ны.
   - Миледи, - сказал он, - что вы знаете о звездах?
   - Что они очень красивы, - сухо ответила Иом.
   - Да, - сказал Дженнэйс. - Может  быть,  вы  знаете  таккже,  что,  когда
сменяются времена года, созвездия  передвигаются  по  небу.  В  начале  года
Элвинд  скачет  над  северными  горами.  А  в  середине  лета  он  находится
практически над головой.
   - Знаю, - сказала Иом.
   - Тогда с большим... замешательством я должен доложить, что звезды  стоят
не правильно.
   - Что? - спросила Иом.
   - Сегодня ночью звезды стоят не правильно. Все совершенно не так. Сегодня
третья ночь месяца Листопада. Но по нашим чертежам звезды расположены, как в
двадцатую ночь месяца Урожая, что была две недели назад.
   - Что это значит? - спросила Иом. - Может быть, неверны чертежи? Может...
   - Чертежи верны. Я их проверял  сто  раз.  На  ум  приходит  только  одно
объяснение, - сказал Дженнэйс. - Мир движется в небесах по новому пути. Даже
луна... по моим предварительным расчетам...
   Иом забыла обо  всех  делах,  которые  ее  только  что  волновали.  Долго
смотрела на звездочета, не в силах слова молвить, потом кое-как выдавила:
   - И что же теперь делать? Дженнэйс покачал головой.
   - Что... мы сделать не можем ничего. Но ваш муж - Король Земли.
   Иом вдруг вспомнила слова Аверан. Великая Истинная Хозяйка  связала  Руну
Опустошения с Рунами Неба и Ада. Она хочет создать новый мир, в котором люди
не смогут выжить.
   Неужели это она сумела  при  помощи  чар  свернуть  Землю  с  ее  пути  в
небесах?
   - Конечно, - сказала Иом. - Я... немедленно пошлю ему весть.
   Если это сделала Великая Истинная Хозяйка, разве Габорн ее остановит?  Он
потерял почти все свои силы.
   Звездочет повернулся и ушел, а Иом в отчаянии окинула  взглядом  двор.  И
кликнула вестника, собираясь написать Габорну письмо.
   Но едва начав обдумывать послание, она поняла, что не скажет мужу  ничего
нового.
   Он и сам уже предупреждал Иом, что все люди погибнут, если  он  не  убьет
повелительницу опустошителей. Опасность была ведома ему не хуже, чем ей.
   "А если нет?" - подумала она. Ведь Габорн только чувствовал опасность, но
не знал, откуда исходит угроза. А  почти  все  его  Избранные  из  Мистаррии
находились  сейчас  близ  Карриса.  И  почувствовать  опасность,  угрожавшую
Морскому Подворью, например, он никак не мог. Она стала думать,  что  скажет
Габорн, когда она предупредит его об опасности, нависшей над столицей. Велит
ей уехать или остаться? А что он скажет, когда узнает, что сам мир сошел  со
своего пути?
   Тут во дворе появился Гримсон, ведя за собой Способствующего.
   - Миледи, - крикнул он. - Мы передали дары, которые хотел Габорн.
   Мысли  Иом  смешались.  О  дарах  она  совсем  забыла.  Габорн   приказал
подготовить векторов для Аверан. И сейчас нужно было отправить этих векторов
вместе со Способствующим к нему.
   - Седлайте лошадей и отправляйтесь немедленно, - сказала она Гримсону.  -
Дорога каждая секунда.
   - Миледи, - отвечал Гримсон, - векторы не спали всю ночь. Я бы не  хотел,
чтобы кто-нибудь свалился на  всем  скаку  с  лошади.  Может  быть,  запрячь
королевские кареты? В них ехать немногим медленнее, чем верхом.
   - Отлично, мы поедем в каретах.
   - Мы?
   Иом казалось, что мир уже  разваливается  вокруг  нее  на  части.  Габорн
отослал ее сюда, в "безопасное  место".  Но  землю  трясет,  рушатся  башни,
падают звезды. Мир сошел со своего пути.
   В нем не осталось ни одного безопасного места.
   Ее место - рядом с Габорном, но она не может пойти с ним в Подземный Мир.
Там она будет ему только помехой. Он же - по-прежнему Король Земли, хотя сил
у него стало меньше, и только он один  в  состоянии  справиться  с  госпожой
опустошителей.
   Но что-то она все-таки тоже может сделать вместо того, чтобы сидеть здесь
и  ждать  неизвестно  чего.  Иом  оглянулась,  посмотрела  на   управляющего
Уэстхэвена, который, не дождавшись ее, уже давал указания  каким-то  лордам.
