-----------------------------------------------------
     --------------------(поместить веселую партитуру)------------
     -------------------------------------------------------------
     -------------------------------------------------------------
     -------------------------------------------------------------

     (исполняется в N-ском гортубдиспансере после смерти его обитателя)



                                    43

     Внутри вертолет походил на большой железный сарай. Сальвадор сидел на
скамье,  расположенной  вдоль  борта,  к  скамье  были   прикреплены   его
наручники. Отрезавший голову сидел против Сальвадора, на такой же скамье у
противоположного  борта.  Поведение  его  было  каким-то  возбужденным   и
дерганым, большие серые глаза бегали, все время топорщилась щетинка  рыжих
усов, и кожа на лбу собиралась в морщины. На вид ему было не больше сорока
лет. Ближе к пилотской кабине с деловым видом и  не  обращая  внимания  на
грохот мотора играли в карты еще двое. Из оружия у всех троих были  только
пистолеты в кобурах, а у головореза еще и штык на  поясе.  Этакие  красные
ганфайтеры. Они почти не обращали внимания на Сальвадора  и  не  проявляли
видимой неприязни, но прикрепление к  скамейке  было  прочным.  Безголовый
труп с собой не брали, там его и оставили, как материал  для  исследований
будущих экспедиций. Все время, пока вертолет  летел,  Сальвадор  оставался
прикрепленным   к   своей   скамейке,   был   только   грохот   и   ничего
обнадеживающего. Рядом в стене был круглый иллюминатор, против смотрения в
него никто не возражал, но  за  стеклом  виднелись  только  облака.  Полет
продолжался долго, и было похоже, что они летят  обратно,  в  направлении,
откуда Сальвадор прибыл три дня назад на том замечательном самолете.
     Наконец летающий сарай остановился, карты были спрятаны, а Сальвадора
отцепили от скамейки. Потом с него даже сняли наручники, и все четверо  по
шаткому дюралевому трапу  вышли  на  бетонное  поле  аэродрома.  Сальвадор
огляделся и увидел, что это аэродром "Центральный". Он не предназначен для
москвичей и гостей столицы, и не все знают, что рядом с  метро  "Аэропорт"
действительно есть аэродром.  Большое  бетонное  поле  находится  прямо  в
центре города, тесно окруженное домами. На  этом  роскошном  плацу  обычно
устраивают репетиции военных парадов.  От  Ленинградского  шоссе  аэродром
отделяют длинные зеленые  здания  из  металла  и  стекла,  так  называемый
центральный аэровокзал. В свободное от парадов время тут летают  важные  и
просто блатные персоны: директора оборонных заводов, их жены,  спортсмены,
члены правительства (хотя у них есть свой аэродром "Внуково-2"), доставалы
коньяка из анекдота, военные и военные доставалы коньяка  и  много,  много
других. Видимо, Сальвадор тоже попал в разряд важных персон, тем более что
никто даже не пытался отбивать ему почки или хотя бы  заламывать  руки  за
спину. К вертолету подкатили два автомобиля: первый - черный бронированный
"ЗИЛ" с зелеными стеклами, второй  -  военный  фургон  с  кузовом,  крытым
брезентом. Прибытие Сальвадора было роскошным, потому что посадили его как
раз в "ЗИЛ". Правда, рядом уселся один из  головорезов.  В  остальном  все
было  тихо  и  пристойно.  Место  водителя  было  отделено   толстым,   не
пропускающим  звуков   стеклом.   Сальвадор   вспомнил   морду   Косыгина,
проезжавшего от кремлевской больницы вдоль парка на Мичуринском проспекте.
За зеленым стеклом морда  тоже  казалась  зеленой,  и  выглядывала  она  с
тоской. Правда, тоска эта была от другого. Фургон так и двигался сзади,  и
кавалькада выглядела в глазах Сальвадора весьма внушительно. Они поехали в
противоположном от центра Москвы направлении, без лишнего шума и  мигалок,
и скоро оказались на кольцевой автодороге. По кольцевой поехали налево,  к
Минскому шоссе, и Сальвадор стал подозревать, что его возвращают туда, где
он уже был. Так оно и оказалось. Машины обогнули знакомое здание,  похожее
на соты, остановились сзади между оградой из проволочной  сетки  и  кучами
строительного мусора, и сетчатые ворота со  скрипом  поползли  в  сторону.
Затем  Сальвадора  ввели  в  институт  Криогенной  техники,   провели   по
нескольким пустым широким коридорам и предложили пройти в  кабинет.  После
этого сопровождающие удалились.



