ные стеклышки. Вокруг  не
было ни души, что меня в общем-то устраивало.
   Я уже почти доплелся до строения, когда  в  дверях  показалась  согбенная
уродливая фигура. Видно было плохо - слабенький свет  изнутри  едва  обводил
контуры неказистого тела.
   - Входи, входи, парень, - взвизгнуло скрюченное существо.  -  Что  встал,
рот разинув? Тут тебя не укусят. Ни тебя, ни миледи.
   - Миледи растянула щиколотку, - выговорил я. - Мы надеялись...
   - Ну конечно! - выкрикнуло существо.  -  Вы  пришли  в  самое  подходящее
место, чтоб излечиться. Сейчас старая Мэг замешает целебный отвар...
   Как только я сумел приглядеться, у меня не  осталось  сомнений,  что  нас
встретила та самая ведьма, о которой говорил часовой. С головы у нее спадали
жидкие нечесаные пряди волос, нос  был  длинный,  крючковатый,  свисающий  к
мощному подбородку и почти  достающий  до  него.  Она  тяжело  опиралась  на
деревянную клюку.
   Ведьма посторонилась, и я переступил порог. В очаге горел  чадный  огонь,
неспособный разогнать  царивший  в  комнате  мрак.  Запах  горящих  поленьев
смешивался с множеством других, не  поддающихся  определению,  и,  казалось,
обострял их. Запахи висели в комнате как сплошной туман.
   - Сюда, сюда, - пригласила ведьма Мэг,  указывая  дорогу  клюкой.  -  Вон
кресло у очага. Сработано добротно из настоящего дуба и  выточено  по  форме
тела, а на сиденье шерстяная подушечка. Миледи будет очень удобно.
   Я перенес Кэти к креслу и, усадив, осведомился:
   - Все в порядке?
   Она взглянула на меня снизу вверх. Ее глаза мягко сияли в отсветах огня.
   - Все в порядке, - заверила она счастливым тоном.
   - Можно считать, что мы на полпути домой, - добавил я. Ведьма проковыляла
мимо, стуча клюкой по полу и бормоча что-то себе под  нос.  Сгорбившись  над
огнем, она принялась помешивать жидкость в кастрюле, поставленной  на  угли.
От кастрюли валил пар.  Вспышки  пламени  высвечивали  уродство  ведьмы,  ее
немыслимый нос, почти сомкнувшийся с подбородком, и исполинскую бородавку на
щеке. Из бородавки росли волосы, похожие на паучьи лапки.
   Мои глаза попривыкли к темноте, и я стал разглядывать обстановку. У стены
стояли три грубых дощатых стола, на столах  подсвечники,  а  в  подсвечниках
вкривь  и  вкось  торчали  незажженные  свечи.  Свечи  напоминали   бледных,
перепившихся призраков. На открытых полках большого буфета  в  дальнем  углу
громоздились кружки и бутылки, чуть поблескивающие в неверном,  колеблющемся
свете от очага.
   - Ну вот, - прокаркала ведьма,  -  еще  чуток  толченой  жабы  и  щепотку
кладбищенской пыли, и отвар готов. А когда подлечим  даме  щиколотку,  будет
еда. О да, о да, будет еда!..
   Она  пронзительно  захихикала,  довольная  собственной  шуткой.   В   чем
заключалась шутка,  я  недопонял,  -  возможно,  ведьму  развеселило  что-то
связанное с едой.
   Откуда-то издалека донеслись голоса. Неужели тоже путешественники, ищущие
ночлега? - подумалось мне. - Похоже, целая ватага...
   Голоса стали громче, и я, подойдя к дверям, бросил взгляд в  направлении,
откуда они слышались. Вверх по тропе, ведущей от подошвы холмов, карабкалась
толпа людей, некоторые с пылающими факелами.
   За толпой следовали два всадника. Чуть позже я, наблюдая  за  процессией,
разобрался, что второй, едущий позади, сидит не на лошади, а на осле, и ноги
у него почти волочатся по земле. Однако внимание  мое  приковал  к  себе  не
второй, а первый, - и на то были все основания. Первый был высок, изможден и
закован в доспехи, на левой руке у него был щит, а на правом плече - длинное
копье. Лошадь казалась такой же  тощей,  как  ее  хозяин,  и  брела  понуро,
спотыкаясь и свесив голову. А когда процессия подошла  поближе,  стало  ясно
даже в изменчивых отблесках факелов, что лошадь - форменный мешок с костями.
