али салон  и  пассажиров
через окна,  пока  офицер  проверял  документы  сопровождающего.  Один  из
безмолвных помахал солдатам рукой - салон был освещен, и жест  приветствия
не мог  остаться  незамеченным.  Однако  солдаты,  стоявшие  с  автоматами
наперевес, даже не шелохнулись. Свет в салоне погас,  и  автобус  двинулся
дальше - вглубь степи; красные бабочки габаритных огней забились во  мраке
меж землей и небом и скоро  пропали.  Старший  офицер  угостил  начальника
караула сигаретой.
     - Не чаял дослужиться до такого  игрища,  -  сказал  старший  офицер,
частыми глотками потягивая дымок.
     - Что-то не верится, - откликнулся начальник караула. -  Мне  до  сих
пор не верится... я никогда этому не поверю!
     - Зачем же в таком случае вы дрожите?
     - С чего вы взяли, что я  дрожу?  -  обиделся  начальник  караула.  -
Просто это ни на что не похоже.
     - Вот-вот, - согласился старший офицер. -  Теперь  подозревай  любого
встречного и не ошибешься. Подряд и всех скопом...  И  никаких  признаков!
Цирк, парад-алле... И все-таки вы дрожите, черт возьми!..
     Начальник караула и правда не мог  совладать  с  ознобом.  Ночь  была
теплой, других ночей  июль  сюда  не  заносил...  Простыл  я,  что  ли,  -
уговаривал себя начальник караула, - в конце концов, опасность миновала, -
несколько неприятных минут, у  нас  в  запасе  всегда  найдется  несколько
неприятных минут. Вот если бы удалось забыть  про  этот  автобус...  прошу
прощения, в сводке указан транспорт; именно транспорт. Забыть  об  этом...
но это... это ни на что не похоже!..  К  несчастью  своему  он  знал,  что
ожидает чудовищных вояжеров там. Это знал и старший  офицер,  и,  пожалуй,
большинство солдат караульной роты...  Отдаленный  оазис,  комфортабельное
поселение: спальный корпус - отдельные номера люкс;  бассейн  с  вышкой  в
закрытом кокосовом дворе, душевые, теннисный корт, спортплощадка, гараж  с
парой  мотоциклов  и  новеньким  "ренаултом";  к  главному  корпусу,   где
размещаются библиотека и кинозал,  примыкают  склады,  напичканные  всякой
всячиной,   оснащенные   холодильными   установками   и    кондиционерами.
Энергоснабжение автономное, в полумиле от оазиса блещут зеркала  солнечных
батарей. И  сто  шестнадцать  пальмовых  стволов  над  головой...  Кто  бы
отказался провести в шикарном пансионате денек, неделю, месяц?  А  два?  А
год? А  жизнь  без  остатка?..  Начальник  караула  зажмурился,  он  вдруг
представил себя в дьявольском транспорте,  и  поспешил  к  успокоительному
обстоятельству: все-таки в салоне сидели безмолвные, а это не  одно  и  то
же, что, к примеру, он  сам,  или  вот  майор,  мнущий  зубами  сигаретный
фильтр, словно жвачку. У них в подразделении не  значилось  безмолвных  (а
если?..),  слишком  дорого  стоят  они,  бездомные  антеи,  чтобы  торчать
где-нибудь при шлагбаумах. Слишком дорого,  но  это...  с  чем  это  можно
сравнить? Надо молиться, молиться, - тужился в ознобе начальник караула, -
пусть эта команда навсегда останется в пустыне! - и не верилось, пречистая
дева! -  что  они  под  приказом  способны  выдержать  там  хоть  какой-то
значительный срок. В тени ста шестнадцати пальм благоустроенного  курорта,
официально,  -  в  секретной  документации,  -  именуемого   хранилищем...
Хранилище 1-3Б... Вряд ли начальнику караула  полагалось  знать  все  это,
солдатам - тем более. Но армейский уклад, как и всякий другой, имеет  свои
неотторжимые слабинки, с одинаковой ненасытностью армия потребляет  табак,
тушенку и страшненькие подсекретные  слухи.  А  если  слухи  подкрепляются
личным участием в подготовке хранилищ? А если толстогубый Фостофф  уже  не
однажды будоражил сенаторов обещаниями объявить в  ближайшем  будущем  Эру
Всеподчинения Безусловного, причем - без дополнительных финансовых затрат?