                                    44

     Кабинет был обычным и светлым, немного  холодным,  а  хозяин  его  не
соответствовал интерьеру. За просторным гладким  письменным  столом  сидел
худой старик с длинными белыми волосами,  какие  бывают  у  музыкантов,  в
толстом шерстяном пиджаке с торчащим уголком белоснежного платка, хотя сам
пиджак выглядел старым и мятым. Старик медленно  поднялся  из-за  стола  и
поплелся навстречу Сальвадору, и Сальвадор увидел, что  у  того  на  ногах
почему-то валенки с галошами. Длинные, до  плеч  волосы  старика  казались
вблизи зеленоватыми.
     - Николай Васильевич Клеточников, если не ошибаюсь? - спросил он.
     - Да, - ответил Сальвадор.
     - Здравствуйте. Моя фамилия Борман, Михаил Семенович Борман.  Я  ждал
вас много лет.




                           ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГОРЫ


                                    45

     - Вы что, тот самый Борман? - невежливо спросил Сальвадор.
     - Да, тот самый, - ответил Борман. Как видите, я уже  стар,  но  дела
все не кончаются. Ваше дело самое важное, но вы еще сами ничего не знаете.
Я должен ввести вас в курс дела.
     Сальвадор был уже  совершенно  холоден  и  спокоен.  Он  помнил,  что
коридоры пусты, а в кабинете они были одни, и похоже, без всякого подвоха.
Он  уже  внутренне  приготовился  давить  эту   хилую   шею,   но   Борман
предупреждающим жестом поднял ладонь:
     - Повторяю, я очень стар, и не считаю оставшийся год или два  большой
ценностью. Сейчас воскресенье, и в корпусе никого  нет,  но  есть  срочные
дела, которые не закончит никто, кроме нас. Я должен  ввести  вас  в  курс
дела.
     Сальвадор успокоился. Лишняя информация в любом случае не  мешала,  а
чудес и теперь еще оставалось слишком много. Борман продолжал:
     - Вы все время шли по правильному пути. Если бы я не побывал  там,  в
тайге, раньше вас, все могло бы быть по-другому. Я хочу дать вам  то,  что
вы должны были там найти. Это отчет, или, вернее, дневник.
     Борман повернулся спиной к Сальвадору и пошел назад к  столу,  жестом
приглашая  идти  за  собой.  Сальвадор  уселся  в  кресло  около  большого
незашторенного окна, а  Борман  вытащил  из  ящика  и  положил  на  чистую
полированную поверхность стола растрепанную и обгоревшую по краям  тетрадь
в черной обложке.  Чернила  были  рыжими,  бумага  пожелтевшей,  а  почерк
неразборчивым.  Борман  вышел  из  кабинета,  закрыв  за  собой  дверь,  а
Сальвадор принялся за чтение. Сначала он пробегал глазами страницы быстро,
чтобы сэкономить время, но потом понял, что нужно читать все подряд. И  по
мере чтения перед ним все  ярче  вставал  образ  художника  серых  картин,
человека с узким подбородком, круглым лбом и колхозной хитростью в глазах.



