горизонта  и  теперь  шел  на  жар
костра.
   - Нет! - крикнул старик. - Не надо! Так еще больнее...
   - Каково это - потерять силу? - насмешливо спросил Ажданиока.
   - Ты скоро найдешь ответ на свой вопрос, -  безжизненным  голосом  молвил
слепой Данн.
   - А что ты знаешь без своих жребиев? - расхохотался Ягма.
   - Они мне больше не нужны, - сказал бог Судьбы.
   - Убей меня, - попросил Лафемос. - Это слишком больно...

***

   Люди на площади как  завороженные  смотрели  на  старика,  корчащегося  в
пламени. Он испытывал  страшную  боль,  но  не  умирал.  И  огонь  не  желал
поглощать его плоть, и цветы падали, и ветер погонял клочья жирного  черного
дыма - так людям было очень хорошо видно, что происходит...

***

   - Ты сам цеплялся за свое бессмертие, -  сказал  Ягма,  распахнув  мерные
крылья. - Получай его. Наслаждайся.
   - Ты любил людей и цветы, - произнес Ажданиока. - Наслаждайся и радуйся.

***

   Жрец Суфадонексы вынес на позолоченном шесте священную реликвию  -  череп
чудовища - и под восторженный вой толпы бросил ее в огонь.

***

   - Ты хотел воссоединиться с аухканами, - усмехнулся Улькабал.  -  Что  ж,
будь по-твоему.
   - Смерти! - простонал Лафемос.
   - Это будет долгая смерть, - притворно посочувствовал Ягма. - Тебя  может
убить только такой же бессмертный, как и ты. А мы не станем  поднимать  руку
на нашего возлюбленного отца.
   - Я не вижу, - прошептал Данн. - Прости! Я ничего не вижу...
   - Мальчик мой! - закричал старик...

***

   Прискакал ко дворцу встревоженный эстиант и  стал  требовать,  чтобы  его
немедленно провели либо к царице, либо к таленару Кайнену.  Дескать,  что-то
непонятное творится на площади у храма  Ягмы  и  он  обязан  доложить  своим
повелителям.
   Что там? - спросила Аммаласуна, появлясь на  верхней  площадке  мраморной
террасы.
   - Там старик какой-то  подстрекал  народ  отказаться  от  войны,  но  его
схватили и стали жечь на костре, - растерянно ответил молодой воин.
   И было непонятно - он одобряет толпу или осуждает ее.
   - Только смуты нам не хватало! Подать коней!
   Таленар Кайнен, прорицатель Каббад и сотня воинов (на всякий случай - кто
знает, что происходит в городе) вызвались сопровождать  царицу.  На  площади
перед храмом Ягмы горел костер. Раньше тут стояло чудесное фруктовое дерево,
однако его больше не было - ободранный израненный ствол  служил  столбом,  к
которому  был  привязан  казнимый.  Сам  он  являл  собой  жуткое   зрелище:
наполовину обгоревший, в каких-то жалких лохмотьях на  почерневшем  от  огня
теле - не разобрать, где клочья кожи, а где прилипла обгоревшая ткань...  Ни
волос, ни бровей, ни ресниц. Лицо покрыто кровавыми волдырями. Они вспухают,
лопаются, жидкость шипит от невыносимого жара, и снова вспухают волдыри...
   Он не мог оставаться живым в этом аду. Но оставался.
   Пламя ревело и гудело, обдавая людей смертоносным дыханием.
   Толпа бесновалась вокруг  костра,  и  даже  вмешательство  сотни  царских
телохранителей ее не слишком остудило и успокоило.
   Из бездонного голубого неба падали и падали Душистые цветы, и пели птицы.
   Кайнен спрыгнул с коня и побежал к огню. Под ногами  хрустнули,  ломаясь,
узорчатые ножны, ни-гда не знавшие меча.
   Следом бежал Каббад.
   Уна застыла на коне, широко открытыми глазами глядя на происходящее.  Она
едва сдерживалась, чтобы не приказать воинам убивать собственных граждан.
   На  происходящее   равнодушно-удовлетворенно   взирали   жрецы   Ягмы   и
Суфадонексы.
   - Глагирий! - не веря своим глазам, завопил Кайнен.
   Старец уставился на него кровавыми пустыми глазницами:
   - Смерти! Это очень больно...
   Аддон скорее угадал, чем понял его. Сгоревшие губы не повиновались  более
своему хозяину.
   (Как же он остался жив? Это несправедливо!)
   Таленар выхватил меч и  замахнулся,  чтобы  нанести  единственный,  самый
точный и милосердный удар. Но кто-то удержал его руку.
   - Зачем длить его мучения? - обернулся Кайнен к Каббалу. И отшатнулся  от
него - таким страшным было лицо прорицателя.
   - ...Может убить... такой же бессмертный... - прохрипел старец.
   Каббад осторожно разжал пальцы друга и высвободил рукоять раллодена.
   - Дай мне.
   - Мальчик мой! - закричал старик.

