"Ты отсюда никуда не  уйдешь,
ты забрался в самую середину капкана. Мало ли что,  какой-то  выпивоха  не
заметил тебя: он здесь, разумеется, не один, и глухие удары в твоих висках
- это не просто биение пульса, какой-то из них станет жалом детонатора. Но
еще раньше через это окно ворвется пуля, потому что снайперов здесь  гуще,
чем волосков на твоем подбородке." Безмолвный не отвечал  своему  идолу...
Наконец где-то хлопнула неприметная дверца, и за стойкой появилась хозяйка
- в опрятном кружевном фартушке, в белой рубашке,  за  отворотами  которой
темнела смуглая  кожа.  Глядя  в  заколдованную  точку,  хозяйка  медленно
прошлась мимо  заставленных  бутылками  стен.  Она  глядела  на  странного
человека в лохмотьях. Безмолвный узнал свою Мэг -  это  была  она,  только
чуть повзрослевшая и с другой прической.
     - Доброе утро, Мэг, - произнес он сухим голосом. -  Где  твоя  желтая
сумочка?
     Хозяйку звали Фрида Чезара.
     - Почему это - Мэг? - спросила она. - Желтой сумочки у  меня  никогда
не было. И никакая я не Мэг, а вот кто вы такой -  тут  и  гадать  нечего.
Верно я говорю?
     - Ты всегда говорила то, что мне хотелось услышать.
     - Вы - человек-бомба...
     - Может быть, - сказал он. - Дай мне холодного пива, Мэг.
     Хозяйка наполнила бокал, поднесла пиво безмолвному, - и все  это  она
проделала так, будто вспомнила вдруг  что-то  очень  важное  и  продолжала
вспоминать.
     - Хотите яичницу с ветчиной?
     Человек безмолвствовал. Он склонился над бокалом  и  отщипнул  губами
немного пены. На подносе, который хозяйка не выпускала из рук, над  черной
сверкающей глубиной - кружились голубые цветы.
     - Меня зовут Фрида, - назвалась хозяйка,  не  присев  к  столу  и  не
отходя от него.
     - Мэг, постели здесь чистую скатерть, - попросил  безмолвный.  -  Это
можно?
     - У меня есть чистая скатерть, - сказала она, хотя скатерти на столах
были безупречны. - Сейчас я постелю.
     - Это кому же мы обязаны новым кредитом?  -  раздался  голос  рослого
джентльмена, внезапно возникшего за стойкой.
     Фрида оглянулась и тут же вернула взгляд к безмолвному.
     - Разве ты не видишь? Это человек-бомба.
     - Ну да, человек-бомба! - язвительно  восторжествовал  джентльмен.  -
Снайперы наделали ему дырок, и он  на  радостях  решил  подкрепиться!  Вам
повезло, утром я воспринимаю шутки значительно легче.
     Безмолвный сидел так, словно это его не касалось.
     - Прекрати, Креб, - сказала Фрида. - Это  человек-бомба,  я  покормлю
его.
     Фрида быстро покинула зал и скоро вернулась. Она принесла скатерть, и
Креб разозлился всерьез.
     - Пусть начинает с работы! - заявил он. - Если это человек-бомба,  то
он должен кое-что уметь. Мы не даем кредита всякому проходимцу.
     - Почему ты все время говоришь - мы? -  спросила  Фрида,  разглаживая
ладонями скатерть.
     - Отлично! - воскликнул Креб. - Первый же бродяга -  и  я  здесь  уже
ничего не значу!
     - А может, вы хотите молока? Или кофе? - сказала Фрида,  обращаясь  к
безмолвному. - У меня есть бразильский кофе. Хотите?
     Безмолвный молчал. Креб метался за стойкой, рискуя перегромить стопки
тарелок; на ходу он достал сигарету и щелкнул зажигалкой.  Прикурив,  Креб
продолжал играть зажигалкой, высекая огонь и тут же гася его.
     - Отлично, отлично, - приговаривал Креб и вдруг погрозил  пальцем.  -
Пусть сперва докажет! Мало я  их  видел,  твоих  бомбовых  бродяг!  Теперь
каждый второй клянется, что он - бомба! Это  чтобы  все  остальные  вокруг
гадили себе в штаны от страху... А даже если  и  так  -  какого  черта  он
должен жрать задарма? Пусть  сперва  докажет,  пусть  разгребет  землю  на
заднем дворе. Пусть уберет чертову кучу, а? Прямо из окна, прямо отсюда...
     -  Не  слушайте  его,  -  сказала  Фрида  безмолвному.  -  Просто  он
разволновался.
     - Спасибо, Мэг.