Он знал свое государство лучше, чем она.
   - Гримсон, - сказала она твердо, - собирайте мою свиту. Я еду с вами. Мне
нужно поговорить с Габорном.
   Иом написала записку Уэстхэвену, прося  его  подготовиться  к  возможному
нападению с моря, и передала ее с пажом.
   Вскоре она была уже в дороге.

ГЛАВА 50
ПАМЯТЬ О ЛЕТЕ

   Тысяча ударов, поразивших противника, не заслуживают такого уважения, как
единственное деяние, совершенное из сострадания.
   Ивариан Боринсон

   Боринсон с Мирримой на руках  брел,  пошатываясь,  по  темным  вересковым
пустошам. Она была крупной женщиной, и нести ее было нелегко, даже имея  дар
силы - он слишком быстро уставал.
   Все это время он прижимал к себе  ее  правую  руку,  надеясь  удержать  в
Мирриме жизнь, каким-нибудь чудом помочь ей подольше продержаться.
   Но это, кажется, помогало мало.
   Через час он понял, что это вообще не помогает. Холод  ее  ледяной  плоти
пронизывал до костей. Его  собственная  рука  как  будто  примерзла  к  руке
Мирримы.
   Но он не жалел о своей попытке ее отогреть. Жалел только, что  больше  не
чувствует ее руки, потому что и его плоть, казалось, уже промерзла  насквозь
и превратилась в лед.
   Так он и шел, спотыкаясь на каждой  кочке.  Слушал,  как  Миррима  стучит
зубами, и каждое облачко ледяного пара, вырывавшееся из ее уст,  воспринимал
как маленькое чудо.
   Шел он уже совершенно механически. С него лил пот, ноги горели - не  имея
даров жизнестойкости, он  устал  не  меньше  любого  обычного  человека.  Но
отдыхать не решался, ибо боялся, что стоит ему остановиться, как он  уже  не
соберется с духом продолжить путь.
   Вот и брел, пошатываясь, под мокрыми деревьями и звездным небом, по такой
сырой земле, что жить на ней могли,  казалось,  только  тритоны  и  червяки.
Вдалеке по-прежнему выл  волк.  Боринсон  больше  не  боялся  ни  убийц,  ни
призраков. Он знал, что жить ему  осталось  недолго.  Лед  призрака  высосал
тепло из его руки, поднялся к локтю.  Его  молитва  была  услышана,  хотя  и
отчасти.
   Миррима умирала. С этим он ничего не мог поделать. Но сам он  должен  был
прожить не намного дольше. Он все же принял в себя ее смерть.
   Занятый этими невеселыми мыслями, он вдруг почувствовал, что меж ног  его
происходит нечто странное, и не сразу понял, что это опустились яички.
   До этого он не испытывал никаких странных ощущений, которые могли бы  его
предупредить. Теперь он вспомнил,  что  у  новорожденных  мальчиков  еще  не
бывает яичек. Они созревают постепенно и опускаются года через два.
   Бальзам  чародея  сотворил-таки  чудо.  Самым  естественным,  по  природе
положенным путем.
   - Я все равно не поставлю этому  чертову  чародею  больше  пинты  эля,  -
пробормотал Боринсон и усмехнулся. Жестоко шутит судьба.
   Он заставлял себя  идти.  Поднять  ногу,  сделать  шаг.  Поднять  другую,
сделать еще шаг.
   Удерживать голову прямо он уже не мог. Все кружилось вокруг  него,  глаза
отказывались видеть.
   И тогда он, наверное, заснул, потому что вдруг появилась тень  Мирримы  и
поплыла рядом с ним.
   "Я все равно пойду с тобой в Инкарру, - сказала она. -  Оставь  мое  тело
здесь. Оно уже все стало ледяным".
   Его охватила безмерная печаль, и он заглянул в лицо женщине, которую  нес
на руках. Но дышит она или нет, понять не смог. Ледяной холод пронизывал его
руку уже до самого плеча.
   Ему хотелось лечь и умереть вместе с Мирримой.
   Потом он вспомнил о послании для короля  Зандароса.  Вряд  ли  он  теперь
донесет это послание. Он всегда старался быть Габорну верным слугой. Обидно,
что под конец он все же подведет своего короля.
   "Видимо, так должно было случиться", - сказал себе Боринсон.
   А Дэйлан Молот, Сумма Всех Людей, который все еще  живет,  по  слухам,  в
Инкарре, - да полно, существовала ли эта мифическая личность вообще?
