ствовало
бы  о его,  Костиной,  недостаточной  внимательности  к  деталям.  Поскольку
времени на хождение по магазинам не было, Костя заказал в московских бутиках
подходящую,  по мнению Кости, одежду  и  обувь разных размеров: костюмы Нино
Черрути, сорочки братьев Брукс, галстуки Валентино, носки и белье Хьюго Босс
и туфли Баркер.
     "Эх,  жалко,  рубашки  "Пинк" у нас не в  почете  и  "Черчес"  не сумел
достать, -- сокрушался Костя, --  не успели бы привести  из Лондона, а здесь
только   "Баркер",   "Ллойд"   и   "Раппорт",   да  "Почетти"  с  лоховскими
бляхами-мечами -- приличной обуви не найдешь".
     Старую Генину одежду поместили  в  небольшой "Самсонайт" на  колесиках,
специально предусмотренный Костей, туда же Гена  определил "десятки". Теперь
он путешествовал с багажом.
     Пока Гена быстро завтракал, стараясь не особенно  налегать на икру, над
его головой трудился парикмахер,  что  вообще-то, откровенно говоря, было не
особенно удобно  -- волосы падали на еду и попадали в рот;  а после завтрака
ему сделали  маникюр --  уже пристегнутому,  в кресле, когда  самолет шел на
посадку. В новом костюме Гена себя чувствовал  как в футляре. Вся его сонная
самоуверенность исчезла в  чемодане, вместе с привычной  одеждой. Туманность
восприятия  действительности растаяла с  остатками сна, душ обострил нервные
окончания  для ощущений  приближавшегося  со  сверхзвуковой скоростью  почти
вчерашнего утра  и дня,  завтрак придал  ему сил для  тщательного  понимания
происходящего, и теперь, наблюдая в чистейшем хрустальном прозрачном воздухе
поднимающиеся к его самолету горы,  пляжи  и  синий  океан с белой каемочкой
прибрежной пены, он нервничал, не зная, чем придется расплачиваться  за  всю
эту роскошь, поданную ему как на блюдечке, и хватит ли у него активов, чтобы
обеспечить сделку.
     Как только самолет остановился  и стюардесса  разрешила всем отстегнуть
ремни,  в него,  самолет,  вошел  толстый смуглый индус  в  болотного  цвета
униформе и  хрупкая молодая японка  в легком  белом  платьице и  кроссовках.
Японка говорила по-английски  с явным калифорнийским акцентом, изобиловавшим
неприятными и резкими звуками "йе". А индус говорил по-английски на хинди --
во  всяком случае, в звуках, которые издавал он.  Гена не разобрал ни одного
английского слова. Зато молчаливый  американский дядя из посольства, который
за  всю  дорогу  не  проронил  ни  слова,  моментально  нашел  с  ним  общий
американский  язык:  вместе они  колдовали над паспортом Гены, вклеивая туда
какие-то бумажки и фотографию -- очевидно, индус был  обо всем предупрежден,
потому что у него был с собой клей.
     Пока  они  возились  с паспортом.  Гене  была  представлена  японка  --
оказалось, что это личный секретарь Гейтса. Звали ее Соня.
     -- Пойдемте,  -- сказала она, беря  Генин чемоданчик. -- Иммиграционный
офицер привезет ваш паспорт, когда они закончат все формальности.
     Гена, открыв рот от изумления, сделал робкую попытку взять чемодан сам,
но его остановил Костя.
     --  Ты все-таки  не забывай,  у них тут  полная эмансипация,  она может
подумать, что ты не хочешь,  чтобы она его несла, потому что она женщина, --
сказал Костя по-русски и добавил: -- Придурки, что с них взять. Но ты все же
поосторожней. -- И он протянул руку: -- До скорого.
     -- Как, а вы со мной не поедете? -- удивился Гена.
     --  Нет, я  возвращаюсь. Все,  что мог,  я сделал. Дальше тебя курирует
Соня. Всех благ.
     Расставание с Костей  было  неприятным сюрпризом.  "Впрочем, -- подумал
Гена, -- пропасть они мне не дадут".
     Выходя из  самолета,  он  пытался  представить,  какие машины  будут  в
эскорте на этот раз: наверняка "Ролле-Ройсы", как раз в Калифорнии находился
гараж   Гейтса  с   самой  большой  коллекцией   самых  пафосных  английских
автомобилей, старинных и современных, --  Гена видел фотографии в Интернете,
он  бы не удивился, даже если бы  их  сопровождали  нарядные мотоциклисты  в
белых крагах и шлемах и/или вертолет. Однако машин  у трапа было всего  две:
темно-вишневый MPV "Додж Караван" и скромная белая "Тойота Карина Е" --  обе
далеко не  последних  моделей.  В  "Додже" одиноко скучал водитель, "Тойота"
была пуста, и  на поле никаких людей тоже  не было, если не считать морского
пехотинца  и  двух механиков у  переднего  шасси "Конкорда". Там  же  стояла
по-военному пятнистая автоцистерна-заправщик.