***

   - Ты осмелился явиться сюда? - прорычал Ягма.
   - Ты забыл, что тебя ждет? - преградил путь к костру воин. - Он  заслужил
эту муку, не пытайся помочь ему.
   - Ты лишен всего, кроме бессмертия, жалкая тварь -  рявкнул  Тетареоф.  -
Посмей только подойти.
   Он не отвечал. На его губах блуждала странная улыбка.
   Пространство сопротивлялось, и он шел сквозь  него,  будто  протискивался
сквозь каменную степи. И несокрушимая  на  первый  взгляд  стена  подавалась
неистовому натиску и мощи, уступала его воле...
   Он добрался наконец до корчащегося в  пламени  старика  и  изо  всех  сил
вонзил раллоден туда, где у людей сердце.

***

   Цветы перестали падать.
   Погас костер, будто его задули в одночасье, словно свечу.
   С тоскливым стоном разлетелись птахи.
   Ошеломленные люди приходили в себя, как после опьянения,  а  опомнившись,
торопились разойтись, чтобы освободиться  от  происшедшего  если  не  внутри
себя, то хотя бы вовне.
   Впрочем, наши маски очень  быстро  прирастают,  и  уже  спустя  несколько
литалов большинство участников казни будут искренне считать, что они ни  при
чем. И даже не хотели смерти несчастного. Он сам напросился.
   Тело мертвого Эрвоссы Глагирия обвисло на стремительно остывающих  цепях,
которыми его прикрутили к стволу дерева.
   Само дерево как-то вдруг почернело и обуглилось.
   Уна молча развернула коня  по  направлению  к  Дворцу.  Она  видела,  что
творилось с отцом и  Каббадом,  и  не  хотела  докучать  им  ни  сочувствием
жалостью, которые все равно не утешили и не умерили бы горя.
   Кайнен хотел сказать другу что-то очень теплое и  ободряющее,  но  вместо
того сглотнул тяжелый комок и пробормотал:
   - Где ты научился так чисто убивать?
   Каббад уперся в него тяжелым, неузнающим взглядом. Обронил:
   - Пойдем, человек. Напьемся.

