очтительном
расстоянии от царя гор.
   Он никогда бы не стал охотиться на них, но мог рассвирепеть,  решив,  что
они посягают на его добычу, и разметать их дрожащую  стаю,  превратив  ее  в
мгновение ока в кровавое месиво.
   И они терпеливо ждали, когда хозяин  насытится  и  предоставит  им  право
подбирать объедки с царского стола.
   Словом, на узкой, едва заметной козьей тропе,  петляющей  среди  отвесных
скал, не было никого.
   И никто не видел, что на лице убитого теравалем молодого человека застыла
светлая, торжествующая улыбка.
   Улыбка человека, которому удалось исполнить свой долг.
   На вершине холма плакал слепой...

ГЛАВА 3

1

   Всемилостивейшему повелителю нашему Баадсру Айехорну,
   Царю Газарры, от Аддона Кайнена, главы клана Кайненов.
   Царь мой и брат мой!
   Немного странно, что я пишу тебе это послание, не будучи  уверен  в  том,
что смогу отправить его по назначению. Вполне возможно, что ты получишь  его
после того, как за моей спиной захлопнутся двери, ведущие в царство Ягмы.
   Ты оказался прозорлив и предусмотрителен. Ты не напрасно  беспокоился  по
поводу  варваров  и  их  предводителя:  Омагра,  вероятно,  любимец   своего
красноглазого бога, ибо тот стремится всячески помогать ему.
   Каин окружен несметными полчищами варваров. Я послал к тебе человека,  но
мне снятся дурные сны и терзают страшные  предчувствия.  Я  не  уверен,  что
мальчик сумеет вовремя добраться до тебя и передать наш крик о помощи.
   Давай называть вещи  своими  именами  -  я  пишу  это  письмо  в  никуда.
Исключительно в неистовой вере в милосердие наших богов,  которые  не  дадут
ему затеряться, и ты услышишь мой голос, даже если меня самого уже не  будет
на этом свете.
   Первое и главное: береги мою девочку. Ты могущественный владыка, и у тебя
хватит власти, чтобы защитить ее, пусть даже от твоей жены и ее отпрыска.  Я
заклинаю тебя  заботиться  об  Уне  и  сделать  все,  чтобы  ее  жизнь  была
счастливой. Я прошу тебя об этом не как царя, но как брата.
   Не забудь и о моей жене и сыне, если они выживут.
   Дороги судьбы, извилисты, и неизвестно, что ждет нас всех, но  если  Каин
выстоит и тебе будет нужен новый глава клана,  назначь  своею  властью  Руфа
Кайнена. Лучшего тебе не отыскать, даже если бы ты приказал своим раллоденам
вывернуть наизнанку небо и перевернуть всю землю.
   А Килиану дай  конников.  Он  талантлив  в  управлении  конницей,  и  его
способности не раз пригодятся тебе.
   Постарайся не разлучать Либину и Уну, даже если тебе будет казаться,  что
так поступить разумнее.
   Вот, собственно, и все мои наставления.
   А может, грозный Ягма не ждет меня в гости так скоро и мы еще посмеемся с
тобой над этим письмом, в котором я себя не только похоронил, но, кажется, и
оплакал.
   Пусть счастье и благополучие навеки поселятся в твоем доме.
   Аддон Кайнен, глава клана Кайненов, хранитель Южного рубежа.

2

   - Зачем ты пишешь письмо? - скрипучим голосом осведомился Каббад,  заходя
к Аддону.
   Тот неторопливо сложил таблички  и  связал  их  вместе  шнуром,  а  затем
скрепил длинные концы шнурка восковой печатью.
   Прорицатель кинул взгляд  на  печать,  затем  рассеянно  перевел  его  на
перстень, украшавший указательный палец Аддона.  Каббад  очень  хорошо  знал
этот перстень, но не уставал любоваться им.
   В темно-красном, словно светящемся изнутри, камне, заключенном в  дорогую
серебряную оправу, был вырезан тот самый череп чудовища, который хранился  в
храме Суфадонексы.
   Драгоценное это кольцо досталось Аддону от Руфа Кайнена. И случилось  сие
больше трех ритофо тому.
   Когда  хранитель  Южного  рубежа  приезжал  в  Газарру  на   празднества,
посвященные богу  морей,  Баадер  Айехорн  обратил  внимание  на  прекрасное
украшение и возжелал себе нечто подобное.  Однако  самые  искусные  резчики,
призванные в царский дворец, в один  голос  заявили,  что  ничего  подобного
сделать не могут, ибо печать  вырезана  в  необычном  самоцвете  -  кровавом
гордеце тианрисе, который не  поддается  никакой  обработке.  Эти  редчайшие
драгоценные камни помещают в оправу в том виде, в котором находят. В  каждом
из таких камней заключена капля золотого света.