                                    46

     Утром   вершины   Гималаев    светятся    сквозь    утренний    туман
бледно-оранжевым светом. Потом постепенно  в  воздух  поднимается  пыль  -
белая пыль многовековых дорог, измельченная в тончайший  порошок  тысячами
босых ног, летучая и невесомая. Вдали от дорог, на полях, тоже  пыль  -  и
жара. Дели встретил нас пыльной бурей, песок носился в воздухе, хрустел на
зубах, залетал в щели поднятых окон машины. Машин в экспедиции было две: в
одной постоянно ездил Хозяин, в другой -  мои  приборы,  я  сам  и  разный
багаж. Именно эту машину прислали за мной в Бомбей, куда я прибыл,  как  и
рассчитывал,  на  английском  пароходе,  прямо  из  Европы,  из  туманного
Амстердама. Должен сказать, что  все  там  было  сделано  по  плану:  и  в
туманном Амстердаме, где приборы были погружены, и в солнечной Женеве, где
я собирал их в мастерской старого еврея, знатока Каббалы и знакомого  моих
знакомых из Витебска, и в пасмурном, родном и привычном Витебске,  откуда,
казалось, и появился человек, приехавший за мной в  Бомбей  в  автомобиле.
Его  звали  Перевозчиков  Игорь  Анатольевич,  около  тридцати  пяти  лет,
телосложение худое, рост средний,  волосы  черные  с  небольшой  проседью,
носит короткие усы,  опущенные  вниз,  глаза  коричневые,  жесты  быстрые,
молчалив   и   внимателен,   без   особых   примет,   речь   русская.   Он
отрекомендовался как лондонский сотрудник ЕПБ, но больше всего походил  на
провинциального  активиста  какой-то  российской   секты.   Должен   также
извиниться  за  несоответствующий   докладу   стиль,   объяснения   считаю
излишними. Итак, особенно мне понравились его  аккуратный  черный  пиджак,
серая рубашечка и шустрая физиономия, и я сразу из экзотической обстановки
центральной Индии как будто перенесся в родное Вильно, и,  честно  говоря,
там и остался на все время пребывания в Индии. Думаю, что  мне  это  очень
помогло, особенно в общении с ЕПБ.  Как  и  положено,  это  просто  ширма,
парадная мадам, обладающая, впрочем, приятными, располагающими манерами, с
добрым и грустным (или глупым?) лицом. Основную роль  там,  как  и  везде,
играли вот эти шустрые хасиды, или, вернее,  абреки,  с  худыми  лицами  и
висячими усами. И еще я  должен,  к  сожалению,  сразу  отметить,  что  ни
настоящих имен, ни прошлого этих людей мне не удалось узнать.



                                    47

     Но ехать в автомобиле было  приятно.  Посланец  Хозяина  не  надоедал
разговорами, вдаль стелилась пыльная равнина,  в  конце  которой  в  дымке
стояла стена Гималаев. Древняя дорога  походила  на  дороги  юга  Украины.
Посередине пролегала широкая полоса, по которой ехали повозки  и  фургоны,
иногда попадались верховые на самых разных животных:  на  лошадях,  мулах,
слонах. Здесь же гнали крупных  животных,  и  очень  редко  в  этой  толпе
пробирались автомобили. По бокам стояли старые пирамидальные тополя, узкие
и прямые, почти не дающие тени и невероятно высокие,  их  зеленые  вершины
шевелились под ветром в синем безоблачном небе. За рядами тополей, слева и
справа, параллельно основной дороге, находились еще две  полосы  -  там  в
обоих направлениях двигался поток людей. Это  был  именно  поток,  как  на
оживленной улице города, одной из главных улиц  этой  страны,  где  каждый
комок земли, каждое дерево, строение и каждый камень  знают  прикосновение
человеческих  рук  и  где  каждый  сантиметр  пространства  обжит  многими
поколениями местных жителей, завоевателей, и завоевателей,  которые  давно
уже стали  местными  жителями,  и  посланцев,  и  странников,  очарованных
нищетой и бездельем, и путешественников, имевших цель. Дорога проходила на
возвышении, которое то уменьшалось, то  увеличивалось,  сглаживая  складки
местности, совсем как насыпь европейской железной дороги. Пыль  стояла  не
только над дорогой, но и над зелеными полями, и над реками, и везде  среди
зелени блестела вода, и везде виднелись наклоненные  спины  работников  на
полях. Теплый пыльный ветер дул с севера, и сначала мы наглухо закрыли все
окна машины, но это не помогло, и потом мы,  наоборот,  открыли  все,  что
только можно, и стало легче дышать и смотреть по сторонам. Все эти  долгие
часы езды от Бомбея до Дели мой водитель потел, пробираясь среди  коровьих
стад, а я наслаждался бездельем, пейзажем, а иногда видом красивых  женщин
за окном, на время как бы забыв о стоящей передо мной задаче.  Когда  Дели
остался позади, тучные поля  кончились,  дорога  стала  каменистой,  а  за
окнами пошли пески, камни и невысокие холмы. Северный ветер стал сильнее и
прохладнее, но все равно было гораздо жарче,  чем  у  нас.  Еще  несколько
часов, и мы у цели: Химачал Прадеш, город Шимла.