3

   Стройные ряды войск маршировали
   (на юг)
   На север.
   - Твои разведчики прибыли, Избранник, - доложил Шрутарх.
   Руф огляделся по сторонам. Никого, кроме них двоих, не было видно, но  он
явственно ощущал чье-то присутствие. Правда, эти незримые  существа  таились
так ловко, что даже мысли их, казалось, затаили дыхание.
   Вот если бывает тихий-тихий шелест мыслей, то это был именно он.
   - И где же мои разведчики? Там?
   - Для двурукого ты просто неотразим. Для аухкана... -  Шрутарх  деликатно
переключился на другую тему. - Ты почти верно указал направление.
   От ствола древнего ютта отделился силуэт мощного приземистого  аухкана  с
тонким хвостом и длинными ногами, созданными для прыжков. Голова у него была
очень узкой и вытянутой, а глаза, расположенные  по  два,  опоясывали  ее  и
забирались даже на затылок. Двигался этот аухкан грациозно стремительно даже
по сравнению со своими собратьями.
   - Это алкеталы - таящиеся, - охотно пояснил тагдаше.
   Руф восхищенно смотрел  на  существо,  чье  тело  до  мельчайших  деталей
воспроизводило цвета и формы того что его окружало. Стоя на фоне  древесного
ствола  он  и  сам  был  каким-то  шероховатым,  коричневым   в   черные   и
темно-зеленые пятна. С расстояния в несколько шагов  его  просто  невозможно
было отличить от ютта.
   Но как только алкетал спрыгнул на землю, описав крутую дугу над  головами
Руфа и Шрутарха, так тотчас позеленел, покрылся мелкими красными  точками  и
стал сливаться с круглым кустом колючей спуххи.
   - Приветствую тебя, Избранник, - приветливо сказал аухкан.
   В ответ Руф послал мощный импульс восторга и изумления. Вообще-то аухканы
так никогда и не смогли  по-настоящему  разобраться,  что  именно  восхищает
Двурукого: ведь они такими появлялись на свет. Но  его  теплые  и  искренние
чувства рождали в них ответную радость. Им было приятно оттого, что их  брат
явно гордится ими. (На пояснение понятия "гордость"  у  Руфа  ушли  каких-то
жалких шесть или семь литалов. Но зато потом братья по крови часто  говорили
ему, что тоже гордятся им.)
   - Я Зуфан из рода алкеталов. А это мой брат Цахшан.
   Руф напряг зрение, но так и не обнаружил брата До тех пор, пока  какой-то
замшелый пень  с  кривым  сучком  сбоку  не  выпрямился  и  не  принял  цвет
безоблачного неба.
   - Большие войска идут, Избранник. Открой свои Разум,  мы  хотим  показать
их.
   (Катятся по равнине  сотни  шэннских  колесниц,  которыми  правят  лучшие
возншы Рамора за их спинами стоят лучники и копейщики. Колесницы выкрашены в
красный, серебряный, синий черный и ярко-желтый цвет  -  по  числу  сотен  У
каждой сотни свои знаки  отличия  и  даспадок-литы.  Черные  поверх  круглых
металлических шлемов надевают головы эфпалу с оскаленными клыками  красные -
сплошь увешаны ожерельями из клювов гордых  тисго.  Серебряные,  где  только
могут,   помещают   изображения   эрлаксимов,   которых    считают    своими
покровителями.
   Шагают бесчисленные ряды дилорнов. Впрочем, копья у  них  не  такие,  как
привык видеть Руф, а гораздо более длинные и мощные, с большим наконечником.
Таким копьем можно ранить дензага-едлага, а можно и поразить аухкана.
   Везут бираторы и какие-то  неизвестные  Кайнену  машины  -  точные  копии
луков, только исполинских размеров, установленные на колеса.
   Сотрясает землю мерная поступь милделинов, чьи секиры стали еще  тяжелее,
а доспехи прочнее. Они похожи на существ, отлитых из металла. Эту  панцирную
пехоту ничто не в силах остановить.
   Скачут эстианты, шагают раллодены с удлинненными мечами...
   Гонят толпы рабов, которые кормят и снаряжают эту великолепную армию...)
   - Что значит "рабы"? - интересуется один из алкеталов.
   Попытка объяснить, что один двурукий может купить или захватить во  время
боя другого двурукого, а затем заставить его работать на себя, ни к чему  не