     --  Вы, конечно, не  курите,  --  сказал Гена  Соне, которая  открывала
багажник "Тойоты", чтобы положить в него чемодан.  -- Мы не могли бы зайти в
аэропорт? Мне нужно купить сигарет.
     --  В   какой  эйеерпорт?   --   певуче   удивилась   японка  на  своем
калифорнийском английском, акцентируя слово "аэропорт" с таким надрывом, что
внутри этого слова, казалось, не только взлетали самолеты, но и шли какие-то
воздушные бои. -- Это военный аэродром, здесь нет никакого эйеерпорта.
     -- А-а. -- Тут только Гена заметил, что на поле вдалеке стоят несколько
истребителей и  что их "Конкорд" -- единственное здесь гражданское воздушное
судно. -- Это военная база, да?
     -- Ну, что-то вроде.
     -- Тогда здесь должен быть магазин...
     --  Магазин  есть,  -- Соня открыла переднюю  правую дверцу "Тойоты"  и
кивком пригласила Гену сесть, -- только сигареты в нем вряд ли продаются.
     -- Почему это? -- Гена подавленно опустился на продавленное сиденье.
     -- В  армию  США  уже  давно  практически не берут курящих, -- пояснила
Соня, захлопывая за ним дверцу.
     Гена уперся затылком в  подголовник, обитый дешевым поношенным велюром,
и  тихо  застонал. Соня  села  за  руль,  пристегнулась  и  попросила  гостя
пристегнуться  тоже.  Машина  медленно тронулась;  вопреки  ожиданиям  Гены,
"Додж"  не последовал за ними. Они миновали пропускной пункт и вяло покатили
по узкой дороге, утыканной по обеим сторонам желтыми ромбами дорожных знаков
с надписями Speed Limit 30.
     --  Ну, может,  магазин  какой-нибудь  будем проезжать, --  не унимался
Гена.
     -- Зачем магазин?
     -- Сигарет купить.
     -- Магазин...-- Соня задумалась. -- Ближайший молл находится в двадцати
милях, это полчаса езды, а у нас совершенно нет времени, мы очень торопимся.
     Гена посмотрел  в боковое стекло,  мимо  которого  медленно  проплывали
калифорнийские пейзажи,  потом на спидометр, стрелка которого жестко  стояла
чуть  ниже  цифры тридцать  -- спидометр  был  в милях,  это означало  менее
пятидесяти километров  в час, -- и недоуменно пожал плечами. -- Почему тогда
мы так плетемся?
     -- Здесь нельзя быстрее, видите -- знаки,  -- спокойно  ответила  Соня,
держа левой  рукой  руль, а  правой  поднимая  пластиковый термостаканчик из
подставки подлокотника. -- Кофе хотите? Горячий...
     -- Без сигареты -- не хочу, -- разозлился Гена.
     -- Как угодно. -- Соня отхлебнула из стаканчика водянистый напиток.  --
Вы знаете, я должна вам сказать кое-что важное.  -- она  неторопливо сделала
еще глоток.  Гена  посмотрел  на  нее с испугом. Соня наморщила лоб,  как бы
собираясь  с  мыслями и сомневаясь, выдавать Гене  ужасную военную тайну или
повременить, но  все же решилась: -- Курить -- очень вредно, можно  заболеть
ужасными болезнями, даже смертельными, такими, например, как рак легких. Ну,
не  пугайтесь  так,  если бросить  курить  прямо  сейчас,  риск  существенно
снижается.
     Гена облегченно вздохнул:
     --  Ну ладно, а бар какой-нибудь  деревенский или  заправка  есть здесь
рядом?
     -- Зачем вам заправка?
     -- Да сигарет купить, вот зачем! На заправках продаются сигареты?
     -- Продаются, но... неужели вы совсем не хотите потерпеть?
     -- Да сколько можно терпеть-то! Я со вчерашнего дня не курил!
     --  У нас так мало времени, я не знаю... В этом районе... У меня должна
быть карта в перчаточном ящике, вас не затруднит мне ее передать?
     -- Не затруднит,  --  буркнул  Гена,  полез  в  бардачок  и  увидел там
красно-белую картонную пачку с надписью "Marlboro".