     Безмолвный  закрыл  глаза.  Когда  он  снова  открыл  их,  с   Кребом
приключилось несчастье - у  него  в  руках  взорвалась  зажигалка.  Раньше
испорченные зажигалки в  худшем  случае  обыкновенно  не  горели,  но  эта
взорвалась и забрызгала огнем человека. Креб хватился ожесточенно хлестать
себя полотенцем - содрать рубашку он сумел не  сразу;  Фрида  бросилась  к
нему и принялась поливать его пивом. Безмолвный опять склонился над  своей
кружкой  и  сорвал  языком  пенную  кроху.  В  это  время  идол  Безмолвия
посторонился, пропуская в дверь капитана-снайпера.
     - Капитан... капитан... - крикнул несчастный Креб и  выбежал  вон  из
зала.
     Снайпер уставился на безмолвного, Фрида машинально отпила из  кружки,
которой  гасила  погорельца.  Капитан  соображал  долго,   но   сообразив,
беспрекословным тоном потребовал предъявить документы.
     - Они остались в питомнике. Питомник 2-В, - сказал ему безмолвный,  и
в тот день он больше не произнес ни слова.
     - Есть! - муркнул удовлетворенный снайпер, и его  рука  потянулась  к
кобуре.
     - Вам приспичило в преисподнюю? - окликнула капитана Фрида. -  Вы  не
ошиблись, это человек-бомба. Но он страдает плохой  привычкой:  когда  его
берут на прицел, он почти перестает владеть собой.
     Рука снайпера увязла в воздухе, капитан покосился на Фриду. Как бы не
так, прикидывал он, - безмолвный никогда не  станет  подвергать  опасности
случайных свидетелей. Тем более тебя, женщина...
     - Не надо, капитан, - Фрида протягивала снайперу кружку пива. -  Креб
уже попробовал - видали, как его понесло? Для начала он просто сломает вам
руку, а потом надает пощечин. И даже не встанет при этом с места...  Зачем
вам лишние пощечины, капитан?
     Снайпер взял у Фриды кружку и махом осушил  ее.  Заодно  с  пивом  он
проглотил и весь свой азарт. Безмолвный откинулся на спинку стула и  спал.
День только начинался, капитан что-то решал, Фрида была невозмутима.
     - Кажется, он спит! - вполголоса определил снайпер. - Он спит, не так
ли?
     - Капитан, этот безмолвик сказал нам, что среди ваших снайперов  тоже
есть один, а они с ним - большие друзья.
     - Кто именно?
     - Этого он не сказал, капитан. А знаете, как бывает у друзей? Так что
лучше его не трогать.
     - Я не верю вам...
     - Это ваша забота.
     Капитан ушел, а Фрида заперла дверь и повела человека-бомбу наверх, -
когда они поднимались, безмолвный буквально висел у нее на плечах, но  это
ей было вовсе не тяжело. Потом она принесла пару ведер воды - туда  же,  в
спальню, - и  принялась  смачивать  полотенца  и  обтирать  ими  лежащего,
распоряжаясь его обнаженным телом бесцеремонно и споро, как  если  бы  это
было тело покойника. Безмолвный производил в точности  такое  впечатление.
Но Фрида старалась:  из  одного  ведра  убывала  мертвая  вода,  в  другом
плескалась живая. Затем хозяйка сменила постель и завернула безмолвного  в
простыню. Умывшись живой водою, она прибрала в спальне, подумала и не ушла
в свою комнату, а присела на коврике у стены. Плотные шторы на окнах  были
желты от зноя. Фрида сидела и ждала, не застонет ли безмолвный, не позовет
ли в беспамятстве свою Мэгги. Сновидение  поменяло  их  местами,  Фриду  и
Мэгги, Мэгги и безмолвного, - теперь лежала в постели она, безмолвный  был
рядом и, поглаживая ее волосы, шептал  слова,  которые  были  рождены  для
устрашения, но страшными не казались, потому что это были его слова, о ней
и для нее." (...он был моим  другом,  к  тому  времени  я  уже  не  помнил
человеческих  имен,  кроме  твоего  и  Задиры...  Его  тоже   выворачивало
наизнанку, но он еще держался, пока не увидел старика в той деревне.  Надо
было раздобыть какую-нибудь одежду и немного еды, мы знали,  что  снайперы
оставили деревушку, и мы вошли туда,  а  старик  медленно  подвигался  нам
навстречу. Его шатало,  он  гневно  вздымал  руки  -  как  два  бамбуковых
обрезка. За что ты проклинаешь нас, - сказал ему Задира, когда мы  сошлись
