ину.
     - Значит, будет готово, - сказал портной. - Остальные  к  завтрашнему
вечеру. Для примерки их привезут завтра в одиннадцать. Устроит?
     - Устроит.
     А когда портной удалился, дядя Берендей позвал к себе  Ольгу,  и  они
куда-то ушли. Вернувшись  же,  притащили  два  домашних  платья  из  лавки
готовой одежды, а также  целую  гору  нижнего  белья  и  женских  мелочей.
Вплоть, до косметики.
     Вот это Забаве уже не понравилось.  А  тут  еще  Ольга,  явившись  на
кухню, сказала:
     - Ну и ну! Никогда не видела,  чтобы  наш  хозяин  тратил  деньги  на
женщину. Да еще так много. - Она с ухмылкой глянула на Забаву.  -  Сдается
мне, голубушка, что наш волшебничек готовит нам всем  сюрприз.  Может,  он
открыл способ ублажить женщину, не работая своим корнем?
     Забава вцепилась ей в волосы - едва растащили. А когда дядя  Берендей
принялся в своей комнате  в  очередной  раз  воспитывать  племянницу,  та,
ничтоже сумняшеся, заявила:
     - Я вашей с чародеем гостюшке все зенки  повыцарапаю.  Можете  так  и
сказать хозяину. И пусть он не  рассчитывает,  что  я  буду  этой  лахудре
прислуживать!
     Дядя Берендей опешил. А потом сказал:
     - Не дело служанки оценивать гостей хозяина...
     - А с какой стати она здесь появилась? - оборвала его Забава.  -  Еще
ни разу у нас в гостях женщин не было!
     Дядя Берендей вдруг улыбнулся:
     - Была одна. Еще до вашего здесь появления. Выдавала себя за графиню.
Оказалась варяжской лазутчицей. Хозяин и вывел ее на чистую воду.
     Но Забава гнула свою линию:
     - А чего он тогда ей улыбался? Я ни разу не  видела,  чтобы  он  хоть
кому-либо улыбался. Разве что Кудеснику  своему  разлюбезному...  Нам,  во
всяком случае, - точно ни разу.
     - О боги! - Дядя  Берендей  всплеснул  руками.  -  Когда  вы  наконец
перестанете верить своим сказкам?..  Да  не  улыбался  он  ей!  Волшебники
вообще никогда никому не улыбаются. Даже друг другу. - Дядя Берендей  взял
Забаву за руку. - Он токмо ИЗОБРАЖАЛ улыбку. И помяните мое  слово,  нашей
гостье эта его улыбка еще боком выйдет, не иначе. Той лжеграфине  он  тоже
улыбался. А потом ее бросили в  острог...  Так  что  можете  умерить  свою
ревность.
     Ревность Забава умерила. Она вспомнила, что улыбка хозяина и в  самом
деле напоминала странную гримасу. Просто ярость залепила ей, Забаве,  очи.
Нет уж, упаси, Свароже, увидеть когда-нибудь такую "улыбку",  адресованную
кем угодно лично ей! Уж лучше ненависть, чем подобная "приветливость"!
     - Что же мне с вами делать? - сказал дядя Берендей. - Ведь  дойдет  с
вами до беды.
     Забава мягко высвободила руку из широкой дядиной ладони. И сказала:
     - Не надо со мной ничего делать. Я сама с собой все сделаю.
     И уже выйдя из комнаты, поняла, что  ее  последняя  фраза  прозвучала
достаточно двусмысленно.


     Портной сдержал слово, данное Берендею: к  ужину  Вера  спустилась  в
трапезную.
     Свет быстро убедился, что деньги  будут  заплачены  не  зря.  Голубое
платье, усыпанное  бисером  и  украшенное  легкими  франкскими  кружевами,
выглядело очень шикарно. По-видимому, это  понимала  и  сама  Вера.  В  ее
движениях вдруг появилась уверенность, этакая плавность и,  пожалуй,  даже
княжественность. А Свет  легко  убедился,  что  его  гостья  умеет  носить
красивые вещи. И если  это  не  присущий  некоторым  женщинами  врожденный
талант, то значит, с красивыми вещами ей  встречаться  приходилось.  Вывод
напрашивается сам собой - амнезию ее  нельзя  назвать  полной.  Во  всяком
случае, уголок мозга, отвечающий за женственность, она не затронула.
     Впрочем, Света ее  женственность  не  интересовала,  он  отметил  эту
особенность девицы только в связи с пресловутой  амнезией.  И  предстоящий
ужин был не просто  привычной  вечерней  трапезой,  он  должен  был  стать
поединком между  прикидывающейся  больною  подозреваемой  и  следователем.