     -- Можно? -- радостно выпалил он. Соня густо покраснела. Для японки это
выглядело особенно забавно.
     -- Не знаю... Это... это не  мое...  это... это, наверное, моя  подруга
оставила...
     -- Ну ладно, она не обидится, я возмещу, -- торопливо пробормотал Гена,
открывая,  почти разламывая пачку.  Сигарета в пачке  была одна. Вернее, там
было  примерно три четверти  сигареты  -- бумага на  кончике  была закручена
колбаской, а  вместо  фильтра вставлена свернутая короткой трубочкой  тонкая
картонка. Гена присвистнул.
     -- Странная такая сигарета... -- ухмыльнулся он.
     -- Она,  наверное, плохая, --  промямлила Соня, нервно покусываю нижнюю
губу -- Может быть, ее лучше выбросить?..
     --  Ага, выбросить... Не дождетесь.  Табак-то  там  хоть есть?  Правда,
курить очень хочется...
     Если бы  Гена  не  хотел курить  так  сильно и давно, он  бы,  конечно,
никогда не стал бы рисковать. Во-первых, ответственная встреча, а во-вторых,
жизнь  в  государстве, где  запрет  на  любую  связь  с  каннабиолом являлся
колоссальным источником доходов винтиков  государственной  машины,  приучила
его не выказывать либерализма к косякам в присутствии незнакомцев; в случае,
когда винтики  должным образом не подмазывались,  машина  съедала  любителей
неалкогольного восприятия реальности.
     -- .-.Есть там табак?
     Соня неопределенно пожала плечами:
     -- В каком смысле?
     -- Да ладно, не  мнись, все  свои, вижу,  что есть.  Вообще почти  один
табак. Там гашиш?  А то подсунете крэк какой-нибудь, я в газетах читал... Ну
колись, колись, у тебя на лице все написано... гашиш?
     Соня кивнула:
     -- Совсем чуть-чуть, -- и добавила: -- Может, лучше не надо, потом...
     --  Да  лучше  потом, но курить-то  хочется сейчас. Как  я,  по твоему,
табак-то отделю... Прикуриватель работает?
     -- Работает.
     Гена посмотрел на свои часы и  понял, что время на них  -- без двадцати
одиннадцать  -- московское,  вечернее.  Зелененькие  электронные  часики  на
панели под лобовым стеклом показывали десять сорок.
     -- Нам во сколько нужно быть там?
     -- Встреча  назначена на одиннадцать пятнадцать. Вы уверены, что с вами
все будет в порядке?
     -- Уверен,  --  Гена глубоко  затянулся,  --  или  не уверен  --  какая
разница. Да не волнуйся, я выспался, поел -- сильно не торкнет.
     Докурив сигарету до фильтра так,  что она  погасла сама. Гена на минуту
задумался.
     -- Слушай, -- сказал он, -- а Монтерей отсюда далеко?
     -- Да нет, -- ответила Соня, -- рядом. А что? У вас там друзья?
     -- Друзья... -- пробормотал Гена, устраиваясь в кресле поудобнее, чтобы
расслабиться.
     Минут  через  пять торкнуло, правда  несильно, но все-таки  торкнуло --
вместе с чувством глубокого  удовлетворения  никотинового  голода  появилось
внимание к несущественным  деталям.  Например,  Гена обнаружил, что  из  его
рукава  торчит кончик картонной бирки  -- их  было так  много на одежде, что
обрезать  все у  Кости не хватило терпения. Гена потянул за кончик и вытащил
черную карточку с белыми, похожими на паучков вензелями в виде кириллической
буквы  "я" и симметрично к  ней прилепленной отраженной  кириллической буквы
"я"  в  разомкнутом круге  лаврового венка  и  надписью латиницей  "Cerrutti
1881". Он почему-то заметил, что  восьмерки  были похожи на  сдвоенные нули.
Гена откусил пластиковую нить, державшую картонку за рукав, и, покрутив ее в
руках, положил  в  нагрудный  карман  рубашки --  все карманы  пиджака  были
зашиты.
     Еще  одна  несущественная деталь всплыла у  него  в голове.  Он немного
поразмыслил, не  пробило ли его просто-напросто на измену, но решил, что так
быстро -- вряд ли.
     --  Слушай,  Соня,  --  заговорил он. --  Ты  знаешь,  в Москве  ко мне
приставили охрану,  везли в  бронированной машине...  Костя  сказал, что мне
что-то угрожает. Я даже думал, что и здесь будет так.
