Олег досадливо глянул на нее:
     - Не знаю! Подожди...
     А когда снова повернулся к стене, загадочное тревожное лицо оказалось
мокрым подтеком, бесформенным и скучным. Наваждение...
     Он лег, заложил руки под голову. Муторно и неуютно было ему, в голову
лезли непривычные мысли; вещи,  никогда  до  сих  пор  не  интересовавшие,
незнакомые, ненужные, оказывались вдруг беспричинно известными и  сомнению
не подлежащими.  Что-то  поселилось  внутри,  что-то  не  свое  и  поэтому
страшное. И это лицо, которое то есть,  то  нету  его...  И  щенок...  Чем
дальше, тем  больше  тревожил  он  Олега,  этот  звереныш,  а  собственная
недавняя вера в правдоподобность его появления тревожила еще больше.
     Олег посмотрел на щенка. Тот спал, время от времени сильно вздрагивая
всем телом, коротко взвизгивая,  -  видно,  снилась  какая-нибудь  щенячья
глупость. А кстати, почему он спит? Почему не скулит, есть не  просит?  Не
голоден? Это возможно?
     Ксюша снова тихо спросила:
     - А все-таки, какой он породы?
     - Дворняжка, наверное, - соврал Олег. Не стоит ее пугать - она и  так
уже напугана. Будем надеяться, что мамаша не отыщет своего  детеныша,  что
гроза начисто замыла его следы. Будем надеяться, что его  родственнички  в
это время года еще больше боятся людей. И на нож -  тяжелый  и  крепкий  -
тоже можно надеяться. Надеяться и не спать...
     Ксюша легонько взъерошила Олеговы волосы:
     - О чем задумался? Опять о мусоре в храме?
     - Да так... И об этом тоже... Кто-то опоганил языческое святилище.  И
не просто опоганил - обокрал предыдущую веру, использовал место,  которому
люди привыкли поклоняться испокон веков, использовал, чтобы построить  эту
часовню, чтобы заставить людей чтить новые святыни и  забыть  старые...  А
теперь кто-то опоганил и ее, эту новую святыню. Знаешь, Ксень, есть  такое
слово "возмездие"...
     Олег замолчал. Ксюша смотрела на него так, будто впервые увидела:
     -  Я  не  понимаю...  Так,  по-твоему,  христианство  -  это   плохо?
По-твоему,  это   мерзкое   язычество   с   его   невежеством,   дикостью,
человеческими жертвоприношениями - лучше? А  сам,  между  прочим,  крестик
носишь!
     Олег скривился:
     - Крестик... Ну, ношу я крестик.  Это  о  бабушке  память,  только  и
всего. Нехристь я, некрещеный то есть.
     Он запнулся ненадолго, продолжил задумчиво:
     - Лучше, хуже... Не можем мы судить о том, что лучше,  что  хуже.  Не
можем,  потому  что  ничтожно  мало  знаем  о  язычестве,  а  это  -  вина
христианства. Так ревностно искореняли скверну  язычества,  что  изувечили
культуру  дохристианской  Руси,  причем  изувечили   безвозвратно.   А   в
оправдание себе измыслили ложь, будто и не было ее, культуры  этой,  будто
до принятия православия прозябала Русь в дикости и мерзости неописуемой...
     - А разве не так? - совсем растерялась Ксюша.
     Олег почти вскрикнул:
     - Не так! Было бы так - была бы  наша  христианская  культура  копией
византийской. А возьми, к примеру,  архитектуру,  иконопись.  Чувствуется,
конечно, византийское влияние, порой - сильное  влияние,  но  и  не  более
того. Нет, Ксеня, христианство приживили к Руси, яко ветвь ко древу, а все
прочие ветви отсекли, чтобы жила только эта, новая...
     Он снова надолго замолчал. Ксюша, так и  не  дождавшись  продолжения,
заговорила сама:
     - Вот ты говоришь: "языческая культура". Какая же это культура,  если
даже боги явно заимствованы у других  народов?  Вот  Семаргл  из  пантеона
Владимира  980  года  -  это  же  иранское  божество.   Крылатая   собака,
покровитель семян и ростков.
     - Семаргл... - Голос Олега сочился ядовитой издевкой.  -  Семаргл  из
пантеона Владимира... Хитер был, аки змий,  князь  Владимир  по  прозванию
Красно Солнышко, по другому прозванию  -  Святый...  Хитро  выдумал  -  за
десять лет до крещения  Руси,  готовя  оное,  учинить  реформу  язычеству.
Зачем? Вместо Рода - великого доброго бога - над прочими  богами  поставил
громовержца Перуна, дабы мрачностью его отворотить мир от язычества,  дабы
отделить поклонение языческим богам от почитания пращуров,  без  коего  на
Руси человек - не человек. И Семаргла, крылатого пса,  мудро  выдумал  меж
богами поставить... - Олег говорил, а сам не сводил глаз с пятна на  стене
(да нет, это все-таки не просто пятно). - Приучить хотел  иноземным  богам
кланяться. Благо, издревле был на Руси похожий обличием бог Переплут...