   Так, во сне, он дошел до ручья  и  спустился  к  воде.  Поскользнулся  на
круглых, влажных камнях и упал на колени. Боль его разбудила.  Вокруг  царил
туман, плыл над ручьем густой пеленой Боринсон поднялся  на  ноги,  вошел  в
ручей и двинулся по бедра в воде к темневшим на другом берегу деревьям.
   "Фенравен должен быть уже совсем близко", - подумал он.
   Тут  он  услышал  ржание  и  подпрыгнул  от  неожиданности.  И  с  трудом
сообразил, что прошел мимо лошади,  не  заметив  ее  в  ночной,  пронизанной
туманом темноте.
   Рядом с ручьем стоял его собственный боевой конь,  на  котором  до  этого
ехала Миррима. Он запутался поводьями в кустах. Боринсон, продолжая нести на
руках жену, подошел к нему и начал рыться в поклаже.
   Как она и говорила, там оказался бальзам чародея.
   Он вытащил его, ухитрился  одной  рукой  открыть  горшочек.  Потом  долго
смотрел на Мирриму. В темноте, в тумане он почти ничего не видел, к тому  же
глаза ему заливал пот. И дышит она или нет, он так и не понял.
   Взглянув в небо, он  увидел  две  падающие  звезды.  Горизонт  как  будто
посветлел. Скоро рассвет. Доживет ли он до него?
   Боринсон  сел,  не  выпуская  Мирриму,  смазал  бальзамом   запястье   ее
заледеневшей руки и каждый палец. Бальзама было совсем мало. На свою руку он
потратил поскребыши.
   Потом он лег рядом с Мирримой на берегу ручья. И  стал  прислушиваться  к
журчанию воды и плеску ее в камнях.
   Он смотрел, как стелется туман. Вдыхал  запах  сырой  земли.  В  зарослях
ежевики завел песенку  сверчок,  словно  подпевая  ручью.  Боринсон  обнимал
Мирриму, надеясь ее отогреть. Свою правую руку он совсем не чувствовал.
   Мысли его путались. Он смертельно устал, но заснуть не мог.
   Так он пролежал долгий час, пока звезды не начали тускнеть в  небесах.  И
за все это время он не уловил ни единого движения, ни единого  вздоха  своей
жены. Тогда он коснулся лица Мирримы. Оно было холодным.
   "Она умерла", - признал он наконец, и в глазах у него потемнело.
   Его правая рука  к  этому  времени  ожила,  согретая  бальзамом  чародея.
Боринсон высвободил ее из закоченевшей руки Мирримы.
   Больше не было надежды и не имело смысла притворяться, что жена  его  еще
может прийти в себя.  В  Твинне,  откуда  был  родом  Боринсон,  усопших  не
предавали земле. Их опускали в море.
   И он поцеловал Мирриму и попросил у нее прощения  за  то,  что  плохо  ее
любил. Затем отнес на руках к ручью и вошел  в  воду  по  бедра.  Вода  была
теплее, чем воздух. Она еще хранила память о лете.
   Где-то вдалеке прокричал петух. От усталости Боринсон уже почти ничего не
соображал. Он опустил жену в воду, разжал руки, и течение повлекло за  собой
ее тело. Он все еще не мог поверить, что ее не стало. Что он прощается с ней
навсегда в этом тумане, под звонкое журчание ручья.
   - Позволь ей обрести покой в твоих объятьях, - прошептал он ручью, - пока
несешь ее в море.
   Ему вдруг показалось, что он каким-то образом предал свою жену. Но будучи
совершенно без сил, в помутненном сознании, он не мог понять, откуда взялось
это чувство. Повернувшись, он побрел к своему коню.  В  Фенравене  наверняка
был постоялый двор, но Боринсон сомневался, что найдет там утешение.

ГЛАВА 51
СЕРЕДИНА ПУТИ

   Жизнь - это путешествие, и  с  каждым  шагом  мы  делаемся  все  ближе  к
середине пути.
   Габорн Вал Ордин

   Занимался рассвет, войско Габорна двигалось вслед  за  опустошителями  на
юг. В одной из телег обоза лежала свернувшись клубочком Аверан, рядом сидела
Весна. Прокушенный язык девочки больше не  кровоточил,  но  платье  ее  было
насквозь мокрым от пота. Она смотрела на богомола, устроившегося на  бортике
телеги и принявшего серо-коричневую окраску дерева. Сидит и едет  себе,  как
ни в чем не бывало.
   Аверан же еле дышала после перенесенных страданий,  хотя  судороги  стали
гораздо слабее. Смерть ей больше не угрожала.
   Самым обидным было то, что страдания оказались напрасными. Это снова  был
не  тот  опустошитель.  Пролагатель  Путей  по-прежнему   бежал   с   ордой,
недоступный для Габорна. Недоступный для Аверан.