   Аддон выразил сочувствие своему царю, но продать кольцо отказался. Менять
его  тоже  ни  на  что  не  захотел,  а  на  настойчивую  просьбу   подарить
драгоценность опечаленному повелителю отвечал, что боги не  любят  тех,  кто
подаренное от чистого сердца отдает в другие руки.
   - Красиво? - Аддон перехватил восхищенный взгляд прорицателя.
   - Великолепно. Этот перстень достоин не только царя, но и любого бога.
   - Не говори так - боги ревнивы и могут подумать,  что  мы  кичимся  перед
ними своим жалким богатством.
   - Не все боги одинаковы, - улыбнулся  Каббад,  -  Ты  не  ответил,  зачем
писать письмо, которое не станешь отправлять?
   - Для очистки совести,  -  сказал  Кайнен.  -  Впервые  в  жизни  всерьез
подумалось, что меня могут убить. И я не  хотел  бы  умереть,  не  обеспечив
будущее своих родных и близких. Конечно, Баадер может  и  не  выполнить  мою
последнюю волю, но это будет уже его преступление. Мои дети  не  пропадут  -
вон какие стали: красивые, сильные, не похожие на меня...
   Каббад безмолвствовал.
   Он умел молчать так, что собеседник видел: прорицатель все понимает,  все
чувствует и сопереживает и только потому не хочет ничего  говорить.  Каббаду
рассказывали такие вещи, о которых не любили вспоминать даже наедине с самим
собой.
   - Потому что мне снятся странные сны, - продолжил Аддон, будто бы  именно
о снах они и говорили друг  с  другом  на  протяжении  нескольких  последних
литалов.
   - Какие? - спросил прорицатель. Заметно было, как он встревожился.
   - Безумные, но завораживающие, словно ожившая поэма. Представляешь себе -
жемчужно-серый рассвет, высокий холм, трава в росе. На вершине сидит  юноша,
почти мальчик, красивый как бог. Он совершенно слеп, и у меня сердце  кровью
обливается, глядя на него. Он что-то потерял,  снится  мне,  и  теперь  ищет
потерянное в траве, а она высокая и густая. Он не может найти  свою  вещь  и
плачет так жалобно...
   А еще снится старик, который выращивает цветы. У него богатая, но  старая
одежда, а на поясе висят ножны неземного великолепия. Меча в них нет.  Цветы
у него растут  очень  быстро  -  прямо  на  моих  глазах.  И  они  настолько
прекрасны, что смертным их видеть не дано.
   Аддон замолчал, уставившись в  окно.  На  лице  его  блуждала  рассеянная
улыбка: кажется, он снова любовался этим садом.
   - Еще что-нибудь снится? - не дал ему  помечтать  Каббад.  -  Ты  помнишь
другие свои сны?
   - Самый страшный сон я видел сегодня ночью, - неохотно признался  Кайнен.
- Поэтому-то и решил написать нечто вроде последнего письма своему царю. Вот
как рассказать Либине, ума не приложу. С одной стороны, нечестно скрывать от
нее столь важную вещь, с другой же - ей и так несладко: кто знает, что может
случиться, а тут я со своими предчувствиями. Что посоветуешь, мудрый?
   - Расскажи сон, - неожиданно повелительным голосом молвил прорицатель,  и
Аддон, не успев даже как следует удивиться, повиновался ему.
   - Мне снился необычайный воин. Я не знаю, кто он, но  это  наверняка  был
какой-то бог. Он стоял во главе отряда чудовищ, и мне  показалось,  что  они
поклоняются ему. На нем были диковинные доспехи...
   Кайнен нахмурился, зябко поводя плечами.
   -  Рассказывай  дальше,  -  требовательно  произнес  Каббад.  -  Это  был
человек?
   - Нет, конечно нет. Правда, у него было человеческое  туловище,  но  зато
голова похожа на тот знаменитый череп из храма Суфадонексы. Не  точно  такая
же, но ничего более подобного я вспомнить или придумать  не  могу.  А  рука,
сжимавшая оружие - странное, я не знаю, как оно называется и  существует  ли
вообще в нашем мире  нечто  подобное,  -  была  не  то  серо-синего,  не  то
серо-сиреневого цвета. Я не разобрал. Честно говоря, друг Каббад, я страстно
жаждал проснуться. Слишком уж яркое было видение...