посреди улицы. На всю эту улицу да и на весь поселок людей было  -  только
мы с Задирой и разгневанный старец. И больше ни души, ни голоса... Вы хуже
прокаженных, - сказал старик и  начал  наступать  на  Нэга,  а  тот  начал
пятиться. Это все вы настарались, -  уверял  старик  и  размахивал  своими
клюками. Он был похож на общипанного вороненка, которому никак не  удается
взлететь. "Люди бегут из селений, - говорил он,  -  люди  бросают  города,
дети лишаются крова, матери находят у себя в  груди  пустоту..."  "Старик,
старик, - сказал ему Нэг, - ты посмотри на нас  -  ты  нас  видишь?"  -  а
старик ему: "Вижу и проклинаю!.." Задира опустил голову, и я удивился, что
он так высох за эти дни, - теперь даже голову не держит. "Старик, старик",
- сказал он и умолк потерянно. Тогда я объяснил оставшемуся,  что  все  не
так, и нам от них ничего не нужно - немного воды и  чем-нибудь  прикрыться
от солнцепека. Мы не хотим, чтобы нас боялись, а  если  кому-то  и  станет
по-настоящему худо при нас - то это  синим  человечкам,  -  но  старик  не
понимал моих слов. Он не желал понимать, потому что нас  окружали  мертвые
дома; вот это он знал лучше всего остального... Нэг молча поплелся дальше,
я пошел следом. Старик  нехорошо  напутствовал  нас,  а  сам  плакал,  как
ушибленный ребенок. Самовольно брать одежду и пищу мы не решились... Тогда
я шел и думал: почему старик остался? почему в деревне не было  снайперов?
неужели всякий на месте старика сказал бы нам то же самое?  Нэг  не  хотел
бежать, а шагом  мы  продвигались  очень  медленно.  Дорога  пустовала,  и
остаток дня мы прошагали молча и  бездумно.  Потом  Нэг  рассудил:  старик
прав, это хуже проказы, - а я  вспомнил,  что  это  называется  "страхом".
Странная штука этот страх, - думал Задира и спрашивал: как ты считаешь?  Я
понял - Задира топчется на самом краю, Задире привиделась огромная воронка
в степи, и как она заполнилась водою и стала озером... "А что,  по-твоему,
будет с нашим хлюпиком? С кривоногим синим уродцем? - спросил  я  Нэга,  -
озер можно сделать сколько угодно, а синие человечки будут любоваться  ими
и будут шастать в своих  проклятых  автобусах  по  новым  питомникам!  Они
должны поучиться, как делать озера!  Это  будет  воронка  через  всю  нашу
вертушку - насквозь, глубже, чем самая последняя  глубина,  где  по  ночам
скрывается солнце!" - вот что  говорил  я  Нэгу  Задире,  а  он  продолжал
упорствовать: к синим человечкам дорога ведет через новые поселки,  и  что
этим людям до наших воронок глубинных, если они жили  и  хотят  оставаться
над глубиной?.. Мы не спорили, Нэг отлично понимал, в чем я сомневаюсь,  и
я невольно разделял его сомнения. Мы были вместе еще два  дня.  Потом  Нэг
сказал: "Тут никого нет, можно отоспаться. - И сказал: - Липи, однажды  ты
проснешься на берегу молодого озера - окунись в него, и  силы  вернутся  к
безмолвному..." В ту ночь наш идол лихо отплясывал в  степи  -  при  свете
исполинского факела. Дождь пригасил огонь  и  омыл  первой  водой  горячее
днище нового озера...) "Послушай, Мэг, собери мне что-нибудь  на  ужин..."
Фрида встрепенулась.
     - Что бы ты хотел, безмолвный?
     - После такой голодовки я даже не знаю... А что у тебя есть?
     Она стала перечислять, и безмолвный  (и  я)  соглашался  на  все:  мы
уставили блюдами ковер, подоконник, стол, а когда в спальне уже негде было
ступить,  спустились  вниз  и  начали  накрывать  столы.  Запасы  у  Мэгги
оказались изрядные. За окнами была  ночь,  я  попросил  Мэгги,  чтобы  она
открыла заведение, и распахнул дверь, и  начал  созывать  гостей.  В  доме
напротив кто-то выглянул в окно, и потом в меня бросили  гнилой  апельсин.
Мэгги увела меня с улицы, говоря, что уже поздно и ликцы спят. Я  понимал,
что спят сейчас все, даже снайперы, даже их капитан,  и  мне  хотелось  их
всех разбудить. Даже снайперов, даже их капитана...
     - У тебя сильные глаза, - сказала Мэгги, когда мы вдвоем  уселись  за
стол.
