чку  не
признать не могла.
     - Бабушка! - Ингигерда скакала вокруг нее, как козочка.
     -  Милости просим, гостюшки  дорогие,  -  скрипела  бабка.  - Хлеб-соль
откушать...
     - А что, бабка, в деревне-то никого нет? - поинтересовался Баркаял.
     - Как нет? - обернулась бабка. - Все здесь. Только живут в городе. Тела
там, а души здесь осталися. Так, нет, внученька? Ты же за душой пришла?
     Ввечеру мои путники пили чай  с дикой  малиной на дворе  под яблонькой.
Бабка Ежка  носилась от плиты к  столу  как  угорелая.  То блинцы метала, то
оладушки. Глядели  мои витязи на красоты окрестные, на пустынную  речку,  на
косые домишки вдоль дороги любви - и кручинились.
     - Мамай тут, что ли, прошел?  - спрашивал Баркаял. И  громче: -  Слышь,
бабушка? Батый-то не захаживал? Али еще какой гость незваный?..
     -  Так ить к кому же нонче  захаживать,  батюшка, - отвечала старая.  -
Раньше-то и татаре,  и ляхи, и бусурманы, и каких только лиходеев не было...
Ох, и  весело было! - Глазенки Ежовны  загорелись под  густыми бровями. -  Я
тогда  девкой красной ишо была. Сам Змей Горыныч за  мной прилетал. Лично!..
Бывалоча, прилетит, а  ему-то перья из хвоста добры молодцы да повыщипают...
Ну,  попили, поели, гости  милые? Добро  языком молоть!  Пора  и  хозяйством
заняться. Вы - марш дрова рубить, завтрева баньку справим. Вы - воду носить.
Анюта! Айда за мной, тесто замесим.
     -Видать, последние года одним русским  духом питалась. Ишь,  разошлась,
раскомандовалась, - тихо, уважительно пробормотал кот Василий.
     -Что,  прищемили  котейке  хвост?  -  подмигнул  Лукоморьев.  -  Пошли,
родимый, в сараюшку за топорами.
     -Правильная бабка,  - продолжал кот.  - У деда  моего  хозяйка такая же
строгая была...  Может,  это она  и  есть, почем знать.  Я родства своего не
помню...
     В полчаса груда отменных березовых дров была уложена в поленницу. Крыша
сарая починена. А поваленная калитка укреплена еще века на три...
     -  Ах,  соколики, - всплеснула руками  бабка.  -  Ай  да касатики!  Ну,
уважили...
     - Ладно, бабка, - отмахнулся клон.
     А отвернувшись, отер слезищу, что некстати выкатилась на щеку...

     Спала  бабка  сном младенца-богатыря. Гром  да свист ходил  по избенке,
грозя  рассыпать ее к  чертовой матери. Ворочаясь на  полатях, Лукоморьев не
мог  заснуть. И это  было для  него в новинку. Ворочался, грел горячей щекой
подушку. И вспоминал, вспоминал что-то. Все больше со стыдом и раскаянием.
     Анне  невесть отчего в  этих черных  стенах опротивело  ее  звонкое имя
Ингигерда. Плакала она в подушку,  ухитряясь своими  сморканиями производить
не  больше  шума, чем мотылек в  полете. Господи,  как  пахло  в родном дому
слежавшейся  пылью  и старыми  травами! А  бабушка так  добра к  ней, хоть и
строга.
     Василий  тоже не мог уснуть. Наконец встал и пошел в амбар  на охоту. В
каморе  убивал  мышь  вспышкой  света  из  глаз, брал  ее  за хвост и  жевал
задумчиво.
     Баркаял, конечно, слышал все. Он внимал своим спутникам, грустно слушал
их тайные мысли и жалел об одном - что не умеет не слышать...