     - Да перестаньте вы трястись! - злобно потребовал  старший  офицер  и
лишь сейчас подумал о солдатах в оцеплении; они все еще  держали  автоматы
наизготовку, они ожидали приказа и переваривали  под  касками  черт  знает
какой компот, хотя, при желании, можно и догадаться, из  чего  это  варево
набрано. - Уводите людей в казарму, - распорядился  старший  офицер.  -  И
будьте начеку, не хватало еще, чтобы ваши люди разбежались.
     Наши люди, майор, наши, - подумал начальник караула и неожиданно  для
себя, уже повернувшись, объявил:
     - Я и сам бы дернул отсюда куда подальше...
     Не менее странным был и ответ старшего. Он сказал:
     - К утру они будут на месте. Часа через два, два с половиной...
     Начальник караула так и не понял, какое это имеет значение.
     Только на следующий день, проспав почти до обеда, мы обнаружили  себя
хозяевами прелестного, вполне  завершенного  мира.  Точило  Мус  в  порыве
ликования трижды обошел наше хозяйство на руках, плюхнулся в бассейн  и  с
открытыми глазами пролежал на дне его добрую  четверть  часа.  Нэг  Задира
после пробежки и душевой посетовал на то,  что  красный  автобус  не  стал
дожидаться нашей побудки. Нэгу хотелось поблагодарить сопровождающего.
     - Никогда не забуду этого парня, - поклялся Нэг. - Жаль, что  нам  не
показали остальных из его компании. Они тут хорошо постарались.  По-моему,
они люди с пониманием, как ты считаешь, Липи?
     - Они многое сделали для нас, Нэг, и это  обязывает.  Нам  тоже  надо
постараться вовсю...
     А пальмы перед окнами были чудо-пальмы, и чудо-пустыня  виднелась  за
ними, - земля, которую видишь всегда. И нет над тобой надзирателей, а  все
остальное - есть, и нет глухого забора и вечно  закрытых  ворот,  а  всего
остального - навалом. И мы были уверены в том, что нам  удастся  оправдать
надежды  наших  незримых   покровителей...   Когда   безмолвный   начинает
чувствовать свою реализацию? Даже в неторопливом, не требующем специальных
усилий режиме? День безмолвного расписан по часам и минутам, но расписание
точно угадывает собственную волю безмолвного. И когда  он,  нарочно  путая
себя, забредает в пустыню с ружьем - поохотиться на быстроногих варанов, и
когда, отдохнув  после  обеда,  продолжает  читать  монографии  о  больших
городах и просматривает сериалы кинохроник.  Нещадный  солнечный  колодец,
изо  дня  в  день  открывающийся  в  десяти  шагах  от  спальни,   кажется
безмолвному милей городской сутолоки, что ему еще  предстоит  испытать,  -
испытать не без важного умысла. Пустыня видится ему более человечной,  чем
то, что сам человек нагородил вокруг себя в запустынном мире;  но  ощущает
безмолвный и нарастающий, не проясненный  до  поры  позыв  туда,  в  среду
призрачных,  но  от  этого  не  менее   жестоких   джунглей   общения,   -
многомиллионного,   многообразного,   многовекового.   И   еще   примечает
безмолвный какие-то новые сгустки в  границах  собственного  "я".  Приливы
незнакомого наполнения - словно тебя начиняют инородным веществом,  и  оно
бойко и безболезненно к тебе приживляется,  оттесняя  в  закоулки  тела  и
разума  прочие,  не  столь  важные  залежи...  Это  тень  больших  городов
просачивается  в  безмолвного,  награждая  его   смутной,   отвратительной
привязанностью.  Это  как  бессонница  похмельного  наркомана,  когда   он
разглядывает опорожненную упаковку зелья, - что будет  дальше?  Но  это  и
есть начало реализации, твоей реализации, безмолвный! А дальше?  Это  она,
она! - вот почему в  тебе  нет  и  быть  не  может  какого-либо  протеста,
подозрений, неприязни к такому постепенному и точному  преображению.  Лишь
иногда, не ради  жалобы,  а  соблюдая  заданность  инструкций,  безмолвный
говорит товарищу (он сказал мне:
     - Голова начинает пухнуть от этих мегаполисов... Проветримся, Липи? -
Нэг Задира по старой привычке читал мои мысли. Впрочем, время,  отведенное
на библиотеку, в самый раз истекло. Гараж был открыт, "ренаулта", а с  ним
и одного из мотоциклов - на месте не оказалось).
     -  Нас  опередили!  -  крикнул  Нэг,  срывая  с  подножки  оставшийся
мотоцикл; я вскочил на заднее сиденье, и мы помчались...