     -- Лучшая безопасность -- это конфиденциальность,  -- ответила Соня. --
Никто ведь  не  знает, что  ты  здесь, поэтому и  охрана  не нужна. Аэродром
закрытый, самолет частный, машину мы специально взяли старую.  А  с  охраной
было бы заметно со спутников. Не волнуйтесь, здесь вам нечего бояться.
     -- А я и не волнуюсь, -- заволновался Гена. -- А в Москве мне чего было
бояться?
     --  Я  не имею права говорить,  скоро вы  все сами узнаете. --  Соня  с
визгом  затормозила  на  пустом  перекрестке  перед  знаком  "стоп", секунду
постояла и резко тронулась. -- Или не узнаете, все зависит от вас.
     -- Это в каком еще смысле?
     -- В прямом.
     И Соня замолчала.
     Гена понял, что она  ничего  больше  не  расскажет, и  решил потерпеть.
Потом, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, он спросил:
     -- А ты кто по национальности?
     -- Как -- кто? -- удивилась Соня. -- Американка, разумеется.
     -- Да нет, не в этом смысле.
     -- А какие еще бывают смыслы?
     -- Ну это, как его, ну корни там, предки...
     -- Происхождение?*
     -- Ага, я просто слово это никак не мог вспомнить.
     -- Я -- японская американка. А ты?
     -- А я русский русский.
     Соня засмеялась.
     --  Так  не  говорят.  Американские  американцы  называются,  например,
кавказцы **...
     Теперь засмеялся Гена. Вполне  понятно, что смеялся он несколько дольше
и интенсивнее, чем полагается даже в очень смешных случаях. Соня отнеслась к
его смеху дружелюбно и сама тоже понимающе улыбалась.
     --  Американские  американцы,   --   выдавил  наконец   Гена,   вытирая
выступившие слезы, -- называются индейцы.
     -- Нет,  я имею ввиду белых англосаксонских протестантов -- американцев
с белой кожей. Их называют  кавказцами. Как у вас называют  русских  с белой
кожей?
     Новый приступ бешеного смеха овладел Геной.
     --  Да  уж  точно  не  ха-ха-ка-ка-кавказцы.  -- От  смеха  он  еле мог
говорить. -- Ка-ка-кавказцы -- че-че-черные.
     -- Надо же, -- Соня  удивленно покачала головой, --  как у вас в стране
все наоборот, черное и белое.
     --  Это  у  вас все наоборот,  даже  время,  --  веселился Гена. --  Вы
какие-то антиподы просто... -- Чтобы как-то сменить смешную тему и перестать
хохотать, он спросил: -- А почему у тебя имя русское?
     -- Что значит русское? Это французское имя. Просто мой папа -- японский
француз...

     * Имеется в виду "Origins" или "Legacy".
     ** Имеется в виду "Caucasian".

     Гена  снова  зашелся смехом  и  даже  замахал на  Соню руками: дескать,
замолчи,  проклятая,  уморишь  до  смерти.  Соня  хлебнула  кофе  и  грустно
заметила:
     -- Я вас предупреждала.
     Но Гена  не  мог успокоиться.  Смеяться  он постепенно перестал  только
минут через  десять и,  чтобы  прийти в  себя  перед  предстоящей  встречей,
вопросов  решил  больше не задавать. Соня включила  радио,  и всю оставшуюся
дорогу Гена вслушивался в американскую попсу.
     -- Ну ладно, не обижайся, -- наконец примирительно проговорил он, когда
через двадцать  минут неспешной езды они  остановились перед  перегородившим
дорогу  желто-черным  полосатым  шлагбаумом. Справа и слева от  шлагбаума на
каждом дереве, куда хватало глаз,  по воображаемому периметру были развешаны
таблички, тоже  желтые, с черными надписями: "Частная  собственность, доступ
запрещен".
     -- Я не обижаюсь, --  дружелюбно улыбнулась  Соня. --  Только пусть это
останется между нами. Ну, то, что вы здесь нашли джойнт и курили. Просто  мы
оба можем иметь осложнения.
     -- А как же демократия? -- лукаво улыбнулся Гена.
     -- Демократия, -- серьезно сказала Соня, -- не значит вседозволенность.
     Она  вручную опустила стекло и  просунула магнитную  карточку в прорезь
столбика,  оказавшегося  прямо  напротив ее двери.  Прорезь  съела карточку,
задумчиво  пожевала  ее  где-то  внутри себя и  выплюнула  обратно. Шлагбаум
поднялся, и они  покатили  дальше,  навстречу могущественному властителю  --
владельцу и продавцу виртуальных миров информационной эпохи.