     Прокинулась Ядвига  Ежовна,  встала. Воровато  огляделась, убедилась  -
спят,  прокралась  в  камору.  Разгребла  солому  в углу, достала  ступу.  И
стартовала было в трубу, да ухватил ступу Баркаял.
     - Куда, бабушка?..
     -  Да куда ж... -  запричитала старая.  - На  поле  слетаю,  мяты к чаю
сберу...
     - Не надо, милая, мы и так попьем.
     -  Так  ить  чай-то  не первый  сорт,  гранулированный,  -  растерялась
бабушка.
     - Ты, Ядвига Ежовна, лучше вот что скажи... Летать летаешь, а не видала
ль в этих краях царевны?
     - Царевны?  - фальшиво подивилась Ежовна.  - Не видала,  соколик. Какие
нонеча царевны? Да еще в эдакой глухомани...
     - Ты,  бабка, не финти,  - прищурился  Баркаял. - Правду сказывай. А то
кликну кой-кого, ступу  реквизируют,  хату опишут... Налоги-то, небось, тыщу
лет не платила?
     - Так и быть, милай, - засуетилась бабка. - Вижу,  человек ты  хороший.
Отчего не сказать. Заговорила я ее, заколдовала. Испытала одну технологию...
У меня, соколик, в тереме на камне-то сундучишка был...
     - Ну?! - взревел Баркаял.
     - А ты не  серчай, сердешнай, -  твердо сказала бабка. - Не про нее  он
стоял  там вовсе. Сундучишка-то не простой был. Вляпалась твоя  царевна, как
кур в ощип...
     - Где она теперь?
     - Сама я не знаю, - сочувственно призналась Яга. - А вот  братец у меня
старшой есть, так, может, он и знает чего. Ему я добычь готовила...
     - Расскажи, как проведать братца твоего, бабушка, - попросил Баркаял.
     - А  чего  ж? Дело-то не хитрое. Идти надо. Семь верст, да все лесом. В
тридевятом царстве, тридесятом государстве, как водится, может, и сыщете.
     Поблагодарив старушку за хлеб-соль, отправились путники дальше...

     Ее  привезли ночью. Серые  космы, пустые  глаза,  как  прорези в  маске
старческого  лица. Лоб повязан черной  лентой.  Просыпалась  и с самого утра
начинала
     подвывать - тоненько, тихонько. От воя этого дрожь пробегала по телу.
     Она  ходила  за  мной  неотступно.  Стоило  мне  остановиться,  трогала
узловатым пальцем плечо.
     - Прости, а?
     - Прощаю. - Я была на грани срыва.
     Через некоторое время она подходила снова и тянула за полу халата.
     - Ну прости!..
     - Старая, пошла прочь, - огрызалась я.
     - Иди,  иди,  милая, - увещевала старуху дежурная медсестра. - Халат-то
застегни, чего ходишь растрепой.
     - Виновата я перед нею, - плача, тыкала пальцем в меня старуха. - А она
злая. Простить не хочет...
     - Ну, уживаетесь? - cпросил Баркаял, являясь в очередной раз.
     Старуха жалась от него к батарее. Заслонялась схваченной с тумбочки
     книжкой - альбомом репродукций Врубеля.
     - Чего испугалась? - недоуменно глядела в пустой угол медсестра.
     А я обратилась к Баркаялу:
     - Ну, и зачем ты ее сюда?
     - Это она вас сюда.
     Я пожала плечами:
     - Я здесь давно. А с ней даже знакома не была...
     Старуха дрожала крупной дрожью, уставившись на нас.
     Баркаял назидательно начал:
     -  Все  произошедшее,  происходящее сейчас и только могущее произойти -
все это с успехом  умещается в  один момент. Кто может  предсказать прошлое?
Спрогнозировать  настоящее?  Осознать,  случилось  что раньше или  позже?  И
относительно чего. И случилось ли.
     - Стоп, стоп, - закрыла я уши руками. - Для  связных стихов необходимо,
чтобы одно слово шло за другим. А ты хочешь  все смешать в окрошку случайных
букв.
     -  Каждый  воспринимает в доступной  ему  системе  знаков. Почем знать,
может, то, что кажется  вам  набором  несвязанных  букв,  и  есть  подлинное
стихотворение.  А  то,  что  вы  почитаете  венцом  человеческого  гения,  -
банальная и унылая пошлятина...
     Я потрясла головой:
     - Но старуха-то  чем  виновата? Может,  ты  скажешь,  что мой случайный
поступок должен так на ней отразиться?
     - Вы правы, как всегда, - шаркнул ногой Баркаял. - Но, как всегда, лишь
наполовину. Она  сама сюда напросилась. Если королевне  хочется погрязнуть в
темноте, упрекнет  ли она  в этом  подданную?  Человек в состоянии сделаться
нищим из нищих или королем королей - по праву рождения  он имеет  все шансы.
Выбор за вами.
     -  Отразится  ли  на   ней,   если,  предположим,  я  отсюда   уйду?  -
полюбопытствовала я.
     - Она уйдет тоже.
     - Со мной?
     - С  собой, - поправил Баркаял. -  Здесь она, конечно, умрет. Но уверяю
вас, она не стремится здесь жить. Ей нужно только, чтобы вы простили ее.
     - Но за что? Чем она провинилась передо мной? - закричала я. - Чем?.. И
как, наконец, мне простить ее?..
     Медсестра подошла ко мне, заботливо обхватила за талию, увела в палату,
приговаривая:
     - Тихо, тихо... Ну, сейчас все будет спокойненько...
     В двери палаты я обернулась на Баркаяла. Он смотрел мне вслед взглядом,
в котором не было ни намека на ответ.