приводит. Аухканы рассуждают просто: либо двурукому нужна помощь -  и  зачем
тогда кого-то покупать или захватывать? - или она (помощь) ему не  нужна,  и
кто ему тогда  позволит  вмешиваться  в  чужую  жизнь  и  отвлекать  другого
двурукого от не менее важных дел?
   Малыш Садеон, приползший посоветоваться  по  поводу  строительства  стены
вокруг Города на холме в спор не вступает. Он вообще ничего  не  понимает  в
людях,  кроме  одного   -   есть   тот,   кто   был   человеком,   и   этого
получеловека-полуаухкана он любит.
   Отправив алкеталов добывать новые сведения  об  армии  таленара  Кайнена,
которая стремительно двигалась на юг, Руф принялся выстраивать свои войска.
   Аддон вез  колесницы,  и  Руф  выставлял  против  них  мощных  и  быстрых
голгоцернов, которые прыгали на самые дальние расстояния и  лучше  остальных
владели крыльями.  Ибо  только  они  могли  увернуться  от  бешено  мчащихся
колесниц и отступить без потерь, заманивая людей в ловушку.
   Лучников должны были уничтожить астракорсы - метающие  ядовитые  шипы  на
значительные  расстояния  и  достаточно  сильные,   чтобы   сокрушить   ряды
раллоденов, прикрывающих тезасиу.
   Эстиантов  встречали  тагдаше,  угрожающие   им   копьевидными   верхними
конечностями  и  кривыми  серпами  во  втором  ряду.  Они  могли  сбрасывать
всадников с коней и подсекать животным ноги. Последнее аухканы восприняли  с
некоторым неудовольствием, пытаясь выяснить у командира, чем по его  мнению,
провинились несчастные безасные животные.  Однако  Руф  убедил  их  отложить
сострадание на потом, напомнив, что маленьких  и  беззащитных  шетширо-циор,
вопоквая-артолу и такивах-ниан люди - если уж до них доберутся -  жалеть  не
станут.
   Бронированные  и  тяжелые  пантафолты  стояли  против   дилорнов   с   их
усовершенствованными копьями. А метательные орудия из Леронги  Руф  приказал
атаковать жаттеронам, сильнее которых не было в мире многоруких.
   Все это время он почти не видел и не слышал Шигауханама.
   Скорбящий бог удалился в подземные пещеры и проводил там  -  или  в  иных
пространствах - и дни и ночи.
   Впрочем, однажды он призвал Руфа к себе, и Двурукий  сразу  почувствовал,
что бессмертного терзает душевная боль.
   - Что с тобой, Прародитель?
   - Я потерял друга своего отца. Он умер, потому  что  попытался  объяснить
людям, что война с нами - это не лучший и не самый разумный  способ  выжить.
Недавно он приходил ко мне, чтобы убедить меня покинуть Рамор и моих детей и
скрыться где-нибудь далеко отсюда. Он говорил, что ценит свое бессмертие...
   Ты знаешь его - это ведь о нем ты писал: "В том краю, где старик без меча
оживляет цветы, где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен..."
   - Ты знаешь эти слова? - изумился Руф.
   - Я все-таки бог, пусть для тебя в этом мало значения и смысла.
   - Что с ним, со стариком?
   - Его сожгли на площади перед храмом бога Смерти. Это злая  ирония,  ведь
он был тем, кто давал всему жизнь.
   - А как же он умер, если был бессмертным?
   - Его убил такой же, как он, по его просьбе. Считай, что он отказался  от
своего бессмертия - последнего, что у  него  оставалось  на  этой  земле,  и
своего сада с цветами, где был счастлив, - только чтобы попытаться примирить
нас. Людей и аухканов.
   - Если я правильно тебя понял, то умер величайший из богов - Лафемос.
   - Верно, Избранник.
   - И что теперь?
   - Не знаю. Слепой потерял свои жребии, да они ему  и  не  нужны.  Старика
нет. Смерть и Война правят этим несчастным миром.
   - А что ты знаешь про сны, которые даруют влюбленным?
   - Не много. Знаю, что иногда любящие, которые находятся в разлуке,  могут
увидать друг друга во сне. Иногда они даже живут от сна и до сна...
   - Это несправедливо.
   - А в мире мало справедливости.