     Мы мчались вдогонку за уходящим солнцем - туда, где каждый вечер  оно
совершает обряд исчезновения, и откуда не каждый  вечер,  но  по  субботам
непременно - появляется голубой автобус с нашими подружками: Мэгги, Прота,
Стила и кто там еще... Нэг мотнул растрепанной шевелюрой: каковы  бродяги!
Впереди извивался пыльный дракон, которого тащил  по  степи  "ренаулт".  В
машине бесновалась тройка соскучившихся парней. Они тоже  заметили  нас  и
дальше мы неслись по степи наперегонки...
     Водитель, - всякий раз это был человек новый,  -  выпускал  девиц  из
автобуса, разворачивал и угонял машину куда-то за горизонт. По  непонятной
причине, ночевать в  хранилище  он  не  решался;  девицы  тоже  переживали
страшно, но это была их  работа.  Наутро  автобус  снова  появлялся  возле
спального корпуса и сигналил, - так повторялось каждую неделю.  Безмолвные
были  не  прочь  участить  свидания,  да  что  поделаешь?  Утром  подружки
измученно  улыбались,  а  безмолвные,  проводив  их   до   автобуса,   шли
отсыпаться. К девицам быстро привыкали - еще бы!  -  и  было  жаль,  когда
Мэгги в следующую субботу вдруг возьмет и  не  приедет.  Мэгги  одевалась,
автобус уже голубел под пальмами. Я обнял ее, полуодетую, зарылся лицом  в
нерасчесанные волосы. Запах ее волос - он не покидал моей комнаты вот  уже
несколько месяцев...
     - Я знаю, о чем ты думаешь, Мэг...
     Конечно, я пошутил, но Мэгги испуганно отпрянула.
     - Ну что, что случилось?.. Я сказал неправду, Мэг, ничего я про  тебя
не знаю!
     Сейчас она должна была поверить, потому что я действительно  запретил
себе приближаться к ее мыслям. Я настойчиво  убеждал  себя:  это  было  бы
настоящим свинством, безмолвный - пользоваться Безмолвием  без  ее  на  то
позволения. Но порой наступало признание - твоя Мэгги что-то  скрывает  от
тебя, что-то последнее, чего лучше не знать никогда...
     - Ты нездорова, Мэг?
     - Вчера меня укачало, отвратительная дорога... Не обижайся, ладно?  -
в ее ответе мне почудилась поспешность раскаяния.
     - А что еще? Ведь есть же что-то еще?
     Она оделась и держала в руках неизменную желтую сумочку.
     - Не молчи, Мэг...
     - Ты сильно расстроишься?
     - Смотря от чего.
     - Хорошо... - решилась она и тут же опять умолкла.
     - Что происходит? Что с тобой?
     Она пошла к двери - крохотное существо, по следам  которого  крадутся
сумерки.
     - Проводи меня, Липи.
     Мне хотелось утешить ее.
     - Насилу дождался этой субботы, - сказал я, когда мы спускались вниз.
- Вчера мне казалось, что я вот-вот разлечусь на куски!
     Мэгги, глядевшая на меня с невнятной надеждой, внезапно отвернулась и
прибавила шагу. Все уже были во дворе.
     - Что-то случилось? - спросил Нэг Задира, а Головастик Прив  легонько
подтолкнул нас вперед.
     -  Все  нормально,  -  сказал  я  и  наклонился  к  Мэгги.  -  Задира
задирается.
     Она не ответила, голубой автобус призывно напевал  клаксоном.  Девицы
заняли места в  салоне,  потом  из  автобуса  выпорхнула  Прота,  подружка
Задиры, и подбежала ко мне.
     - Липи, она просила, чтобы ты не злился, но она больше не приедет...
     То утро я вспоминал множество раз,  и  вспоминал  не  только  бледную
маску человеческого лица за лобовым стеклом  и  лицо  Мэгги,  на  повороте
показавшееся  из  окна.  Отлично  запомнилось   и   то,   как   безмолвные
разбредались по комнатам, а я бросился в бассейн и кипятил,  кипятил  воду
баттерфляем. И как затем ко мне присоединился Нэг, которому тоже почему-то
не спалось, и мы почти до полудня  не  давали  себе  обсохнуть.  Время  от
времени, отфыркивая воду, дыша глубоко и жадно, Нэг размышлял  о  Мэгги  и
обо мне, и у него получалось все просто: было - не было, будет - не будет,
и есть, мол, дела посущественней. А потом прискакал из  корпуса  еще  один
безмолвный  (все  было  недосуг  поинтересоваться  их  именами)  и   начал
рассыпать  вокруг  себя  примерно  следующую  дребедень:  эй,  безмолвные,
девчонки боятся нас, вы не спорьте, прямо тают  от  страха,  и  возилы  из
автослужбы чувствуют себя здесь ни к черту,  но  главное  -  девчонки,  за
каждый приезд они получают колоссальные  деньги,  нам  это  ни  о  чем  не
говорит, но вот подружка проболталась недавно: никто, мол, из ее  знакомых
там, в городе, за то же самое не имеет подобного заработка...