   Она  горестно  покачала  головой.  Теперь  она  знала,  что  опустошители
мучаются гораздо сильней, чем люди. Их способность переносить  боль  намного
превосходила человеческую. И девочка боялась, что умрет, если еще раз  поест
мозга. А ей придется это сделать, когда они найдут Пролагателя.
   О последнем носителе  клинка,  чей  мозг  она  ела,  воспоминаний  у  нее
сохранилось немного. И это немногое тоже мучало ее.
   Звали его Ловкий Едок. Он возглавлял  все  войны  своей  королевы  против
враждебных  ей  родов.  Роды  опустошителей  представляли  собою   отдельные
сообщества, наподобие муравейников. И Ловкий  Едок  делал  подкопы  под  эти
муравейники. Видения Аверан были ужасны - битвы  в  пещерах,  разрывание  на
части трупов и поедание сладкого мяса с волчьим аппетитом. Не щадили никого.
Ловкий Едок пожирал даже яйца вражеских королев. Ни один человек не мог быть
столь прожорлив и ненасытен, как это чудовище.
   Он был истинным мастером войны. Собирал сведения обо всех былых битвах  с
человечеством и придумывал новые стратегические приемы.
   Аверан прикрыла рукой глаза. Ей хотелось забыть все это.
   Обоз двигался вдоль тропы  опустошителей.  Небо  было  выстлано  высокими
облаками,  словно  белой  шелковой  простыней,  сквозь  которую  раскаленным
розовым кругом просвечивало солнце. Над полями стелился утренний туман.
   Опустошители, казавшиеся  черными  в  бледном  свете  утра,  топотали  по
золотистым полям, как огромное стадо слонов, вздымая тучи пыли  и  вспугивая
стаи скворцов, которые начинали кружить над ними с раздраженным щебетанием.
   Но передвигались чудовища страшно медленно. За пять часов до рассвета они
прошли меньше, чем сорок миль.
   Опустошители были измучены. Аверан  знала  это  из  каждого  воспоминания
Ловкого Едока. Она все еще исходила потом, и ее  мучала  страшная  жажда.  И
вода, которую она пила, эту жажду не утоляла. Хотелось пить еще  и  еще,  но
девочку не устраивал сам запах воды. В ней не было серы.
   Да и по опустошителям стало уже заметно, как они ослабели. Ночью из строя
выпадало то одно, то другое чудовище. Они  не  останавливались,  а  начинали
кружить на одном месте. Шагали левой  ногой,  а  правую  поднять  не  могли,
отчего и вертелись, загребая пыль.
   С час назад, когда еще не рассвело, к телеге  Аверан  подъехал  Габорн  и
спросил у нее, показывая на отставших чудовищ:
   - Ты знаешь, что это значит?
   - Они умирают от жажды, - объяснила девочка.
   - Будем надеяться, что сегодня будет жаркий день, - сказал  он.  -  Может
быть, солнце ускорит конец.
   Пока  Аверан  вспоминала  это,  левую  руку  ее  свело   судорогой.   Она
вскрикнула, и Весна, подсев поближе, принялась гладить ее по голове.
   От этого девочке  вспомнились  те  времена,  когда  она  была  маленькой.
Однажды они с матерью  отправились  на  прогулку  к  ручью  Келлисбрук,  что
протекал позади трактира "Кабан и Олень".
   Должно быть, Аверан была еще совсем маленькой. Во всяком  случае,  в  тот
раз она, кажется, видела ручей впервые.
   Воды Келлисбрука струились с гор, звонко журча  среди  гладко  обкатанных
круглых валунов, набегая волнами на песчаные берега. Они  были  холодны  как
лед. Там был небольшой водопад, и в воздухе висела водяная дымка, от которой
так и веяло свежестью и на личике Аверан оседала влага. Мелодичное  журчание
воды умиротворяло душу, вселяло в нее покой.
   Местами  течение  замедлялось,  образуя  тихие   заводи.   Там   в   тени
полузатонувших коряг носились стаи мальков и на поверхности  воды  танцевали
водомерки.
   Аверан долго пыталась поймать одного из раков, что во  множестве  ползали
кругом.
   Потом она лежала под ивой, в пронизанной солнцем тени, и мама, поглаживая
ее по голове, рассказывала ей сказку. Но это, казалось, было вечность назад,
так далеко была Аверан теперь от Келлисбрука.
   Она посмотрела в глаза  зеленой  женщине.  Прикосновение  этого  существа
приносило облегчение, в нем чувствовалась Сила Земли,  но  до  прикосновения
матери ему было далеко.