Если, конечно, наличие  в  этом  доме  подозреваемой  не  является  плодом
больного воображения хозяина...
     Для начала он решил ее поразить.
     Она еще не  подошла  к  столу,  когда  Свет  стремительным  движением
выдвинул гостевой стул. По меркам словенской  знати  это  было  проявление
величайшего  уважения.  В  доме  какого-нибудь  посадника  оно  стало   бы
нормальным жестом по отношению к женщине-гостье. Но не в  доме  чародея...
Даже Берендей поразился неожиданному поступку хозяина. Забава же  и  вовсе
стала чернее тучи.
     Однако дальнейшее поразило их еще больше.  Гостья  приняла  необычное
поведение хозяина как должное, величественно  кивнула  Свету,  неторопливо
села и не сделала ни малейшей попытки  водрузить  на  стол  локти.  Увидев
потрясенные лица прислуги, спросила:
     - Я что-нибудь не то сделала? Извините, ради бога!  Я,  к  сожалению,
забыла все правила поведения за столом.
     Свет отметил про себя киевское выражение "Ради бога" и сказал:
     - Ничего страшного, сударыня, не обращайте внимания.
     - Ну нет, - решительно сказала Вера. - Если учиться  заново  манерам,
так не откладывая... Что я неправильно сделала?
     Свет посмотрел на Берендея, но чем мог помочь эконом своему хозяину в
нынешней ситуации?.. И Свет решил сказать правду:
     - Сударыня, вы сделали все правильно.  Надеюсь,  если  так  пойдет  и
дальше, ваша память восстановится достаточно быстро.
     Но она не уловила скрытого смысла, улыбнулась:
     - Как было бы хорошо, если бы ваши слова стали истиной!
     Свет сел напротив гостьи и велел подавать.  Пока  прислуга  суетилась
вокруг стола, он изучал ауру Веры.
     Аура сегодня была такой же, как и вчера.  Перед  Светом  явно  сидела
волшебница, и от волшебницы этой не исходило ни  малейшей  угрозы.  А  вот
любопытство исходило. Впрочем, о любопытстве говорила не аура, любопытство
светилось на лице паломницы.
     По-видимому, заклинание, включающее Зрение,  переполнило  чашу:  Свет
ощутил  нарождающееся  в  душе  раздражение.  Но   сегодня   духу   Перуна
поддаваться было нельзя, и он сказал:
     - Приятного аппетита!
     - Приятного аппетита! - отозвалась Вера.
     Принялись за трапезу. Сегодня  Касьян  приготовил  форшмак  и  зайца,
тушеного в сметане. Была  также  цветная  капуста  в  кляре  и  паштет  из
печенки. На сладкое - желе из клубники и клюквенный мусс. Ну  и  какой  же
ужин без булочек-шанежек, ореховых трубочек и медовой коврижки!  Подали  и
медовуху.
     Поначалу трапезничали в привычном для  Света  молчании.  Вера  только
посматривала по сторонам. Свет же, со своей стороны, хотел, чтобы разговор
начала  именно  гостья:  иногда  первые   слова   человека   в   состоянии
расслабленности дают больше информации,  чем  не  один  десяток  допросов.
Если, конечно, допрос  не  проводится  по  полной  форме.  Впрочем,  после
проведенного по полной форме  допроса  с  человеком  за  одним  столом  не
посидишь - аппетит пропадет даже у самого голодного и толстокожего.
     - А вы любите поесть, - заметила наконец гостья, неторопливо  работая
вилкой и ножом. - И как все вкусно!
     - Да, поесть я люблю, - согласился Свет. - И у меня  справный  повар.
Должны же быть у человека в жизни радости...
     - У всех мужчин жизненные радости  находятся  в  желудке,  -  сказала
Вера.
     - Откуда вы знаете? - быстро спросил Свет.
     - Откуда-то знаю, - не смутилась Вера. - Эта фраза  родилась  у  меня
сама собой. Я вроде бы и не  собиралась  говорить  ничего  такого.  -  Она
оттопырила нижнюю губку. - А ведь  вы  не  верите,  что  у  меня  амнезия,
правда?
     Забава вдруг фыркнула и выскочила на кухню.
     - Поживем - увидим! - сказал Свет, проводив служанку взглядом.
     Однако гостью такой ответ не удовлетворил.
     - А вот мне интересно, - сказала она, - зачем вы освободили  меня  из
тюрьмы?