     На  той  черной поляне  стоял  терем  бревенчатый, без  единого  гвоздя
сложенный.
     - Тут, тут и живет бабушкин братец, - обрадовалась Ингигерда. - Испокон
века его дедина-вотчина...
     Поднялись путники на крутое крыльцо,  постучали. Тронул Баркаял тяжелую
дверь дубовую. Не поддалась  она  - петли заржавели.  Поднатужился,  толкнул
дверь - со страшным скрипом раскрылася...
     Вошли  в  горницу  притихшие,  хмурые.  Нежилой  дух. Понизу  погребной
сыростью тянет.
     - Есть кто живой? - проорал дежурное кот Василий.
     Ответом - та же дежурная тишина.
     Ингигерда шепнула что-то своей вороне. Та снялась, покружила, влетела в
прореху  между  бревен.  Неведомо,  что  увидела  Ингигерда оттуда,  сверху,
вороньими глазами, а только проговорила:
     - Помер, стало быть, здешний хозяин...
     - Так он же бессмертный? - удивился кот.
     - Дожили. Бессмертным ни на Земле, ни в иных мирах не осталось места, -
горько усмехнулся Лукоморьев. - Отчего ж помер дедка?..
     - А кто знает? - отвечала Ингигерда. - От жизни, должно быть.
     - Может, его какой богатырь завалил? - предположил кот.
     - Это какой богатырь?
     - Ну, Дункан МакЛауд, скажем...
     - Не родился еще такой Дункан, чтоб с нашим Кощеем справиться.
     - Патриотка квасная, - хихикнул клон.
     - Так и уйдем ни с чем?
     - Стойте.  Я знаю, у Кощея  блюдечко было, -  оживился кот, - а по нему
яблочко наливное каталося.  Если  бы  его найти,  спросить,  что с  девицей.
Перерыть здесь все...
     - Не обидится хозяин-то? - с сомнением спросил Баркаял.
     -  А  чего  ему  обижаться,  -  обернулся  кот Василий.  -  Фараоны  не
обижались, когда их пирамиды разоряли.
     - Ты прости нас, хозяин, - все же сказал в потолок Баркаял. -  Шли мы к
тебе за советом. Нужно нам царевну найти...
     За таким ласковым словом появилось на столе блюдце, а на нем яблочко...