   - Видение или сон?
   - Откуда мне знать? - возмутился Аддон. - Это ты у нас  мастер  толковать
сны и распознавать видения по каким-то тайным признакам. А  я  вообще,  если
хочешь знать, до последнего времени снов либо не видел, либо  не  запоминал.
Потому-то они меня и тревожат.
   - Что еще? - не стал спорить прорицатель.
   - Город. Я думаю, что это был город, но руку на отсечение не дал бы. Зато
я очень хорошо помню, что там были Уна, и Килиан, и Либина, и мы с тобой. Мы
втроем стояли в стороне, а дети мои сошлись лицом к лицу  с  этим  исчадием.
Уна выглядела повзрослевшей, но еще более красивой, чем теперь.
   Неожиданно Кайнен потянулся к стоящему  на  столе  мекати  -  узкогорлому
медному кувшину с чеканным узором - и отхлебнул вина прямо из него.  Взял  с
глиняного блюда несколько вяленых рядинов, повертел в руках и снова  положил
обратно. Похоже, что кусок не лез ему в горло.
   - Потом, - произнес он каким-то чужим, бесцветным, шелестящим голосом,  -
я стал тенью. Бледной такой, серой. Бедняжка Либина тянула ко  мне  руки,  и
кричала, и звала на помощь, но я уже ничего не мог сделать. Я только пел ей.
   (Я пел ей  старую  колыбельную,  как  тогда,  когда  она  была  беременна
Килианом, и каждый день мы боялись, что ей не дожить до следующего рассвета.
Я пел ей песенку, которую помнил потому, что  это  была  последняя  песенка,
спетая мне матерью. Она глупая и смешная. Либина всегда так сладко  засыпала
под нее, хотя голос у меня -  только  колыбельные  распевать.  Тебе  незачем
знать об этом, Каббад. Все-таки я командир этой крепости. Мне не к лицу...)
   - Ты пел ей, - подсказал прорицатель, нарушая затянувшуюся паузу.
   - Но она не слышала меня, потому что я был где-то очень далеко,  -  глухо
отозвался Аддон. - Мне суждено погибнуть,  не  разубеждай  меня,  я  в  этом
уверен. Вот и написал Баадеру.
   Понимаешь, Каббад, я - воин. Я очень хороший воин, но не мастер говорить.
Когда в  храме  Суфадонексы  старый  хрыч  с  блестящей  лысиной  читал  нам
риторику, я не слушал его. Его было просто неприлично слушать мне, молодому,
здоровому парню, уделом  которого  были  победоносные  сражения  и  кровавые
битвы. Может, я и жалею о своей глупости, но уже поздно. И оттого я не  имею
возможности рассказать тебе, что же мне снилось. Это словно, -  он  пощелкал
пальцами, как делал всегда, когда его не понимали молодые неопытные воины, -
словно аромат цветов, который носится над лугом. Или вот еще -  когда  идешь
по лесу и вдруг слышишь запах свежей воды, а потом и  легкое  журчание.  Оно
еще только угадывается, но ты уже знаешь, что ручей недалеко. Понимаешь?
   Каббад серьезно кивнул.
   - Вот так и с этими снами. В них дышала смерть. В них витала тень  ужаса,
отчаяния и безнадежности. В них я видел будто бы конец одного мира и  начало
другого.
   - Только одно могу сказать наверняка, - после паузы произнес прорицатель.
- Эти... картины - они вовсе не к твоей скорой смерти. Но это не значит, что
они предвещают что-то хорошее.
   - Я не хочу знать, - рявкнул Аддон, - что они в таком случае  предвещают.
Мне некогда тревожиться, я не имею права на  то,  чтобы  мое  глупое  сердце
рвалось на части от тревоги и тоски.
   - А я и не собираюсь толковать твои сны, - широко улыбнулся Каббад. -  Ты
же знаешь, я очень плохой прорицатель.
   Он почти робким движением отодвинул тяжелый занавес у входа  и  вышел  на
залитую солнцем площадку.
   Глава клана Кайненов пристально смотрел ему вслед, хотя  Каббада  уже  не
было видно.
   Это правда:  он  очень  плохой  прорицатель.  Возможно,  худший  из  всех
известных Аддону. Поэтому-то он совершенно необходим в крепости Каин.