     - Вы были вовсе не в тюрьме, - сказал Свет. - Вас  просто  держали  в
изоляторе.
     - И из одного изолятора я попала в другой!
     - У меня вы в гостях...
     - Но  с  чего  бы  это  вы  пригласили  меня  в  гости?  Я  вам  что,
понравилась?
     - С какой вдруг стати вы мне должны понравиться! - возмутился Свет. И
осекся. - Меня просто заинтересовало ваше  заболевание.  В  моей  практике
такого еще не встречалось, но я очень надеюсь с ним совладать.
     - Значит, я вам не понравилась? - гнула свое Вера.
     Пора покончить с такими вопросами раз и  навсегда,  подумал  Свет.  И
сказал:
     - Милая девица! Вы не  могли  мне  понравиться  или  не  понравиться.
Чародеи женщинами не интересуются!
     - Странно! - сказала она. - А мне показалось, тот мужчина,  что  меня
осматривал первым, очень даже заинтересовался.
     Свет раздраженно фыркнул:
     - Ну с ним-то такое вполне возможно! Он не волшебник и уж тем паче не
чародей...
     - А чем отличается чародей от волшебника?
     - Силой Таланта. Чародей это волшебник более высокой квалификации.
     И мне странно, подумал он, что вы не разобрались в ауре Бондаря. Если
вы - волшебница, должны были... Или все это  говорится  только  для  того,
чтобы запутать меня?..
     В трапезной вновь появилась Забава, и Свет бросил на  нее  мимолетный
взгляд. Забава явно сгорала от ревности: ее недалекому бабскому умишку  не
хватало понимания, что любая  ревность  в  отношении  волшебника  попросту
смехотворна.
     - Это правда или вы шутите? - сказала Вера. - Неужели возможно такое,
чтобы мужчина,  если  он  здоров  и  достаточно  молод,  не  интересовался
женщиной?
     - Волшебники - не мужчины, - сказал Свет.  -  Как  и  колдуньи  -  не
женщины. Они вынуждены жить с теми телами, какими их  оделила  Мокошь,  но
они не простые люди. И как не простых  людей,  их  не  интересуют  людские
страсти.
     Если они не связываются с додолками, добавил он мысленно.
     Вера почувствовала его раздражение. Или заметила ненависть  в  глазах
Забавы. А может быть,  узнала  все,  что  хотелось...  Во  всяком  случае,
завершился ужин в привычной Свету тишине. Вот только  сегодня  эта  тишина
была ему совсем не с руки.


     В десять вечера Свет решил, что настала  пора  занять  наблюдательный
пункт. Он вышел из кабинета, но по дороге завернул на первый этаж.
     Дом был тих. Прислуга уже отправилась спать, и только Берендей  сидел
на кухне над какими-то бумагами. Поднял глаза, вопросительно посмотрел  на
хозяина. Свет помотал головой, и эконом  вернулся  к  проблемам  домашнего
хозяйства.
     На втором этаже, естественно,  тоже  царила  тишина.  Но  когда  Свет
приблизился к гостевой, из-за двери донеслось негромкое пение.  Голосок  у
гостьи был неплох -  тонок  и  нежен,  -  зато  мелодия  показалась  Свету
отвратительной. И совершенно незнакомой.  Во  всяком  случае,  в  Словении
таких песен не пели.
     Свет осторожно  подкрался  к  двери,  проверил  наложенное  заклятье.
Заклятье было в порядке  -  никому  из  нормальных  людей,  находящихся  в
гостевой, и в голову бы не пришло подойти к двери.  Следов  попытки  снять
его изнутри вроде бы не наблюдалось.
     Все так же, крадучись, Свет пробрался к входу в секретную  каморку  и
медленно повернул ключ  в  замке.  Нахмурился:  секретная  каморка  всегда
вызывала  любопытство  новеньких  служанок,  как-то   сам   застал   Ольгу
заглядывающей в замочную скважину, пришлось даже выговор ей сделать. Среди
низшей прислуги ходили самые дикие предположения о характере  таинственной
комнаты, которую дозволялось  убирать  только  жене  Берендея  Станиславе.
Говорили, что хозяин хранит там свои деньги, а  сейф  в  кабинете  -  лишь
дымовая завеса. Впрочем, кое-кто из девиц в своих предположениях доходил и
вовсе до полной глупости: мол, чародей  -  полный  извращенец,  держит  за
закрытой дверью картинки с изображением неодетых дам и  занимается,  глядя
на них, сухим непотребством, потому-то  на  живых  женщин  и  внимания  не
обращает, как и  все  они,  эти  чародеи,  им,  наверное,  токмо  колдуньи
подходят...