   Процессия остановилась, люди расступились, а лошадь с пугалом в  доспехах
проковыляла сквозь толпу и выбралась на передний план. Но едва толпы  вокруг
не стало, она тоже затормозила и понурилась окончательно. Я не удивился  бы,
если бы она в любой момент рухнула замертво.
   Всадник и лошадь застыли без движения, застыла и толпа, а я, наблюдая  за
ними исподтишка, терялся в смутных догадках: что дальше? Очевидно,  в  таком
милом местечке может случиться все что угодно.  Спектакль  был,  разумеется,
нелепый, - но это не утешало, потому что мои оценки базировались на  обычаях
и нравах людей двадцатого столетия, а здесь просто не имели силы.
   Лошадь медленно  подняла  голову.  Толпа  выжидательно  заерзала,  факелы
закачались из стороны в сторону. Рыцарь с видимым усилием выпрямился в седле
и снял  копье  с  плеча.  А  я  по-прежнему  стоял  у  дверей  как  зритель,
заинтригованный и слегка недоумевающий, что бы это могло означать.
   Неожиданно рыцарь что-то выкрикнул. Голос  его  в  ночной  тишине  звучал
громко и ясно - но мне потребовалась чуть не минута на то, чтобы  разобрать,
что именно он сказал. Копье оторвалось от бедра  и  легло  горизонтально,  а
лошадь бросилась в галоп, прежде чем до  меня  дошло  наконец  значение  его
слов.
   - Трус, - кричал он, - негодяй и подлый изменник, защищай свою презренную
жизнь!..
   И я вдруг сообразил, что он имеет в виду не кого-нибудь, а меня. Лошадь с
грохотом надвигалась на меня, копье было нацелено мне в грудь, а у меня. Бог
свидетель, не оставалось времени даже приготовиться к защите.
   Если б я  располагал  временем,  то,  естественно,  бросился  бы  наутек,
поскольку мы выступали явно в  разных  весовых  категориях.  Но  времени  не
осталось ни на что, да и, по правде говоря,  безумие  происходящего  ввергло
меня в оцепенение. Нас разделяли мгновения, которые тем не менее походили на
часы, а я недвижно, как зачарованный, смотрел  на  блестящее  острие  копья,
готовое пронзить меня. Лошадь, может, оставляла желать лучшего, но для таких
внезапных бросков годилась  вполне,  и  она  громыхала  прямо  ко  мне,  как
страдающий одышкой локомотив.
   Острие было всего-то футах в пяти, когда я опомнился хотя  бы  настолько,
чтобы пошевельнуться. Я отскочил. Казалось, смерть пронеслась мимо, и  вдруг
то ли рыцарь не совладал со своим  оружием,  то  ли  лошадка  сдрейфила  или
споткнулась, - не знаю, что, но по какой-то причине копье резко  вильнуло  в
мою сторону, и тогда я, выбросив обе руки, стукнул по нему наудачу, лишь  бы
не попасть на вертел.
   Я не промахнулся, отразил копье вниз, и острие ушло глубоко в  землю.  И,
вопреки всякому ожиданию, копье сработало как катапульта:  тупой  его  конец
поддел рыцаря под мышку и выбросил из седла. Лошадь  встала  как  вкопанная,
поводья беспризорно провисли, а копье спружинило,  выпрямилось  и  взметнуло
незадачливого рыцаря в воздух, как камень из пращи. Описав высокую дугу,  он
плюхнулся поодаль с раскинутыми руками  и  вниз  лицом,  и  грохот  раздался
такой, будто по  пустой  железной  бочке  что  есть  силы  саданули  тяжелым
молотком.
   Толпа,  сопровождавшая  рыцаря,  содрогнулась  в  общем  ликовании.  Люди
хватались за животы, иные складывались пополам, а кое-кто повалился наземь и
катался, задыхаясь от гогота.
   К месту происшествия приблизился вислоухий ослик с седоком  в  лохмотьях.
Ноги у седока чуть не волочились по земле, и все равно -  бедный  терпеливый
Санчо Панса в который раз спешил  на  помощь  своему  господину  Дон  Кихоту
Ламанчскому. А те, что катались в конвульсиях, - теперь я понял -  следовали
за Дон Кихотом просто  потехи  ради.  И  факелы  они  прихватили  намеренно,
освещали путь пугалу  в  доспехах  по  своей  воле,  усвоив  из  опыта,  что
очередная серия нескончаемых его злоключений не заставит себя ждать  и  даст
им повод позабавиться от души.
   Я отвернулся и шагнул назад к постоялому двору - но постоялый двор исчез.
   - Кэти! - закричал я. - Кэти!..