                                    48

     Здесь должна была состояться встреча с Хозяином, которого я не  видел
уже несколько лет. Как  минимум  нужно  было  сохранить  уровень  доверия,
бывший между нами раньше, хотя бы только это. Все  в  экспедиции  называли
его по-русски: Николай Константинович, а я  буду  и  дальше  называть  его
коротко: Хозяин. Теперь он носил черную  шапочку  вроде  тюбетейки,  седых
волос на голове у него прибавилось, некоторые движения  стали  степенными,
важными, а некоторые остались быстрыми и точными, как осталась  розовой  и
свежей  его  физиономия.  Хозяин  никогда  не  походил  на   пророка   или
кабинетного ученого, да и вообще на ученого - по-моему,  он  больше  всего
был похож на американского золотоискателя. Позади у  него  осталось  много
бурных событий, был уже и собственный музей-небоскреб в Америке, богатство
и разорение, и бог знает что еще. Терпение мое было вознаграждено -  имея,
по-видимому, в Америке другие варианты, он все же вспомнил именно обо мне.
И я убедился, что самое главное в  моей  профессии  -  терпение.  С  самой
юности я подсознательно хотел переменить судьбу,  а  здесь  я  понял,  что
судьба переменилась не теперь, под пальмами, а тогда, в  самом  начале,  в
обстановке самой что ни есть канцелярской. Сейчас Хозяин спешил, временные
комнаты были сняты в паршивой гостинице, все  время  заходили  и  выходили
какие-то люди,  паковались  мешки,  таскалась  провизия,  и  было  забавно
наблюдать, как мешки таскали двое, один из  которых  был  одет  во  вполне
русские сапоги и поддевку, а  другой  босиком  и  в  набедренной  повязке.
Хозяин вышел ко мне навстречу, поздоровался и попросил показать мой багаж.
Ящики мы не стали открывать и пошли опять наверх, но Хозяин ни с  кем  уже
не стал говорить, а привел меня в маленькую прохладную комнату и предложил
- не кофе, как  ЕПБ,  а  большой  стакан  чистой  холодной  воды,  и  стал
рассказывать о плане экспедиции, обсуждая со мной подробно места  и  даты,
погоду и визиты. ЕПБ, Англия, Америка, картины и идеи сначала  мешали  мне
говорить, но потом я понял, что этот город, в сущности, похож на Ялту.