     - Глаза не бывают сильными, - сказал я. - Просто одни умеют видеть, а
другие нет.
     - Что же ты видишь, безмолвный?
     - Да простит меня моя Мэг, - сказал  я,  -  но  мне  привиделся  этот
великолепный окорок. Окажите любезность, мадам, подайте-ка горчицу...
     - Ты еще ни разу не улыбнулся, безмолвный,  -  задумчиво  проговорила
Мэгги.
     - Это потому, что я еще должен вспомнить кое-что, хотя  и  знаю,  что
мне это вряд ли удастся...
     - Ты говоришь об именах, которые не успел услышать?
     Я отнес ее в спальню на руках. Дверь нашего дома до  утра  оставалась
открытой, а утром Мэгги вышла проводить меня...
     -  Не  уходи,  безмолвный,  -  вдруг  попросила  она.  -  Все   давно
перевернулось.  Тот  человек  наверняка  сейчас  возится  на  каком-нибудь
картофельном поле. Или торгует кастрюлями.
     Все давно перевернулось, - думал я, блуждая взглядом по улице и видя,
как отпираются магазины, размахивают веерами  газет  мальчишки-разносчики,
как с  царственной  неторопливостью  вершат  каждодневный  объезд  люди  с
молочными бидонами на мотороллерах. Выткнувшись в окно, бранятся спросонок
разрумянившиеся хозяйки и где-то всплакнул младенец, - быть может, за этой
дверью? или за той?.. Великому Безмолвию никогда не разгадать,  о  чем  он
плачет. Все перевернулось, Мэг, никто не ушел из города; все перевернулось
раньше, чем я успел сосчитать пустыни нашей земли.  Теперь  каждый  второй
осилит распылить вселенную, даже если он и сам  не  ведает  пока  об  этой
своей одаренности. Зато всякому известен теперь секрет Великого Безмолвия:
не там, так здесь, то в отдалении, то совсем рядом  -  где-то  обязательно
промелькнет плечистый парень, я промелькну,  Мэг,  человек-бомба,  который
хуже прокаженного и который знает, куда и зачем ему надо. И  к  тому,  кто
видел меня, за здорово живешь уже не подступиться,  и  никакими  розовыми,
зелеными, черными облучателями прошлого  уже  не  вернуть.  А  на  каждого
второго уже поглядывает  каждый  первый  и  тоже  кое-что  соображает  про
себя...
     - Может, останешься? - снова обозвалась Мэгги. - У нас  найдется  еще
что-нибудь, кроме насыпи на заднем дворе.
     - Я так и не спросил, что с твоим Кребом? Он сильно обгорел?
     - Пустяки, а скулил всю ночь, ты разве не слышал? У  него  вот  здесь
наросли водянки... При чем тут он, безмолвный? Я прошу остаться тебя.
     - А все-таки жалко Креба?
     - Ну и что? - созналась она.
     - Он славный парень, - сказал я. - Сделай ему компресс, ладно.
     - Скоро я начну ненавидеть тебя, безмолвный!
     Я потерял умение угадывать мысли  другого  человека,  но  я  научился
распознавать значение произнесенных слов. Побольше бы мне такой ненависти,
Мэгги... Мы проходили мимо дома, где квартировал  снайперский  отряд.  Они
устроили себе уличный  завтрак,  -  человек  пятнадцать  сидели,  как  это
принято у забастовщиков, прямо на мостовой; перед ними пестрели тарелки  с
бутербродами, в  больших  чашках  остывал  кофе.  Снайперы,  похоже,  были
довольны новым уставом, хотя и нервничали немного. Им было невдомек, как у
них сложится дальше. Они смотрели на нас - на меня и мою Мэгги, которая не
боялась держать под руку человека-бомбу и вообще ничего не  боялась.  Даже
ненавидеть того, кто забрал у нее прежнее имя.
     - Я все-таки пойду, Мэг, - сказал я. - Мне бы только убедится  насчет
этой картошки.
     - Тогда воспользуйся автостопом, - сдержано посоветовала она.  -  Так
будет быстрее. Но никому не хвастайся своим динамитом, еще не  все  успели
привыкнуть.
     - А потом мы вместе проведаем Нэга...
     Она не ответила, я улыбнулся  и  обнял  ее.  Снайперы  все  как  один
наблюдали за нами, прищурившись. Солнце и табачный дым слепили парней,  но
парни видели, кто идет мимо них к северной  городской  заставе.  Винтовки,
составленные в пирамиду,  целились  глушителями  в  недосягаемое  небо,  а
дальше,  метрах  в  пятидесяти  от  своего  отряда,  присев  на  корточки,
покуривал командир. Он ухмылялся мне, как старому знакомому,  быть  может,
размечтавшись о том, чтобы я напоследок выдал ему безмолвного снайпера.