   В  глазах  Весны  светилось  что-то  загадочное,  дикое,  нечеловеческое.
Зеленая женщина и женщиной-то не была, не то что матерью или  подругой.  Она
не была даже животным.
   - Ты можешь мне помочь? - спросила Аверан. - Найти Пролагателя Путей?
   Зеленая женщина не ответила. Она не поняла вопроса.
   В этот момент  вокруг  внезапно  раздались  радостные  крики.  Кричали  и
рыцари, и возчики обоза.
   Аверан приподнялась и огляделась. Рыцари все так же скакали  по  равнине,
следом за ними бежали великаны Фрот. Опустошители тоже мерно трусили на  юг.
Причины для ликования как будто не было никакой.
   - Что случилось? - спросила она у возчика. Тот оглянулся.
   - Мы миновали середину  пути.  Теперь  опустошителям  ближе  добежать  до
Подземного Мира, чем возвращаться в Каррис.
   Люди радовались так, словно это была великая победа.
   Габорн подскакал к Аверан, и один из раненых рыцарей,  ехавших  в  телеге
впереди, спросил у него:
   - Будем атаковать?
   - Пока нет! - ответил Габорн. Он задумчиво  посмотрел  на  опустошителей,
потом  перевел  взгляд  на  Аверан,  словно  хотел  спросить  о  чем-то,  но
промолчал. И поехал далее рядом с ее телегой.
   Измученные опустошители медленно тащились в сторону своего дома, по бокам
их колонны двигались рыцари.
   Но едва солнце поднялось над горизонтом, как Габорн внезапно  затрубил  в
боевой рог, призывая к отступлению. И крикнул возчикам:
   - Разворачивайте телеги, быстро! Езжайте обратно!
   - Что такое? Что случилось? - спросил возчик у девочки. И с  любопытством
глянул в сторону опустошителей. Там как будто ничего не изменилось. Чудовища
все так же двигались на юг. Но возчик замедлил ход, развернулся  в  обратную
сторону.  Затем  щелкнул  кнутом,  кони  пошли  быстрей,  и  телега   начала
подпрыгивать.
   Но пустить их во весь опор он не мог. Дары метаболизма  имели  далеко  не
все ломовые лошади, в результате чего обоз двигался по дороге  со  скоростью
самой медленной из упряжек.
   - Съезжайте с дороги! - крикнул Габорн возчикам. - Гоните во  весь  опор!
Опустошители собираются атаковать!
   Аверан  выбралась  из-под  одеяла  и  уставилась  на  опустошителей,  ища
признаков опасности.
   Но ничего не увидела. Их возчик тем временем свернул с дороги  и  щелкнул
кнутом. Колеса заскрипели, телега запрыгала по камням и корягам. Солнце  уже
поднялось над горизонтом, и от коней и повозок по земле протянулись  длинные
тени.
   Через  несколько  минут  орда  опустошителей  внезапно  остановилась,   и
чудовища дружно зашипели.
   Они поднялись  на  задние  лапы,  повернулись  на  восток  и  стояли  так
некоторое время, возбужденно размахивая щупальцами.
   Шипение их становилось все громче. И непонятно  было,  то  ли  их  что-то
взволновало, то ли они испуганы.
   Возчик Аверан прикрикнул на лошадей и спросил:
   - Что происходит?
   - Они что-то учуяли, - сказала Аверан.
   Рыцари все еще держались по  бокам  колонны.  Телега,  в  которой  сидела
Аверан, находилась милях в двух от последних рядов опустошителей.
   Она подумала, что чудовища, похоже, пытаются  уловить  еще  раз  какой-то
мельком донесшийся до них запах.
   Аверан повернулась к востоку, но ничего особенного там не увидела - те же
золотистые поля, дубы тут и там, несколько холмов вдалеке.
   "Кого же они чуют? - подумала она. -  Свои  подкрепления  или,  наоборот,
человеческих воинов?"
   Аверан взглянула в небо - грозовых туч не было.
   И тут опустошители ринулись прямо на рыцарей Га-борна. Лордам на  сильных
лошадях ускакать от них ничего не стоило, но великанам Фрот  пришлось  туго.
Они бросились наутек во всю прыть, размахивая лапами, окликая друг друга  на
бегу на своем языке. Ноздри их раздувались.
   Возчики засвистели и отчаянно защелкали кнутами.
   - Н-но! Н-но, проклятые!
   Лошади испуганно ржали.
   На глазах Аверан  одна  упряжка  зацепила  другую.  Лошадь  запуталась  в
постромках и сп