     Ой ты, яблочко, ой ты, сочное,
     Бок твой красненек, другой желтенек,
     Светом солнечным наливаешься,
     Чистым дождиком умываешься,
     Послужи теперича, милое,
     Расскажи, о чем попрошу тебя...

     Покатилось яблочко по тарелочке вслед за голосом Ингигерды.

     Расскажи ты, где королевишна,
     То ли спит она непробудным сном,
     То ли в речке она русалкою -
     Водяному царю потешница,
     У лесного ль царя-хозяина
     Во сосновом бору прислужница...

     Отразились на дне тарелочки  не холодные водяные струи, не свечи сосен.
Отразилась  каменная церковь, созданная  самим временем, - скала, а в  скале
пещера...



А в конце дороги той...

     Сегодня  мой  утренний мозг напрочь отказывался верить в  существование
чертовщины.
     "Хватит, - твердо сказала одна  моя часть.  -  Достаточно  с  тебя этих
сказок и выдумок.  Надо жить  в  действительном  мире,  только  в  нем можно
реализовать себя".
     Моя  вторая  часть,  испуганная   этим  внезапным   прозрением,  что-то
залепетала в  свое оправдание, но, устыдившись, смолкла. В голове  мелькнула
невнятная   фраза   из  учебника   по  психологии:   "Человеческое  сознание
характеризуется   тем,   что   в   первую   очередь   диалогично".  Чем  оно
характеризуется во вторую очередь, осталось неясным.
     Как бы то ни было, я почувствовала облегчение. Наконец-то я пребывала в
полной уверенности: сквозь закрытую дверь ко мне никто не войдет. Мир прост,
понятен и  внятен. Он тверд, осязаем,  шершав, мягок,  сух и мокр,  если так
можно сказать и если дотронуться  до моих  щек...  Я вытерла слезы. И  прямо
сквозь стену в комнату вломился гном-хранитель.
     - Простите, госпожа, что вторгаюсь в ваш сон...
     - Вон! - страшно закричала я.
     Ойкнув, гном шарахнулся к стене и пропал.
     Я же осталась тупо глядеть на стенку. Подошла, дотронулась: мир тверд и
шершав. Бетонная стена - это вам,  граждане, не иллюзия. Я  могу попробовать
пройти сквозь  стену. Но для этого шага нужно отказаться от здравого смысла.
И стена вернет его.
     Гном был моей галлюцинацией.
     "Может  быть,  я сама - галлюцинация?" -  спросила  я изнутри  хваленое
человеческое  сознание.  Оно,  проникнувшись  идеей диалогичности,  отвечало
двояко:  "Не знаю, какое сегодня число. Кажется, десятое. Может, не десятое.
Какая разница, какое сегодня число".
     Я устроилась у подоконника, прихватив лист бумаги,  поудобнее утвердила
между  пальцами  шариковую  ручку.  Надо  разобраться  с  реальностью.  Надо
подробно, не пропуская ничего,  изложить  произошедшее за  последние месяцы.
Это хоть в какой-то мере отделило бы реальность от всего остального.
     На чистой  бумаге  я  написала вопрос: "Кто ты?" - "Ингигерда",  - сама
собой  вывела рука. Полное  ощущение, что моей  рукой водил  кто-то  другой.
"Расскажи  свою  историю", - письменно  попросила  я. "Я  родилась  в  семье
шведского  короля Олафа  Скетконунга  в одиннадцатом веке. Олаф был  прозван
наихристианнейшим   королем.   Звездочеты  прочили   мне   будущее   великой
христианской святой - Анны, жены русского князя Ярослава. Но моя мать твердо
держалась древней  скандинавской веры и, узнав о том, объявила,  что  скорее
собственными руками задушит меня, нежели позволит моей судьбе исполниться. И
она утопила меня, как только по послушному  моему отрочеству стало  понятно,
что я намеревалась вырасти в кроткое и смиренное существо..."