     - Что ты так  хохочешь?  -  забеспокоилась  Мэгги.  -  Эй,  Липи,  да
угомонись ты!
     А я хохотал во всю глотку, и это было со мной впервые. Угомониться  я
не мог еще долго, потому что вдруг понял, зачем капитан не сидит со своими
людьми. Нет, Мэгги, что ни говори, а этот заморыш - самый шальной вояка из
всех, какие были, есть и будут на нашей земле. Ведь он, вообрази-ка  себе,
- он решил, что полсотни шагов между ним и человеком-бомбой  -  расстояние
достаточно безопасное!..





                            Андрей ПЕЧЕНЕЖСКИЙ

                             МАЛЬЧИШКА В ДОМЕ



                                   7. Просите, и дано будет вам; ищите,  и
                              найдете; стучите, и отворят вам;
                                   25. И пошел дождь, и разлились реки,  и
                              подули ветры, и устремились на дом тот; и он
                              не упал, потому что основан был на камне.
                                 От Матфея. Святое благовествование. Гл.7.


     Теперь я должен уйти, и за дверью меня ждет уныние.
     Отец ничего не говорил об этом, и никто, никто не  говорил,  и  я  не
знаю, отчего это стало для меня так важно - покинуть Дом, но сколько бы  я
ни думал об этом, сколько бы ни отстранял решительную минуту, а все  равно
мне нужно будет уйти.
     Быть может, я уйду сегодня вечером или сейчас; или пробуду в Доме еще
ночь, уверенный в том, что и этот срок ничего не изменит, и  потом  открою
дверь и уйду без оглядки; и Дом исчезнет,  растворится  в  потоках  Серого
ливня.
     И что будет после ухода, я тоже не знаю;  и  вероятно,  что  мне  уже
никогда не выпадет приблудиться к дому снова,  даже  если  я  очень  этого
захочу.
     Но я должен уйти, и я уйду, пусть это глупо и страшно.
     Вот только вспомню еще раз, еще разочек - и еще раз  погуляю  по  его
комнатам, послушаю скрип его половиц; лишь один единственный раз...
     Тот замечательный день; в тот день мы поднялись  на  холм,  и  там  я
увидел деревья.
     Похоже, это был настоящий лес.
     Сперва неясные, угрожающе разлапистые силуэты вдруг начали проступать
из поредевшей дождливой мороси; мы приблизились, и это действительно  были
деревья.
     - Добро, - сказал отец. - Здесь мы отдохнем.
     - Только ты не оставляй меня, - попросил я.
     - Ладно, сынок...
     В это время небо опять прорвало: Серый ливень столбами  зашатался  по
лесу, в отдалении ударил гром.
     Мы присели к стволу  безлистого  дерева;  водяные  столбы,  наступая,
гнули и трясли деревья, и ветви, каким бы густым ни казалось их сплетенье,
были плохой защитой от Серого ливня.
     Когда мы подсели к дереву, там уже был один  человек;  он  скрючился,
колени поджал до  самого  лица,  покрытого  капюшоном,  и  был  совершенно
неподвижен; он не мешал нам, и мы не мешали ему.
     -  Славный  лесочек,  -  сказал  отец,  чуть  приподняв  край  своего
капюшона.
     - Почему мы не можем здесь остаться? - спросил я.
     - Ты хочешь здесь остаться?
     Отец глядел на меня, и я видел,  как  по  его  черной  густой  бороде
струилась вода; я ничего не ответил,  потому  что  очень  трудно  выразить
словами, чего ты хотел бы по-настоящему, когда усталость вытянула из  тебя
все силы.
     Так мы оба примолкли, сидели и слушали хлесткую поступь Серого ливня.
     - Только ты не уходи никуда, - сказал я, сдерживая слезы.
     - Ты же все понимаешь...
     Теперь он смотрел куда-то вглубь леса, а там все те же размытые Серым
ливнем пятна деревьев словно играли в прятки - то проявлялись на  миг,  то
вновь пропадали, и не было в этой игре ничего необычного; не знаю,  почему
он так долго смотрел на лес, хотя это  и  был  настоящий  лес,  где  можно
передохнуть в пути и где всегда чувствуешь себя лучше, чем где  бы  то  ни
было.
     - Я скоро вернусь, а ты постарайся уснуть, - сказал  отец,  поправляя
свой капюшон. - Я буду считать дере