     Свет не обращал на подобную болтовню никакого внимания:  у  кого  что
болит, тот о том и говорит, что возьмешь с глупых куриц,  они  даже  слова
"онанизм" никогда не  слышали...  Впрочем,  такие  разговоры  продолжались
недолго - жена Берендея  быстро  просвещала  новеньких,  и  их  интерес  к
чародею так же быстро пропадал. Эта тактика не сработала лишь с Забавой...
     Свет вошел в каморку и наложил на ее дверь легкое защитное  заклятье.
Отдернул шторку, прикрывающую  окошко  в  гостевую.  Со  стороны  гостевой
окошко представляло собой самое обыкновенное  зеркало,  расположенное  над
умывальником. На противоположной стене  каморки  шторка  закрывала  другое
такое же окошко - в кабинет Света.
     Газовые светильни по ту сторону зеркала были потушены,  но  поскольку
на улице было еще достаточно светло - да и окна открывались на Волхов,  на
заход солнца, - то искусственного освещения и не требовалось.
     Вера в легком домашнем платье расположилась на кровати, лежала поверх
покрывала, закинув руки за голову, смотрела в  потолок  и  мурлыкала  свою
странную песню. Так продолжалось минут пять. Свет терпеливо ждал.
     Наконец  гостья  встала,  потянулась  и,  тряхнув  пшеничной  гривой,
подошла к окну. Свет насторожился. Вера легко справилась со шпингалетом  и
оконной рамой, приблизила лицо к прутьям  решетки.  Свет  качнул  головой:
обычно выходцы из Западной Европы при открывании русского окна  испытывали
поначалу  определенные  трудности  -  они  привыкли,  что  половинка  рамы
поднимается  снизу  вверх.  Впрочем,  настоящих  лазутчиков  супротивники,
разумеется, готовили  достаточно  квалифицированно,  и  русские  рамы  они
открывать умели.
     Вера смотрела вниз, на набережную, но никаких  жестов  не  делала,  а
лица девицы Свету не было  видно.  По-видимому,  она  просто  разглядывала
людей, прогуливающихся по берегу Волхова.
     В комнате постепенно стало темнее. Свет ждал.
     Вера снова замурлыкала песню,  закрыла  окно  и  подошла  к  зеркалу.
Посмотрела на свое  отражение.  Свет  с  трудом  подавил  в  себе  желание
опустить глаза. Впрочем, если она была колдуньей с развитым Талантом,  она
должна была почувствовать, что на нее смотрят.  Однако  никаких  признаков
этого не наблюдалось. Вера подмигнула себе, улыбнулась.  Взяла  гребень  и
принялась расчесывать волосы.  Пшеничные  волны  струились  между  зубьями
гребня. Потом гостья принялась расстегивать пуговицы  на  платье.  А  Свет
подумал, что сейчас в ее движениях нет ничего от  великородной  дамы:  они
были резки и стремительны.
     Через  пару  минут  он  получил   возможность   внимательно   изучить
обнаженную женскую фигурку. Параллельно с ним  ее  внимательно  изучала  и
Вера.  У  нее  были  полные,  но  высоко   поднятые   перси   с   большими
околососковыми  кружками.  Сами  соски  притаились,  но  Вера  потерла  их
перстами, и они набухли, поднялись, вызывающе нацелились на  Света.  Потом
Вера провела руками по плоскому животу, по нешироким  стегнам  никогда  не
рожавшей женщины. По-видимому, она себе нравилась.  А  Свет  снова  изучал
странно расположенные участки незагоревшей, молочно-белой кожи. Купальник,
в котором она жарила на солнце свои телеса, был  явно  необычной  формы  -
такие в Словении в ходу не  были.  Впрочем,  западная  мода  теперь  вовсю
спорит с отечественной, так что сам по себе такой рисунок загара - еще  не
улика. Но на размышления наталкивает.
     А вот розового свечения в ее  ауре  почему-то  не  было,  хотя  соски
по-прежнему торчали вызывающе.
     Было и еще что-то странное, зацепившееся за край сознания, но Свет не
мог понять - что. И лишь когда гостья уже натянула на себя ночную  рубашку
и расстелила постель, до него дошло.
     В движениях Веры не наблюдалось  никакой  скованности,  а  лицо  было
безмятежно-спокойным.  Как  будто  девица  укладывалась   спать   в   свою
собственную  постель,  в  своем  собственном  доме,  в   окружении   своих
собственных слуг.