   Ответа  не  было.  Толпа,  дождавшаяся  вожделенного  зрелища,  все   еще
содрогалась от смеха. Поодаль Санчо слез с ослика и мужественно, хоть и  без
особого успеха, пытался перекатить Дон Кихота на спину. А  постоялого  двора
больше не было. Не было никаких следов ни Кэти, ни ведьмы Мэг.
   И вдруг откуда-то из чащи ниже по склону донеслось ведьмино пронзительное
хихиканье. Я замер, чуть подождал  -  хихиканье  повторилось,  но  теперь  я
распознал направление, откуда  оно  пришло,  и  бросился  вниз  не  разбирая
дороги. Мгновенно пересек узкое расчищенное пространство, примыкавшее прежде
к постоялому двору, и углубился в лес. Корни хватали меня за ноги,  норовили
вцепиться и опрокинуть, ветви хлестали  по  лицу.  Но  я  все  равно  бежал,
выставив вперед руки, чтобы не врезаться в какой-нибудь ствол и не  вышибить
себе мозги, - если, конечно,  они  у  меня  еще  были.  Полоумное  хихиканье
впереди не смолкало.
   Только бы поймать мерзавку, - обещал я себе, - уж я  буду  крутить  тощую
старушечью шею до тех пор, пока меня не отведут к Кэти или не  скажут,  куда
она делась... И было  понятно,  что  искушение  продолжить  выкручивание  не
угаснет даже в этом благоприятном случае. В то же время я,  наверное,  сразу
отдал себе отчет, что шансов действительно поймать ведьму у меня практически
нет. Я наткнулся на валун и упал на него, поднялся,  обогнул  препятствие  и
опять бросился бежать - а впереди,  не  приближаясь  ни  на  миг,  но  и  не
отдаляясь, будто заманивая, слышались те же полоумные смешки. Я  налетел  на
дерево - вытянутые руки спасли меня и не дали раскроить  себе  череп,  но  в
первый момент мне померещилось, что я сломал обе кисти. И, наконец, какой-то
злокозненный корень все-таки подстерег меня и поймал врасплох - я  покатился
кубарем, и мне повезло, что приземление оказалось мягким,  на  край  лесного
болотца. Приземлился я на спину, головой в болотную  жижу,  и  минуту-другую
кашлял и отхаркивался, наглотавшись тухлой воды.
   Потом я сидел еще минуту не шевелясь  и  сознавая,  что  побежден.  Можно
гоняться за этими смешками по лесам миллион  лет  и  все  равно  не  догнать
старуху. Потому что с этим миром ни  мне,  ни  любому  другому  человеку  не
справиться. Человек будет сражаться с фантазиями, которые, правда, сам же  и
породил, но накопленный им логический опыт ему тут ничем не поможет.
   Я сидел в воде и грязи по пояс, а над головой качались камыши. Чуть левее
меня по трясине прошлепала какая-то тварь, наверное,  лягушка.  Зато  справа
вдали я вроде бы различил тусклый огонек и тогда помаленьку встал  на  ноги.
Комки болотной грязи скатывались с брюк в воду,  оповещая  об  этом  легкими
шлепками. Но даже поднявшись в рост, я не мог  рассмотреть  огонек  получше:
ноги ушли в трясину по колено, камыши так и остались выше меня.
   Не без труда я побрел в ту сторону,  где  заметил  свет.  Именно  побрел.
Трясина  была  глубокая  и  вязкая,  и  камыши,  перемешанные  с   какими-то
водолюбивыми кустиками, двигаться тоже не  помогали.  Однако  я  упорно  шел
вперед, и никакие заросли сами по себе меня не смущали.
   Мало-помалу грязная вода стала мельче,  камыши  поредели.  Теперь  огонек
виднелся яснее, но, к немалому моему  удивлению,  переместился  вверх.  Лишь
когда я выбрался из болота на более или менее твердую почву, до меня  дошло,
что огонек зажгли выше на берегу. Я начал  карабкаться  на  откос,  но  было
скользко. Примерно на полпути я забуксовал, меня неудержимо потащило назад -
и вдруг, откуда ни возьмись, ко мне протянулась большая мускулистая рука,  я
вцепился в нее, и сильные пальцы сомкнулись у меня на запястье.
   Только тут я увидел того, кому принадлежала рука, - он свесился ко мне  с
откоса. На лбу у него красовались рога, лицо было тяжелое, грубо  скроенное,
но, невзирая на грубость, в чертах  проступало  что-то  лисье.  Внезапно  он
осклабился в усмешке, сверкнули белые зубы, и, признаюсь честно, с тех самых
пор, как заварилась вся эта каша, я  впервые  понял,  что  такое  испугаться
по-настоящему.