                                    49

     В одно прекрасное время Ялта кончилась.  Наш  караван,  или,  вернее,
табор, выехал из лабиринта  тесных  улиц  на  просторную  дорогу,  которая
стелилась  вдоль  края  долины.  Далеко  внизу  извивалась  река,   а   на
противоположном берегу потихоньку начали подниматься горы - сначала просто
поросшие травой холмы, потом скалы, обрывы и таинственные входы в  долины,
поросшие густым кустарником. Наши две  машины  ехали  во  главе  каравана,
сначала машина Хозяина, потом моя, и скоро я  с  удивлением  заметил,  что
передняя машина набирает скорость, насколько это было  возможно  на  очень
плохой дороге, а мой водитель старается не отставать.  Дорога  поднималась
все круче, становилась все уже, долина превратилась в глубокое  ущелье,  а
скалы на той стороне громоздились,  казалось,  до  самых  снежных  вершин.
Порядок был всегда  одинаков:  более  мобильный  отряд  на  двух  машинах,
включающий основной состав экспедиции, двигался согласно  своему  графику,
обоз, состоящий частично из  индийцев  -  согласно  своему.  В  пути  были
назначены пункты, где обе части экспедиции соединялись, и  тогда  делалась
остановка на несколько дней.  Мы  уже  перевалили  первую  цепь  Гималаев,
побывали в нескольких храмах и монастырях. Хозяин вел какие-то  переговоры
с английскими властями, и продвижению никто не мешал. Измерения мы  начали
позже, когда экспедиция проникла  глубже  в  горы,  и  цепи  вершин  стали
окрашиваться по утрам и вечерам в огненный, ярко-оранжевый цвет. При  этом
в долинах еще было темно, а более высокие,  но  не  покрытые  снегом  горы
имели мрачный серо-фиолетовый оттенок, а когда  солнце  поднималось  выше,
горы окрашивались во все цвета: желтый, белый, коричневый и зеленый, и над
всем продолжали царить огненные  вершины,  цвет  которых  днем  становился
ярко-белым на синем фоне неба. Вся эта попугайная раскраска была для  меня
новостью, раньше я думал, что  камни  бывают  только  серых  и  коричневых
цветов. Когда мы начали измерения, у  меня  появился  помощник.  Помощника
звали Шин или что-то в этом роде. Имя его  произносится  немного  не  так,
однако точно я записать его не  смогу,  да  и  "шин"  мне  привычнее,  это
название буквы древнего языка. Его  взяли  из  монастыря  Нанганарбат.  Он
хотел совершить паломничество, как он говорил,  на  север,  и  мы  сделали
порядочный крюк на двух машинах, чтобы заехать в этот монастырь. Хотя  Шин
ходил в какой-то короткой рубашке, но он знал английский язык и, казалось,
вполне осмысленно воспринимал мои объяснения работы приборов. Мы  измеряли
флуктуации электрического поля, и возни с приборами было  порядочно.  Надо
было таскать их с собой по горам в строго определенном положении, и иногда
мне казалось, что носить традиционную палочку или проволочку  куда  легче.
После небольшого обучения Шин стал заправским лозоходцем и уже  без  труда
находил с помощью куска проволоки спрятанные мной металлические предметы и
подземные ручейки. Конечно, приборы были много, много  точнее,  и  в  этом
была вся разница. Шин был очень доволен  и  называл  это  занятие  "йога",
прибавляя впереди труднопроизносимое слово. Докладываю, что у  Хозяина  не
было никакой карты, а была  только  неизвестного  для  меня  происхождения
уверенность, что этот Шин знает место. Как-то я прямо спросил у  Шина,  не
Шамбалу ли мы ищем, на что он ответил по-английски: "Of course, that's for
all". Иногда мне казалось,  что  он  знает  даже  иврит.  Один  из  членов
экспедиции недурно играл на гитаре, и мы  частенько  слушали  гималайскими
вечерами провинциальные российские мелодии. В один из  таких  вечеров  Шин
спросил: "The light is to be found or is to be created from the light?"  Я
ответил, как мог: поиск - майя, и с удивлением, единственный раз,  заметил
в его лице уверенное  и  целеустремленное  выражение,  совсем  как  бывает
иногда у Хозяина.



                                    50

     Впрочем, поиск  отклонений  геоэлектрического  поля  -  увлекательное
занятие. Сначала трассировка делается с  помощью  обычной  проволочки  или
палочки - совсем как легендарные лозоходцы. Ничего загадочного здесь  нет,
и всякий, кто возьмет на себя труд изучить  закон  магнитной  индукции,  а
также поэкспериментирует ну хоть с  железным  листом,  работая  с  разными
палочками: из проводника и из диэлектрика, поймет, что все  просто.  Плохо
одно: регистрируются не абсолютные уровни поля, а отклонения  от  фона,  и
звеном в регистрирующей системе служит сам лозоходец. Это в точности то же
самое, что езда на бицикле: никто не знает конкретно, как  циклист  держит
равновесие,  и  никто  не  знает,   как   лозоходец   движениями   пальцев
компенсирует фоновое поле. Мы с моим индийским помощником находим  опорные
линии, вдоль которых проволока реагирует на аномалии, а потом  в  действие
включаются мои приборы, те самые, из-за которых я  надолго  попал  в  поле
зрения  Хозяина.  Они  находят  аномалию  на  расстоянии,  если  правильно
расположить датчики относительно опорных линий. Мы все время считали,  что
искомая аномалия, скорее всего, не на поверхности, а где-то в  толще  скал
или  вообще  в  пустом  пространстве  над  какой-нибудь  пропастью.   Горы
откликались на  измерения  по-разному:  иногда  поле  было  равномерным  и
однообразным, несмотря на сложные  формы  рельефа  и  разнообразие  горных
пород, а иногда  на  совершенно  гладком  месте  выявлялась  сложная  сеть
аномалий, на  распутывание  которой  уходили  долгие  часы.  Азарт  поиска
захватил нас обоих, и мы пришли к выводу, что все равно, как называть цель
наших поисков - Шамбала или просто аномалия, раз это вынюхивание следа,  а
не следование по Пути. И однажды Шин рассказал мне, с чего  все  началось.
Но перед этим была наша беседа втроем: он, я и еще  один  монах  или  йог,
который однажды утром встретился нам среди скал. Т