4

   - Мало в мире справедливости, - едва выговорил Аддон.
   Он был изрядно пьян, но  удивительным  образом  его  опьянение  затронуло
только тело: язык плохо слушался, руки и ноги были словно ватные,  в  глазах
все плыло. Но разум оставался ясным и незамутненным.
   - А ее вообще нет, - стукнул Каббад по  столу  серебряной  тяжкой  чашей.
Вино выплеснулось и кровавой лужицей растеклось по светлой столешнице. - Это
я тебе говорю, как лучший знаток этой науки... Вот ты ответь, Аддон, что оно
такое справедливость? Чувство? Вещь? Нее-еет... В том то и дело, что нет.  -
Прорицатель звякнул в золп той гонг, и на  пороге  возник  перепуганный  раб
который никогда не видел кроткого и скромного Каббада в таком состоянии. Тот
знаком потребовал еще вина, и, получив желаемое, продолжил:
   -
   Чувство  справедливости  есть  у  всякого   порядочного   смертного   или
бессмертного, но оно только подсказывает ему,  что  самой  справедливости  в
происходящем маловато. Или она есть... расскажи хотя бы одну такую  историю,
и сразу признаю, что есть...
   - Я вспомнил, - сказал Кайнен. - Ночью во сне вспомнил, кому был посвящен
тот храм, где  я  убил  жреца.  Мужу  великой  Эрби  -  богу  справедливости
Каббадаю. Откуда я это знаю, а?! Ну да, он же...  то  есть  ты  же  мне  сам
рассказывал.
   - Я бы убил их всех с наслаждением прямо возле этого храма,  -  признался
прорицатель. - Они заслужили...
   - Заслужили, - согласился Аддон. - Даже не верится, что  Глагирия  больше
нет. Но и сам виноват - вылез из своего сада! Что  он  тут  делал?  Он  ведь
провидец... Небось знал, что здесь все бешеные, крови жаждут, словно вши...
   - Потому и пошел, что знал, - зло ответил Каббад. - Надеялся, что  сумеет
одолеть судьбу, разорвать замкнутый круг. Ты же ему  сам  твердил.  Пока  ты
жив, у тебя есть выбор. Вот он его и сделал.
   - А я не могу. Я буду воевать. Сказать  тебе,  прорицатель,  кто  поведет
войска врага? Руф Кайнен. Мой любимый сын. И я паду на поле  битвы.  Мне  не
стыдно: проиграть Руфу достойно - это уже немало. Я по-прежнему  люблю  его.
Но я думаю, это же я вытащил его из той  пещеры,  я  оживил  его,  я  научил
всему, что он знает о людях. Значит,  то  я,  Аддон  Кайнен,  своими  руками
создал самого опасного врага для нашей отчизны?
   И кто бы из нас ни выиграл  эту  войну,  кто  бы  ни  пал  в  бою  -  это
несправедливо.  Что  скажешь,  знаток  справедливости?  Что  скажешь,  вечно
блуждающий по миру и живущий от сна и до сна?
   И Кайнен дрожащей неверной рукой ткнул под нос Каббаду маленький  амулет,
вырезанный из прозрачного, теплого на вид желтого камня.
   Двое - Эрби и Каббадай - счастливые и влюбленные.
   Хороший был резчик:  то,  что  они  влюблены,  видно  даже  на  крохотных
лицах...
   -  Там,  -  Аддон  смотрел  прямо  в  глаза  своему  другу,  -  в   храме
Справедливости, в Паднату, была такая же, только большая, в два человеческих
роста. Ты и твоя жена. Она тебе часто снится?
   - Редко, - сказал прорицатель трезвым и ясным голосом.  -  Намного  реже,
чем мне бы хотелось. А если учесть, какая вечность нас разделяет...
   - Каково это - любить вечно? - спросил Аддон.
   - Так же как тебе любить до смерти. Невыносимо. Но ты не  променяешь  это
чувство ни на какой покой и счастье с кем-то другим.  Хотя  иногда  кажется,
что уже помнишь только то, что хочешь помнить, а не то, что  было  на  самом
деле.
   А Руф...
   Возможно, он единственная надежда на то, что эта война закончится  иначе,
чем предыдущая. И если за осуществление этой надежды тебе придется заплатить
убийством сына или смертью от его руки -  ты  примешь  и  то  и  другое.  Мы
заскорузли от крови, и наши души болят и корчатся под толстой коркой...
   Я надеюсь только на то, что однажды мы все соберемся за дружеским  столом
и посмотрим друг другу прямо в глаза.
   - Ты сделал то, что должен был сделать, - прошептал Аддон. -  Если  бы  я
был на месте твоего отца, Справедливый, я был бы бесконечно признателен тебе
за этот удар. Если никто другой не мог помочь  ему,  если  я  -  смертный  -
причинил бы лишнюю боль, а не принес избавление,  лучшего,  чем  умереть  от
руки своего сына, я не желал бы.
   - Спасибо, - вздохнул Каббад.
   - Твое желание будет исполнено, смертный, - сказал  юноша,  возникший  из
ниоткуда.
   Стуча палочкой по мраморным плитам, он шел к столу.
   - Данн?
   - Я пришел попрощаться, отец. Мне здесь больше  нечего  делать.  У  этого
мира отняли Жизнь, и у него больше нет никакой  Судьбы.  Я  буду  ждать.  Ты
приходи... И ты, Аддон Кайнен, Хранитель, тоже приходи, когда придет  время.
Я с радостью встречу тебя.
   И он исчез, так и не дойдя до протянутой руки отца.
   - Данн, подожди! А Эрби?.. Молчание.
   - Когда-нибудь, - предрек Кайнен, - Справедливость  восторжествует  и  вы
встретитесь. Пусть не в этот раз и не в этом мире...
   - Откуда ты это знаешь, друг человек?
   - Понятия не имею. Но :знаю. И ты должен мне верить.
   Завтра выступаем в поход, и утром мне нужно иметь ясную,  легкую  голову.
Так что я пошел спать, .Справедливый. Счастливых тебе снов...

***

   В той жизни они больше никогда не  вспоминали  об  этом  страшном  дне  и
странном разговоре.

ГЛАВА 11

1

   Город-на-Холме был окружен  неприступной  крепостной  стеной,  и  за  ней
скрылись крохотные и беззащитные Созидатели.
   Нельзя сказать, что в день решающей битвы они были так же хладнокровны  и
спокойны, как и в  обычный  день  своей  жизни,  но  по-прежнему  занимались
насущными делами.
   Вопоквая-артолу, маленькие пряхи, сучили нити и  ткали  длинные  полотна
такивах-ниан, шадоффниххи - как называли их теперь с  легкой  руки  Руфа,  -
ухаживали за растениями  шетширо-циор, строители, больше других  трудившиеся
над возведением крепостных укреплений, грелись на солнце  в  ожидании  новой
работы. Когда начнется битва, именно им придется восстанавливать разрушенные
участки стены, строить мосты, ловушки, западни. Многие из них погибнут.  Они
были к этому готовы.
   За стенами  Города  выстроилась  армия  масаари-нинцае,  отборных  воинов
Небесного владыки Шигауханама. Эти солдаты