     Торопливым шагом, словно мне было куда спешить, я вышла из подъезда. От
крыльца в  арку метнулся черный кот. Ощетинившийся от постоянного недоедания
и недовольства жизнью. Мало ли котов в Москве...
     Выйдя со двора,  я на минуту  остановилась.  Из-за угла величаво выплыл
белый "мерседес". А  в арке, опираясь на костыль, стоял  человек. Он  глядел
сильно косящими глазами.
     - Сигаретки не найдется?
     Вместо сигареты я молча протянула ему пять рублей.
     Мелькнуло смутное воспоминание: я в окружении каких-то химер, и девушка
в красном одеянии  кидает мне пять рублей... Это было.  В реальности? Или во
сне, в книге, в рукописи... - какая, в конце концов, разница!
     Я шла гулять в парк "Дубки".
     Интересно,  если бы вдруг обнаружилось, что половина моих  воспоминаний
ложна, какие бы я причислила к выдуманным?
     Я бродила по парку с мыслью о  срочной  необходимости  влюбиться, чтобы
отвлечь себя от беспробудного идиотизма реальности.
     Нет  ничего  здоровее  легкой  влюбленности.   Мысленно  я  попробовала
сотворить себе  образ того,  с кем хотела бы встретиться.  Как известно, чем
точнее ты себе  представляешь то, что хочешь  видеть, тем больше вероятность
исполнения.  Но  ничего  почему-то  не  представлялось  отчетливо.  Какие-то
обрывки из сна о некоем витязе в радужных одеждах. Смехота.
     - Добрый день, - звучным голосом произнес некто.
     Обернувшись,  я чуть не упала: передо  мной стоял Лукоморьев. Нет,  это
потом он стал Лукоморьевым. Позже. А тогда этот парень с косичкой сказал:
     - Отзываюсь на ваши мысли, сударыня!
     - Я думала не о вас, - невежливо возразила я.
     - Это неправда.
     Это  тогда  на меня  налетело  смутное  чувство, что лежу  с  закрытыми
глазами в сумрачной  пещере и  сияние исходит от моего  хрустального  гроба.
Ощутила  даже запах  сухой паутины. Отвела от  щеки прядь волос  и  тряхнула
головой.
     Происходящее настолько в ней не укладывалось, что я простонала вслух:
     - Я себе давно говорила: поосторожней с выдумками...
     - Нет, зачем  же, - засмеялся парень. -  Напротив,  осторожность только
вредит. Только в ее отсутствии есть надежда, что будет не скучно жить!..
     С этими словами  он приблизился, я дико прозевала этот момент,  ухватил
меня за руку и чмокнул в губы.
     Я успела влепить ему пощечину.
     Это  тогда я  впервые поднялась из  хрустального гроба.  Это  тогда все
началось.  Удерживая  мою руку в  своей,  светлый  витязь  Баркаял  в  своих
серебряных доспехах всматривался в мое лицо влюбленным взором.

     -  Краска  вновь заиграла  на ваших  щеках!  -  радостно завопил добряк
Василий.
     Юная  Ингигерда с вороной  на  плече  еле  сдерживала  улыбку,  которая
угрожала  затопить все ее  веснушки. Клон стоял  чуть  поодаль, сунув руки в
карманы брюк...