     - Парень, мы сейчас говорим о другом, - Нэг  вышел  из  воды  и  стал
разминать мышцы спины и пояса; у него, как и у всякого  безмолвного,  была
могучая, великолепно сложенная фигура. Я молчал, и притих  наш  безымянный
товарищ. Нэг оставил разминку и подошел ко мне.
     - Липи, о чем это мы тут с тобой толковали? Ах да, все  о  том  же...
Кажется, кто-то уже созрел для бетонированных муравейников, -  нас  теперь
ни за что не раскусят в каком-нибудь Мадриде... Ай  да  синие  огоньки  из
красных автобусов! Ай да Липи! Ай да я!
     А надежный экран лишь поначалу оберегал  от  синего  излучения,  -  и
худосочный,  болезненного  вида  человек,  которого   безмолвные   нарекли
Сопровождающим, знал об этом лучше кого бы то ни было. Сидя в  кабине,  ты
не подвержен воздействию  этих  лучей  зримо,  но  вскоре  холодный  свет,
пропитав полмира, начинает подступать к тебе отовсюду; голубеет земля  под
ногами, искажается синькой бледный узор на обоях, в  стакан  апельсинового
сока - откуда бы это? - падает ядовитая капля, и внезапно ты устремляешься
в ванную комнату: отмывать, отдирать с ладони ужасные пятна...
     "Покажи руки, - требовал Нил Могон,  в  бытность  свою  близкий  друг
Стока, великан с  темными  искрящимися  глазами  непойманного  гепарда.  -
Покажи руки!.. - и Сток невольно протягивал ему  пухлые  от  воды  пальцы,
пошевеливал  ими,  а  Нил  Могон  приговаривал  в  довольной  усмешке:   -
Когда-нибудь ты наверняка  сваришься  в  кипятке,  из  тебя  получился  бы
превосходный бульон, жаль только, охотников на это  блюдо  нам  не  найти.
Любители все давно объелись..."
     "Какая дикость! Оставь меня! - просил Сток. - Бери, что тебе нужно, и
проваливай!.."
     "Ты знаешь, что  мне  нужно,  -  непойманный  гепард  явно  потешался
отчаянием друга; при жизни Могон был совсем  другим  -  куда  девался  тот
примерный молчун и скромник, в котором вызревало ни с чем не сравнимое  по
силе тайное напряжение? - а он умел скрывать его, держать на привязи! Куда
девался прежний Могон? Да ведь он погиб...  он  погиб,  я  помню...  камни
летели, как снежный  пух  на  ветру,  и  земля  распылялась  и  горела,  и
полуденное солнце провалилось на днище полночи, а звезды не показались  на
небосклоне, чтобы не видеть и не знать, как гибнут непойманные  гепарды...
я все отлично помню - с кем же  говорю  сейчас?  от  кого  страдаю?  -  Ты
знаешь, Сток,  мне  теперь  недостает  одного  пустяка:  скажи,  зачем  ты
позволил им распоряжаться  мною?  Ведь  я  тогда  уже  почти  не  управлял
расходом... и я доверял тебе..."
     - Нил, помилуй... тысячу и тысячу раз! - я ничего никому не позволял!
Я не мог... этого никто не может... обуздать чужое желание!
     Непойманный гепард тяжело ступал к двери, запертой на ключ.
     "Я еще вернусь, а ты подумай. Все не так просто, друг, я  добьюсь  от
тебя настоящего  ответа.  Иначе  равновесие  не  примет  нас.  Позволивший
однажды  -  способен   позволить   и   впредь.   Равновесие   требует   за
самодовольство особую плату. Думай, друг, думай..."
     Нил отворял неотворимую дверь - для него не существует запоров, стен,
телохранителей, - а Сток торопился  в  ванную,  хватал  заеложенный  кусок
пемзы, высыпал из пакета щелочной порошок и принимался казнить свои  руки.
Он понимал, что руки повинны меньше всего, что синие пятна давно  поразили
его мозг, куда не доберешься щетками и полотенцами, - но надо делать  хоть
что-нибудь, как-то спасаться, - иной жизненно важной необходимости у Стока
уже не будет. Так сходят с ума, - думал он, натирая  багровеющую  кожу,  -
доктора мне, лучшего доктора Вселенной, пока еще не  поздно,  какая  дичь,
отвратительный бульон, я этого не хотел, друг!..