     Краткое содержание восемнадцатой главы
     Прибыв  в   Америку,  Гена  с  удивлением  обнаруживает,  что   страна,
расположенная не прямо под его родиной, не совсем такая, как ее показывают в
производимом там  кино. Однако косяк,  найденный в машине по пути  к Гейтсу,
помогает  не только  примириться с  действительностью, но и  мягко  изменяет
последнюю.


Глава девятнадцатая,
     в которой завтрак -- на траве

     --  Прикинь, когда я  с Полом  замутил  всю эту фигню, --  Гейтс сделал
неопределенный  широкий жест рукой, охватывавший окрестности, так  что  было
непонятно,  имеет ли  он в виду непосредственно бассейн,  полдома  и стол  с
завтраком  или всю Калифорнию,  Североамериканские Соединенные  Штаты и даже
весь прилегающий  мир,  -- началось все  с программы-переводчика,  ну типа с
языка на язык. И мне это чисто как память -- ну, дорого, в смысле. Мне когда
пацаны свистнули, что, дескать,  есть  ценная мулька по  теме, только-только
появилась в Сети, я сразу дернулся -- это же тема реально  моя! Ну, попросил
там, ребята, короче, нашли, чей софт. Решили, что под нашей маркой его можно
успешно  толкнуть  и  раскрутить  правильно  --  реклама,  то-се.   Ты  наши
возможности должен себе представлять...
     С точки  зрения Гены,  Гейтс  говорил невероятно  долго  и много.  Хуже
Хоттабыча. Из-за непривычного костюма Гена чувствовал себя совсем не в своей
тарелке,  и  ему было  жарко --  лето все-таки.  Кроме него, в костюмах были
только телохранители Гейтса, маячившие неподалеку  за его спиной, и помощник
Сони, записывавший разговор вручную на бумагу. Лакеи, помогавшие в завтраке,
были в  смокингах,  а сам Хозяин  -- в болотного цвета  шортах, шлепанцах  и
простой белой футболке. Его волосы были мокрыми после бассейна, но аккуратно
причесаны,  а  небольшие  очки  в  тонкой  золотой  оправе придавали  образу
задумчивость. Несмотря на утро, Гейтс выглядел очень уставшим и, несмотря на
возраст ч  спортивный вид, немолодым грузным человеком -- свободная майка не
скрывала живот и дряблую грудь. К тому же Гейтс сутулился.
     --  Связался  сразу  лично  с  Дайвой,  --  продолжал  он,  неторопливо
раскачиваясь  на стуле, чем невероятно раздражал Гену, -- но она все стрелки
на тебя перевела -- программа-то на тебя тоже зарегистрирована.
     -- Как это -- зарегистрирована? -- удивился Гена.
     -- А ты не в  курсе, что  ли? Ну, там авторское право, распространение,
коммерческое использование, то да се. Право собственности, короче.
     Это было приятно  и  неожиданно. Неожиданно  было  то, что Дайва  сразу
обозначила принадлежность программы и  тем, вероятно, спасла  ее  от  судьбы
легкой  воровской  добычи  "Майкрософта"   или   любой  другой   агрессивной
компьютерной фирмы. А приятно то, что Дайва по-честному зарегистрировала  ее
на двоих; она, конечно, априори  была порядочным человеком, но кто испытывал
искушение  или  обман,  знает,  что  порядочным  быть  просто  в  отсутствие
соблазнов.
     Гена  уже  понял, каким будет продолжение разговора,  и перевел  вектор
своего внимательного зрения Гейтсу в глаза. Гейтс, смотревший до этого прямо
на  Гену,  глаза  сразу  спрятал  куда-то под стол -- то  есть  спрятал  он,
конечно,  взгляд, но  чего  стоят глаза без  взгляда?  Вряд  ли больше,  чем
одноразовые контактные линзы  Баушера и  Ломба. То есть  доллар двадцать  за
пару.  Или  по  шестьдесят центов каждый. Оценив  таким образом глаза.  Гена
вдруг вспомнил про Тима Таллера из детской книжки про проданный смех. Там, в
той  книжке,  один из героев продал  Главному Злодею свои глаза, вернее,  не
сами глаза, а взгляд этих глаз. И Гена, чей нечаянно затуманенный и от этого
острый  на  восприятия  мозг  рождал  диковинные  образы  реальности,  вдруг
подумал, что Гейтс прячет взгляд, потому что у него чужие глаза, и он, Гена,
сейчас  будет  продавать не  какую-то  программу,  основанную  на ангельском
машинном языке, а свой первородный смех, подобно Тиму Таллеру.