   И он был  не  один.  На  бережку  рядом  с  ним  пристроился  мелкорослый
уродец-монстренок с заостренный головкой. И едва  монстренок  понял,  что  я
заметил его, он принялся гневно подпрыгивать и орать:
   - Нет! Нет! Не два зачета, только один! Дон Кихот не считается!..
   Дьявол рванул меня к себе, втащил на берег и поставил на ноги.
   На земле горел керосиновый фонарь. Света он давал немного, но достаточно,
чтобы разглядеть, что дьявол коренаст, ростом  чуть  ниже  меня,  но  сложен
крепче и накопил изрядно жирку. Одежды на нем не  было  никакой,  не  считая
грязной тряпки на бедрах, повязанной так, что могучее  брюхо  перевешивалось
через нее толстой складкой.
   А рефери знай себе пищал визгливо:
   - - Это нечестно! Вы сами понимаете, что нечестно! Дон Кихот -  придурок.
У него никогда ничего не получается. Победа над Дон Кихотом не связана ни  с
малейшей опасностью, и...
   Дьявол  чуть  повернулся  и  взмахнул  ногой,  в  лучах  фонаря  блеснуло
раздвоенное копыто. Удар угодил рефери по туловищу, поднял его  в  воздух  и
вышвырнул с глаз  долой.  Писк  перешел  в  жалостный  пронзительный  вой  и
закончился всплеском.
   - Ну вот, - заявил дьявол, обращаясь ко  мне,  -  это  даст  нам  минутку
подлинной тишины и покоя. Хотя по настойчивости этому типу  нет  равных,  он
непременно выберется и примется докучать нам снова. Мне что-то не кажется, -
добавил он, быстро меняя тему, - что вы сильно испуганы.
   - Я просто окаменел от ужаса.
   - Знаете, - посетовал он, поигрывая щетинистым хвостом в знак недоумения,
- для меня  каждый  раз  проблема  решить,  в  каком  виде  предстать  перед
смертными. Вы, люди, упорно рисуете меня в сотнях разных обличий, и  никогда
не знаешь, какое из них окажется наиболее эффективным. В принципе я способен
принять любой из множества обликов, какие мне приписывают, так  что  если  у
вас есть иные предпочтения... Хотя откровенно скажу, что тот облик, в  каком
вы застали меня сейчас, носить несравненно удобнее всех остальных.
   - У меня нет никаких предпочтений, - ответил я. - Оставайтесь таким,  как
есть, если вам так больше нравится.
   Частичка храбрости, по-видимому, вернулась ко мне, но  дрожь  в  коленках
еще ощущалась. Не каждый день беседуешь с дьяволом.
   - Вы, видимо, подразумеваете, что  до  сих  пор  вспоминали  обо  мне  не
слишком часто.
   - Вероятно, вы правы, - признался я.
   - Так я и думал, - заметил он скорбно. - Такова моя  участь  в  последние
полвека или вроде того. Люди почти не вспоминают обо мне, а если вспоминают,
то без страха. Ну, может, им при этом чуточку  неуютно,  но  страха  они  не
ведают. И подобное развитие событий  принять  очень  непросто.  Некогда,  не
столь уж давно, весь христианский мир страшился меня до оторопи.
   - Наверное, есть и такие, кто страшится по сей день, - сказал я,  пытаясь
его утешить. - В некоторых отсталых странах такие найдутся наверняка.
   И едва я произнес свою тираду, как пожалел о ней. Я не только  не  утешил
его, но, напротив, причинил ему еще худшую боль.
   На берег с шумом вскарабкался рефери. Он был весь покрыт грязью. С волос,
свисающих наподобие шляпы, капала вода. Но как  только  уродец  добрался  до
нас, он пустился в дикий воинственный пляс, кипя от ярости.
   - Я этого не потерплю! - кричал он на дьявола.  -  Мне  плевать,  что  ты
скажешь!  Он  должен  выдержать  еще  дважды.  Нельзя  не  принять  в  зачет
оборотней, но можно и нужно не принять Дон Кихота, который просто не годится
в противники. Сам подумай, какова цена правилам, если...
   Дьявол мрачно вздохнул и схватил меня за руку.
   - Отправимся в другое место, где можно сесть и потолковать...
   Раздался оглушительный свист и внезапный раскат грома,  в  ноздри  ударил
запах серы, и спустя ровно  одно  мгновение  мы  действительно  очутились  в
каком-то другом месте - тоже над болотистой низиной, но на склоне плавном  и
ровненьком. Рядом была рощица, возле нее  лежала  груда  камней.  Из  низины
неслось лягушачье кваканье, безмятежное, как весной. Легкий ветерок шелестел
в листве. Так или иначе, место выглядело гостеприимнее, чем тот бережок  над
трясиной.