     А пятно на стене все четче проступало чертами человечьего лика, будто
бы лик этот таился в глубине  постепенно  обретающей  прозрачность  стены,
будто бы близился он теперь, креп, копил в себе сумрачную черноту, и она -
чернота - изливалась из плоскости каменной  кладки,  обволакивала,  манила
скорым пониманием доселе  непостижимого,  недоступного  разуму...  И  Олег
говорил, говорил, взвинчивая себя в непонятном неистовстве:
     - Не в том великая вина христиан, что веру свою утверждали, а в  том,
как они утверждали  ее.  По  местам,  идеже  стояша  кумири  бога  Велеса,
поставляли церьквы святому Власию; и с иными  богами  тако  же  сотворяли,
дабы люд, молениями  на  привычном  месте,  привычным  богам  возносимыми,
крепил существо новой, не своей веры, чужой... А монаси, аки волци  алчущи
ходящи среди людей, оных  во  скотьи  покорныи  превращали,  заповедуя  не
противиться злу; навий же нарекоша бранно, яко те по словеси монасей  суть
козлища поганьськыи...
     Его голос сорвался на злобный  хрип,  тело  напряглось  и  дергалось,
словно в припадке. Ксюша с ужасом заметила проступившую на Олеговых  губах
пену и не выдержала, вцепилась в него обеими  руками,  затрясла  изо  всех
сил:
     - Прекрати! Прекрати немедленно!..
     Она еще долго кричала что-то пронзительное и бессвязное,  прежде  чем
обмякли закаменевшие мышцы Олега,  прежде  чем  неуверенная  осмысленность
появилась в его потерявших блеск и глубину  глазах.  А  потом  они  лежали
молча, крепко прижавшись друг к другу,  и  Олег  гладил  Ксюшу  трясущейся
непослушной рукой, а сам исподтишка и с опаской поглядывал на стену. Но на
стене был лишь неприглядный грязный подтек и ничего, кроме...
     Только почувствовав, что Олег немного  успокоился,  Ксюша  осмелилась
тихонько спросить:
     - Что это на тебя напало такое?
     - Не знаю. Устал, наверное, - Олег вздохнул. - Ты прости меня, Ксеня.
Закатил истерику ни с того ни с сего... Козел.
     Ксюша легонько укусила его за палец.
     - Это за козла, - пояснила она.
     Снова помолчали, и снова молчание нарушила Ксюша:
     - Ты говорил что-то о существе веры. Я не поняла.
     - Говорил, - Олег болезненно сморщился. -  Не  говорил  -  орал,  как
взбесившийся...
     Он поспешно  отодвинулся  от  снова  попытавшейся  укусить  Ксюши,  с
неохотой продолжил:
     - А существо веры... Это учение одной  из  первохристианских  сект  -
монофизитов,  кажется.  Они,  понимаешь,  считали,  что  некие   излучения
молящихся душ (мы бы теперь это назвали психодинамической энергией) как бы
подпитывают астральное существо веры, или иначе  -  ее  тело.  Чем  больше
верующих, чем истовее и согласнее их молитвы - тем сильнее существо  веры,
тем могущественнее боги. И кстати, по этому учению, когда  с  утверждением
христианства иссякло лишенное молитв  и  жертвоприношений  тело  эллинской
языческой веры, боги эллинские зачахли и превратились в бесов  и  демонов,
блуждающих поблизости от своих древних храмов.
     Ксюша подперла щеку кулачком, пригорюнилась (видно,  жалко  ей  стало
красивых мраморных эллинских богов), проговорила задумчиво:
     - Знаешь, а что-то в этом есть. Ну, вот с точки зрения всяких  теорий
о биополях и прочем. Или вот крестный ход  -  он  же  действительно  может
вызвать дождь в засуху...
     - Может, - усмехнулся Олег.
     Ксюша положила голову ему на грудь:
     - Ну а при чем здесь?..
     - А при том.  Христиане  ведь  не  просто  ставили  церкви  в  местах
поклонения языческим богам, а старались, чтобы святой,  в  честь  которого
церковь, как можно больше походил на  своего  языческого  предшественника.
Вместо идолов Рожаниц или, скажем, Макоши  (богини  животворящего  начала)
ставится церковь Богородицы. Вместо идола  громовержца  Перуна  -  церковь
громовержца Ильи.
     Ну, а если еще имена похожи (вот как с  Велесом  -  Власием),  так  и
совсем хорошо. Вот... А как все это  выглядит  с  точки  зрения  учения  о
существе веры? Объяснять, или понятно?
     - Это понятно, - вздохнула Ксюша. - Я вот про Навьих не очень поняла,
что ты хотел сказать.