3

   Руф не любил эти длинные, тянущиеся, словно древесная смола, застывшая на
солнце, мгновения перед боем.
   Привыкнуть к тому, что в любую минуту мирное течение  жизни  нарушится  и
вокруг начнут кричать, истекать кровью и умирать близкие  и  знакомые  люди,
невозможно. Но если уж нельзя этого избежать, то во всяком случае  хотелось,
чтобы не нужно было ждать этого ужасного мгновения так долго.
   Ожидание мучительнее всего.
   Люди в крепости тщательно подготовились к осаде. Они по  три-четыре  раза
перепроверили все, что можно  было  проверить,  сделали  все  необходимое  и
теперь вынуждены были бездействовать,  ибо,  как  уже  упоминалось,  нанести
сокрушительный удар по вагру вне стен цитадели им все равно не удалось бы.
   Казалось бы, жители Каина давно  должны  были  привыкнуть  к  смертельной
опасности и пользоваться редкими текселями затишья на всю катушку, однако на
самом деле все обстояло иначе.
   Во-первых, нынешнее нашествие палчелоров отличалось  от  всех  предыдущих
внезапностью, необычно большим числом  войск,  брошенных  против  гарнизона.
Сразу стало ясно, что на сей раз Омагра не ограничится коротким  набегом,  а
будет вести долгую и кровопролитную войну, стремясь установить  свою  власть
на всей территории Рамора. И Каин - это  своеобразный  символ  его  грядущих
завоеваний  это тот даспадоклит, который отчаянно  защищают  воины  своей  и
стремятся захватить бойцы вражеской армии  это  ключ  от  ворот  его  нового
царства. Без Каина его победа будет неполной. Омагра не сдвинется  с  места,
пока последний камень непокорной цитадели не падет к его ногам.
   И это сулит защитникам крепости тяжелые дни и неспокойные ночи.
   Во-вторых, в Каине жили не  только  воины  гарнизона,  но  и  гражданское
население. Здесь  находились  жены  солдат,  их  маленькие  дети  и  дряхлые
родители. Прежде, хоть битвы и бывали жестокими и кровавыми, не шло  речи  о
том, что Каин может пасть, и каждый воин рисковал только собственной жизнью,
пребывая в твердой уверенности: его близкие надежно защищены мощными стенами
и с ними в любом случае ничего плохого не произойдет.
   Теперь же каждый с  ужасом  спрашивал  себя  что  будет,  если  палчелоры
возьмут Каин? что станется с моими? какая судьба их ждет?
   Войска, которые должны были прислать из  Газарры  на  помощь  осажденным,
ждали  с  равной  степенью  надежды  и  недоверия.  Первая  заповедь  воина:
надеяться только на себя.
   Омагра  оказался  не  только  отменным  организатором,  но   и   неплохим
психологом: он не торопился атаковать неприступные стены и давал  осажденным
возможность поразмышлять о том, с какой силой  им  придется  столкнуться.  И
место для лагеря  выбрал  очень  удачное  (для  палчелоров,  естественно)  -
буквально перед носом у воинов Кайнена, однако на несколько  полетов  стрелы
дальше, чем может выстрелить самый мощный биратор.
   Будь у  защитников  крепости  другой  командир,  они  бы  уже  растратили
довольно большую часть запаса  камней  и  стрел,  пытаясь  попасть  в  такую
близкую - ну вот же, только прицелиться получше - мишень.
   Но Аддон Кайнен назубок знал каждый камень,  кустик  и  деревце  в  своей
долине. И потому мог с закрытыми глазами сказать,  куда  долетит  снаряд  из
биратора или стрела тезасиу, а куда  и  пытаться  не  стоит,  все  равно  на
три-четыре пальца, но ошибешься. И потому он не тревожил зря своих людей, не
подвергал опасности  лучников,  не  утомлял  нелепыми  приказами  инженеров,
которые даже спали возле своих орудий.
   Это явно раздражало Омагру.
   Но вождь палчелоров наверняка знал, что ему предстоит сразиться с великим
полководцем. Хотя глава клана Кайненов никогда не вел завоевательных войн  и
никогда его войска не вторгались в чужие пределы,  все,  кто  носил  оружие,
обязательно о нем  слышали.  Аддон  был  ходячей  легендой,  и  новый  вождь
варваров просто не мог не слышать  о  человеке,  не  потерпевшем  ни  одного
поражения.
   Это противостояние должно было стать одним из самых великих и жестоких из
тех, что помнил Рамор.