   Колени подо мной подогнулись, но дьявол удержал меня от падения и  подвел
к  груде  камней,  где  и  усадил  на  один  из  них,  оказавшийся,  как  ни
удивительно, вполне комфортабельным. Затем он и сам опустился рядом, закинул
ногу на ногу, да еще  обвил  ноги  хвостом,  с  тем  чтобы  самый  кончик  с
кисточкой лег на колено.
   - Ну вот, - объявил он, - теперь можно и  побеседовать  без  неподобающих
помех. Рефери, разумеется, способен выследить нас"  однако  ему  потребуется
какое-то время. Горжусь превыше всех своих умений искусством почти мгновенно
перемещаться в любую точку.
   - Прежде чем мы приступим к сколько-нибудь серьезной беседе, хочу  задать
вопрос. Со мной была женщина, и она исчезла.  Она  оставалась  на  постоялом
дворе, и...
   - Да знаю я! - ответил он, глянув на меня искоса. - По имени Кэти  Адаме.
Что касается ее, можете не беспокоиться, потому что ее вернули на Землю - на
Землю к людям, я имею в виду. Что и прекрасно, поскольку нам она  не  нужна.
Но пришлось забрать и ее, ибо она была вместе с вами...
   - Вам она не нужна?
   - Разумеется, нет. Нам нужны вы, и только вы.
   - Послушайте, однако...  -  начал  я,  но  он  остановил  меня  небрежным
мановением руки.
   - Мы нуждаемся в вас как в посреднике. Полагаю, это самое  точное  слово.
Мы уже долгое время ищем кого-то,  кто  мог  бы  исполнить  наше  поручение,
выступить, если хотите, нашим агентом, а тут как  раз  подвернулись  вы,  ну
и...
   - Если вы нуждались во мне,  то  взялись  вы  за  дело  самым  несуразным
образом. Ваша банда изо всех сил старалась меня прикончить,  и  лишь  слепая
удача...
   Он прервал меня со смешком:
   - Никакая не слепая удача. Отточенное чувство самосохранения, сработавшее
лучше, чем я могу припомнить за долгие-долгие годы. А  насчет  того,  что  с
вами пытались разделаться, - уверяю вас, виновны конкретные  исполнители,  и
кое-кто уже поплатился за это.  Узколобость  сочетается  в  них  с  излишним
воображением,  и  тут,  хочешь  не  хочешь,  придется  вносить  определенные
коррективы. Я был занят множеством других дел,  как  вы  легко  можете  себе
представить, и мне не сразу доложили, что происходит.
   - Вы отменяете правило "трижды испытан - заговорен"?
   Он опечаленно покачал головой.
   - Нет, нет. С прискорбием должен вас уведомить, что это не в моих  силах.
Понимаете, правила есть правила. В конце  концов,  это  же  вы,  люди,  сами
придумали такое правило наряду с кучей других,  в  равной  мере  не  имеющих
смысла. Вроде того, что "преступление не  окупается",  когда  вам  прекрасно
известно, что окупается, да еще как! Или эта чушь, что кто рано встает, тому
Бог подает. - Он опять покачал головой. - Вы даже отдаленно не представляете
себе, сколько хлопот причиняют нам эти ваши дурацкие правила.
   - Но это никакие не правила...
   - Знаю. Вы называете  их  изречениями  или  пословицами.  Но  как  только
достаточное число людей поверит в них хотя бы отчасти,  мы  связаны  ими  по
рукам и ногам.
   - Стало быть, вы по-прежнему намерены  испытать  меня  еще  раз?  Или  вы
согласны с рефери, что схватка с Дон Кихотом...
   - Дон Кихот засчитан, - рыкнул дьявол. - Я согласен с рефери, что с  этим
слабоумным испанцем нетрудно справиться любому, кто старше пяти лет от роду.
Однако я желаю, чтобы вы освободились от своего долга, и чем скорее и  проще
я избавлю вас от него, тем лучше. Вас ждет дело, настоящее дело. Но вот чего
я не в состоянии уразуметь - это неуместного рыцарского порыва, заставившего
вас согласиться на повторный круг. Как только вы избавились от змея, вы были
на воле, но почему-то позволили мерзавцу рефери уговорить себя...
   - В отношении Кэти я чувствовал себя должником. Ведь я же ее во все это и
втравил.
   - Знаю. И про это знаю, -  ответил  он.  -  Только  временами  совершенно
перестаю вас, людей, понимать. По большей части вы норовите