Соловей-разбойник

     Медведь несся, не  разбирая  дороги, по  ямам да буеракам, по кочкам да
пням,  ломая сучья  и  сминая молодые деревца своей широкой  с белым  пятном
грудью.  Его  настигала собачья  свора. Псы, один  к одному,  были  свирепы,
поджары,  жилисты.  В их  горячих аортах полыхала  ненависть,  жажда  смерти
чужому. Они и были его живой смертью.
     Вот  одна  зубастая  тварь прыгнула на  медведя, вцепилась ему в холку.
Медведь  вмазал наотмашь. Ближняя сосна добила собаку.  Из ее пасти  хлынула
кровь.  Однако  заминка  дала возможность  стае настигнуть зверя,  и  они  с
рычанием  и стоном  набросились на него.  Как гризли ни расшвыривал визжащих
собак, было ясно: обречен. Он взревел, вложив  в этот громовой рык последнюю
свою надежду  распугать  псов, но  псы,  раздразненные запахом крови, уже не
внимали инстинкту самосохранения.
     Лошадь, при полной сбруе, без всадника, гарцевала и храпела в стороне и
будто бы подзуживала собак:
     - Ату его, Наддай!.. Кипеж, Раздрай, рви на части!..
     - Какие странные клички, - сказала я Баркаялу тихо.
     Мы со спутниками с высокого камня  наблюдали эту картину.  Признаюсь, я
сжалась: разберутся эти  щеночки с гризли, настанет очередь кого-нибудь еще.
От  волнения  я  изменила  одну  из  мертвых  собак,  превратив  ее в  груду
листьев...
     -  Не тревожьтесь,  королевна,  вы  по-прежнему здесь  хозяйка, -  тихо
молвила Ингигерда.
     Лошадь  одним прыжком обернулась  к нам. Враз  отключившись от схватки,
стала поводить ушами. Они были длинны, сторожки.
     -  Какой острый слух, - с  удивлением  прошептала я. -  Что за странная
охота?
     - По всему видать, конек-горбунок.  Подрос,  одичал, мутант  ушастый, -
прищурился котяра, которому что-то свое было ведомо.
     Мутант двинулся к нам.
     -  Эт-то кто тут еще? Кого нелегкая занесла? - В этот момент мы увидели
сидящего на лошади всадника.
     Это была птичка. Одной лапкой  она держала уздечку, другой держалась за
рукоять  кривого  ятагана, огромного,  много  больше  ее  самой.  Эта  акция
устрашения,  говоря газетным языком, эффекта  не  возымела. Выхватив ятаган,
пичужка  потеряла  равновесие.  Она  бы свалилась  в траву,  если  бы  я  не
подхватила ее. Ощутив под лапками твердую почву, точнее, мою ладонь,  птичка
звучно представилась:
     - Соловей-разбойник.

     Заздравный стол  был накрыт в руине  разбитого дуба. В огромном  камине
полыхал огонь,  а  менестрели  настраивали электрогитары. Хозяин в узорчатом
халате возвышался во главе стола и клевал по зернышку с гигантского золотого
блюда.
     - Мне простительно было не узнать вас,  - извинялась  я. - Боюсь, я  не
смогла бы толком отличить соловья даже от зяблика.
     -   Вот   оно,   современное   воспитание,   -   с   укоризной  говорил
Соловей-разбойник  и  косился на  Василия.  То  ли  он  вообще  настороженно
относился к котам, то ли как  раз на данного представителя кошачьего племени
возлагал персональную ответственность за общее падение нравов.
     - Что надоумило  вас оставить свое  настоящее призвание?  - осведомился
Василий, стараясь быть корректным. Глазки его плотоядно вспыхивали, когда он
поглядывал  на  Соловья.  Стол был  заставлен  всевозможными яствами. Посему
интерес кота мог объясняться и гуманитарными соображениями.
     - Ах, - Соловей  махнул  крылом. Похоже, за  то  время, как я о нем  не
слышала, он успел избавиться  от своей  неуемной  порывистости  ("Сарынь  на
кичку!"). - Соратнички-побратимы коммерцией занялись, знаете ли... Увлеклись
пошлым  рэкетом.  Кто наркоту толкает, кто в сутенеры подался. Крутятся  кто
как может. Все  бабки  зашибают...  Нет, не по мне это. Я дитя степной воли,
дождя да ветра. С налоговой инспекцией - как, быв