   Что же до сна - не удавалось никому в Каине заснуть в ожидании неизбежной
атаки варваров. Только вот когда она начнется - вечером, или ночью,  или  на
рассвете?
   Воины пытались было дремать на своих  постах,  да  разве  расслабишься  и
отдохнешь  в  доспехах?  Разве  удастся  смежить  веки  и  увидеть  хотя  бы
мгновенный сон, если любой звук, любое  шевеление  заставляют  проснуться  и
напряженно вслушиваться в странные ночные звуки.
   Всякий скажет, что  лучше  уж  бодрствовать  несколько  десятков  литалов
подряд, нежели засыпать и просыпаться каждые пять текселей -  просыпаться  в
холодном поту и смертельном ужасе:  все,  проспал  и  именно  здесь  варвары
смогли забраться на  стену  и  теперь  уничтожают  ничего  не  подозревающих
защитников крепости. А виной всему я... Что? Это  крыса  пробежала  мимо  по
каким-то своим крысиным делам? Уфф... Приснится же такое...
   И именно поэтому Руф терпеть не  мог  эти  последние  (мгновения?)  перед
боем, для него было несомненно, что неизвестность - один из самых опасных  и
беспощадных врагов. Ее кривые, цепкие когти впиваются  в  сердце,  заставляя
его бешено колотиться, выламываясь из грудной клетки.
   Чем дольше Омагра будет сдерживать своих неистовых подданных,  тем  более
уставшими, измотанными и обессиленными будут воины Каина.
   Что до самого Руфа, то он  находился  где-то  посредине  между  покоем  и
суетой, между хладнокровием и тревогой. Он не  был  вправе  утверждать,  что
совершенно невозмутим и в любую секунду может заснуть со спокойной совестью,
но, в отличие от своих воинов - он действительно не  переживал  так  сильно.
Просто не умел, не научился переживать.
   Руф Кайнен понимал, что Уна, выжидательно и  требовательно  глядевшая  на
него в это мгновение, ждет решающего объяснения. Он наверняка знал, что  она
никак не может понять, отчего он медлит и не просит ее руки  у  Аддона.  Тем
более что грядет страшное сражение.
   Однако Руф несравненно больше, чем смерти на бранном поле, страшился этих
слов: я тебя люблю. И не потому, что он не любил У ну, а потому,  что  знал,
что не сможет принадлежать одной, пусть даже самой любимой женщине.
   Конечно, дело было не в других.
   Не в других женщинах.
   Со вчерашнего дня он ощущал смутное и тоскливое желание рассказать У не о
том, что чувствует, но сдерживал себя, ибо понимал, что  это  будет  слишком
жестоко. Отобрать у девушки ее любовь и нежность, ее мечту и счастье, не дав
ничего взамен и даже ничего толком не объяснив...
   Толковых объяснений у Руфа не было.
   И вот теперь он сидел, примостив на  колене  табличку,  и  сосредоточенно
царапал на ней  что-то  острой  бронзовой  палочкой.  То,  что  ему  удалось
написать, было правдой гораздо в большей степени, нежели могло показаться, и
он тешил себя тем, что У на это пусть и не поймет, но почувствует.
   А может, повезет и его просто  убьют.  И  тогда  ничего  не  нужно  будет
говорить...
   В том краю, где старик без меча оживляет цветы, Где  слепой  прозорлив  п
ему даже жребий не нужен, В том краю, где влюбленным даруют счастливые сны,
   Мы однажды сойдемся все вместе на дружеский ужин. Мы вернемся с полей, на
которых давно полегли, Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали...
   О каком старике он писал, и почему вместо письма стала получаться  песня,
пусть наивная и несовершенная по форме, и  когда  он  научился  так  складно
подбирать слова - обо всем этом Руф не задумывался. Он только остановился на
мгновение, чтобы найти (вспомнить) следующую строку, однако  оказалось,  что
этого мгновения у него нет.
   Оно принадлежало  уже  кому-то  другому,  будто  копье,  которое  удалось
вырвать из рук владельца: будто верный конь, потянувшийся влажными губами  к
ладони чужого человека  будто тайное послание,  вскрытое  врагом  прямо  над
телом убитого гонца.
   В этот перехваченный судьбой миг словно всколыхнулось  море,  с  грохотом
ударившись о прибрежные скалы, - это  забили  огромные  барабаны,  обтянутые
шкурами дензага-едлагов.
   Сокрушительная волна - мутная,  мощная,  тяжелая  -  слепо  толкнулась  в
крепостную стену.
   (Ну наконец-т