя то, чего  раньше  не  мог
увидеть -- страх. Кивнул, полез из-за стола.
     -- Врешь, небось, но пойду погляжу. Ежели  соврал,  не  сносить  тебе
головы. Мне сейчас не до шуток.
     Кремень набросил ему корзно на плечи. Владимир  чувствовал,  как  тот
суетится сзади, едва ли не подталкивает в спину.
     За воротами уже стоял  веселый  гул,  брехали  псы,  слышался  сиплый
медвежий рев. Кремень крикнул вартовым, те с готовностью отворили ворота.
     Во двор ввалилась пестрая галдящая толпа. В середке ревел  и  пытался
порвать толстые цепи парень -- совершенно голый, темный,  весь  в  белесых
шрамах. Его растягивали в стороны шестеро дюжих мужиков, по трое на каждой
руке.
     Лохматый настолько, что лица не видно, лесной  человек  все  старался
опуститься на четвереньки. Руки у него  были  непомерно  толстыми,  все  в
мышцах, но мужики с проклятиями изо всех сил  упирались  в  землю,  тянули
цепи, удерживая лесного зверочеловека на двух ногах.
     Медленно дотащили до крыльца, чтобы  князь  мог  получше  рассмотреть
диковинку. Стражи держали копья нацеленными в их спины.
     -- Что за диво лесное? -- спросил Владимир.
     Он сам ощутил, что голос  дрогнул.  Зверочеловек  взревел,  рванулся,
слегка потащил за  собой  всех  шестерых.  Стражи  бросили  копья  и  тоже
ухватились за цепи, удержали. В пасти плененного Владимир  увидел  острые,
как у волка, зубы, черное небо.
     -- Это медвежий сын,--  ответил  один  из  мужиков,  он  держался  за
старшего,-- нарекли -- Медведко. Вчера всем селом ловили. Двоих этот зверь
успел задрать... Силища в ем неимоверная!
     Мужики и стражи в самом деле  с  великим  трудом  удерживали  лесного
человека. Взлохмаченные грязные волосы падали на лоб и плечи. Желтые космы
торчали из-под мышек, весь низ живота был в густой рыжей шерсти. Но борода
и щеки были  голыми,  видно  еще  не  взматерел,  не  вышел  из  щенячьего
возраста. Когда поводил налитыми свирепой мощью плечами, мужики с  криками
натягивали цепи.
     Владимир сказал четко:
     -- Кто ты есть?
     Медведко глухо взревывал, смотрел исподлобья налитыми кровью глазами.
Вздохнул, показав звериную пасть, облизнулся, достав  и  приплюснутый  нос
длинным острым языком.
     -- Кто ты? --  повторил  Владимир.--  Что  тебе  над