     ...Посмертно Могон объявился на исходе  весны;  Сток,  а  с  ним  еще
четыре ведомственных спеца, - проверяли готовность хранилищ, и на  объекте
1-17Б им довелось остановиться на ночлег. Сток занял угловой номер  и  лег
без ужина, а потом маялся на влажных  простынях,  в  полудреме,  бродившей
вокруг  неясного  ожидания.  За  полночь  он  вышел  на  балкон,   глотнул
посеребренного воздуха, а когда откашлялся и смахнул слезу - на внутреннем
дворе уже стоял человек без тени. Это был Нил Могон, и он поманил  к  себе
Стока. Тщедушный Сток с поразительной ловкостью  перемахнул  через  перила
второго этажа; разбиться он не мог,  даже  если  бы  прыгнул  с  десятого.
Потому что им предстояла важная прогулка, и лишь тогда он осознал наконец,
что без этой полуночной встречи будущее, каким  бы  оно  ни  сложилось,  -
никогда не наступит... Могон молча шагал впереди. Сток легко  угадывал,  о
чем это молчание, и тревога, объявшая душу Стока, подмывала его  исправить
ошибку, пресечь безмятежный порыв и вернуться, но у последней пальмы к ним
присоединились незнакомые люди,  рассуждавшие  наперебой  о  совершенстве,
цели и средоточии.  Движение  всех  увлекало  Стока.  Похоже,  нас  уводит
какая-то случайность, - думал он, стараясь держаться поближе к  Могону,  -
какая разница, пусть будет так; пусть  они  будут  кем-угодно,  пусть  они
собрались к нам от скуки, но случай... да-да, счастливый случай, -  здесь,
сейчас же, эти люди увидят то,  что  покажут  им  Сток  со  своим  другом,
непойманным гепардом Нилом Могоном. Они убедятся собственными  глазами,  а
если их глаза окажутся недостаточно зоркими -  наблюдательный  пункт  (вот
его  амбразура!)  оснащен   великолепной   техникой,   в   том   числе   и
телевизионными установками... Но все почему-то двинулись дальше, туда, где
должен был находиться один Могон, и  стали  осматривать  стены  кирпичного
домика,  стали  ощупывать  бревенчатый  частокол  на   берегу   небольшого
бассейна. Им важно было убедиться в том,  что  площадка  подготовлена  без
подвоха. Еще несколько парней - это были безмолвные из охранки, -  оцепили
место предстоящей демонстрации.
     "Ты доволен?" - спросил Могон Стока.
     - Это уже было когда-то... - пролепетал озябший Сток.
     "Это было ровно год и восемнадцать дней тому назад.  Ты  должен  быть
доволен, друг. Все повторяется доподлинно."
     - Совершенный повтор...
     Сток склонил голову, зная, что из этого повтора ему уже не выбраться;
и так же, как тогда, ночь отлеживалась где-то в безвестной дали, а на  них
вдруг опустилась желтая солнечная тень - тень давно минувшего дня, - и так
же, как тогда, Сток попросил друга:
     - На охранников не смотри...
     "Ради бога, пусть работают" - ответил непойманный гепард Нил Могон.
     - Смотри в землю, - советовал  Сток,  который  сам  насилу  сдерживал
волнение. - Когда мы пойдем туда, не вздумай подталкивать  их  в  спину...
Если им не  понравится,  плюнем  на  эту  компанию  и  поищем  кого-нибудь
попроще...
     "Кто эти люди?"
     - Это спецы... Уж они-то не могут не оценить!
     "И среди них половина - вояки?"
     - Да, вероятно... А что тебя не устраивает?
     "Предупреди их, чтобы они ни о чем не  думали.  Это  важно,  друг,  я
чувствую себя на обрыве..."
     - Не нравится мне твое настроение, Нил!
     "Сделай, как я прошу."
     - Ладно, конечно... я скажу им...
     И он сдержал слово, как только люди, мечтающие о совершенстве, цели и
средоточии, заняли бункер наблюдательного пункта.
     Он обусловил  поведение  соглядатаев  во  время  испытаний:  никакого
вмешательства, действием или мысленно, в особенности им следует  поумерить
свои эмоции, - в этом деле успех зависит от чистоты направленного сигнала.
Никто не возражал Стоку, и он приник к амбразуре...  Господи,  почему  так
далеко площадка?