     Покинув наблюдательный пункт, Свет отправился к себе в кабинет.  Пора
было браться за рукописи.
     Он достал из ящика стола наброски, открыл чернильницу, положил  перед
собой чистый лист бумаги. И обнаружил, что его мысли гуляют  далеко-далеко
от Кристы и ее жизненного пути. Гораздо  больше  его  интересовала  судьба
Веры.
     Впрочем, в этом не было ничего удивительного.  Все-таки  Криста  была
его личным делом. Ну не поработает  он  сегодня  над  рукописью...  Ничего
особенно страшного из-за одного раза не случится. А вот Вера и ее судьба -
это уже дело сугубо государственное. И даже не  имеет  значения,  что  его
просил Буня Лапоть. Любой волшебник - а  тем  паче  чародей!  -  обязан  в
первую очередь жить заботами страны. Для того его и учили...
     Свет взял в руки перо, обмакнул его в чернильницу и принялся  чертить
схемку возможных вариантов.
     Во-первых, Вера и в  самом  деле  вполне  могла  оказаться  вражеской
лазутчицей. Тогда ее  пребывание  в  доме  должно  привести  к  тому,  что
связники попытаются установить с нею контакт. Разумеется, пока она из дому
не выходит, такие контакты маловероятны. Впрочем, если вражеская  разведка
узнает, что Вера побывала в  руках  службы  безопасности,  такие  контакты
станут и вовсе невероятными, а девица тут же  превратится  в  отработанный
материал. Нет, в этом варианте, лазутчица - вовсе не его задача...
     Во-вторых, девица, возможно, обыкновенная жертва Ночного  колдовства.
Вот тут дело выходит из ведения министерства  безопасности  и  попадает  в
сферу интересов Колдовской Дружины, а  стало  быть,  превращается  в  хлеб
самого Света. "Поработай, Светушка, коль  хошь  кушать  хлебушко..."  Так,
бывало, пела мама. Строчки  вырвались  из  памяти,  давным-давно  забытые,
похороненные под слоем колдовских знаний... Надо бы как-нибудь съездить  к
старикам, показаться им на глаза. По волшебному зеркалу-то он  связывается
с ними периодически, но изображение в зеркале - далеко не  то,  что  живой
человек... Ему, конечно, это без нужды, но им в радость будет. Так говорит
Берендей, а Берендей разбирается в делах простых смертных, в их чувствах и
поступках. С другой стороны, жена Берендея, Станислава, тоже - хоть  и  не
рожала - разбирается в этих чувствах и поступках. Станислава  же  считает,
что, явившись к родителям в гости,  Свет  не  принесет  им  ничего,  кроме
расстройства. Все вы, волшебники, слишком холодны, и если для чужих  людей
это не страшно, то для материнского сердца будет настоящим ударом...
     Впрочем, вернемся к гостье...
     Если Вера и в самом деле оказалась жертвой Ночного  волшебства,  надо
попытаться восстановить ее память. Там наверняка Ночной колдун,  а  Ночной
колдун - это угроза и для простых людей, и для государства. И чем  быстрее
он будет разоблачен, тем лучше. Заклятье памяти - работа очень нелегкая, и
не один волшебник не станет выполнять ее смеха ради. Все случаи, связанные
с заклятьем памяти, в конце концов приводили к  раскрытию  преступлений  -
либо   совершенных   наложившими   такие   заклятья   волшебниками,   либо
заплатившими им за эту операцию (да и за молчание тоже)  людьми.  Но  и  в
подобном случае волшебник нарушает  кодекс  Колдовской  Дружины  и  должен
понести наказание. Волшебники не могут быть связаны с преступлениями  и  с
преступниками  -  это   известно   каждому   подданному   Великого   князя
Словенского, на этом вся жизнь держится...
     В-третьих, Вера вполне способна оказаться тем, что подозревает в  ней
Репня Бондарь. И хотя у Репни мать Ясна после испытания  Додолой  попросту
превратилась в пунктик, это вовсе не означает, что он обязательно неправ.
     Света всегда интересовала тайна  матери  Ясны,  причем  не  тайна  ее
исчезновения - здесь-то ничего неясного не  было,  все  объясняла  записка
самой матери Ясны. Нет, Света интересовала тайна ее появления.
     Жила себе девочка как девочка, воспитывалась в приюте у додолок. И не
удивительно, что пошла по их исхоженным тропам. Ан тропы п