     Брови Олега надломились скорбно, как на замазанных известью ликах:
     -  Понимаешь,  ведь  христианские  проповедники  внушали,   что   все
языческие боги - мерзостные порождения  сатаны.  И,  значит,  Род-Святовит
(это не какое-то сверхъестественное существо или стихия, как прочие  боги,
а собирательное воплощение  предков)  -  тоже,  и  Навьи  -  души  умерших
пращуров - тоже. Это ж до какой степени надо  оскотинить  народ,  чтобы  о
собственных предках вот так... Ладно, хватит об этом, спи!
     Ксюша, закусив губу, рассматривала  бледное,  нервно  подергивающееся
лицо Олега. Ох, неладное с ним  творится,  непривычно  он  себя  ведет.  И
говорит непривычно. Вот, хотя бы про  Переплута...  Темная  ведь  история,
непонятная совершенно. Имя  это  поминается  несколько  раз  в  источниках
христианской эпохи (сетовали священнослужители, что, дескать, по сию  пору
поклоняются нечестивцы этому самому Переплуту: брагу пьют из турьих рогов,
пляшут, - одним словом, беса празднуют).  А  больше  сведений  о  нем  нет
никаких. Что это за бог был такой, как выглядел,  -  ничего  не  известно.
Кто-то из корифеев, правда, предположил, что Переплут и Семаргл -  одно  и
то же, потому что вместе они  нигде  не  упоминаются.  Но  это  же  просто
бездоказательная догадка... А  Олег  так  безапелляционно  это  утверждал,
будто и сомнений тут никаких не может быть. Не похоже на него,  совсем  не
похоже. И горячится он  без  причины,  и  вспышка  эта  нелепая...  Видно,
действительно очень устал. С чего бы? Уж не от нее ли?
     Страшно... Спросить бы, да только как про такое спросишь?
     Она немного подумала - как, но ничего  путного  не  придумывалось,  в
голову лезли всякие неприятные и ненужные мысли, и, неожиданно  для  самой
себя, Ксюша вдруг заговорила совсем о другом:
     - Слушай, а ведь ты мне так и не ответил вчера... Вот во  всяких  там
сказках, легендах -  если  заброшенная  церковь,  так  в  ней  обязательно
заводится нечистая сила. Почему?
     - Заводится? - Олег скосил на нее влажно блеснувший глаз. -  Может  и
заводится. Только что прикажешь считать нечистой силой? - Он отвернулся. -
Давай утром  об  этом  поговорим,  Ксеня.  Плохая  это  тема  для  ночного
разговора, честное слово - плохая.
     Ксюша повздыхала невесело, однако  спорить  не  стала  -  завозилась,
примащиваясь поудобнее, ткнулась носом Олегу в щеку (это вместо "спокойной
ночи") и вскоре заснула.
     Она спала спокойно, только время от времени сильно  вздрагивала  всем
телом - совсем как свернувшийся в кубле из мохерового  шарфа  звереныш.  А
кстати, как он там?
     Олег приподнялся - осторожно, чтобы не потревожить Ксюшу; вгляделся в
прозрачный сумрак. Ничего, спит звереныш,  хотя  шарф  ему  явно  маловат:
передние лапы не помещаются.  Странноватыми  показались  Олегу  эти  лапы,
слишком длинными для такого тельца. И вроде согнуты они как-то не  так,  и
толстые очень, и форма их какая-то не такая... хотя... Может  быть,  такие
лапы и должны быть у маленького волчонка?
     Олег твердо решил не засыпать больше в эту ночь. Почему? Этого  он  и
сам не знал. Как не знал и того, на секунду ли сами собой  прикрылись  его
изнемогшие в тяжкой борьбе с сонливостью веки, или прошло несколько часов,
прежде чем удалось разлепить их вновь? Последнее, пожалуй, вернее.  Потому
что в часовне снова все изменилось.
     Исчез смутный вкрадчивый полумрак, исчезла сырость и затхлость,  даже
комары исчезли,  прекратили  свое  выматывающее  душу  нытье.  Воздух  был
холоден, резок; светлее не стало, но окружающее непостижимым образом  было
доступно зрению - все, до мельчайших подробностей. Может, уже утро? Нет...
     И что-то еще, какая-то тревожная перемена  затаилась  совсем  близко,
вот тут... Какая? Олег понял это не сразу, а когда понял,  сердце  ледяным
комком оборвалось у него в груди.
     Ксюши рядом не было.
     Олег вскочил, взгляд его заметался, зашарил  вокруг.  Безрезультатно.
Нету ее в часовне, нету, нету... Господи, да где же она?!  Стоп.  Давай-ка
без новых истерик. С чего  ты,  собственно,  всполошился?  Мало  ли  зачем
человек может  выйти  ночью...  Ночью.  Среди  бесконечных  болот.  Встать
тайком, не разбудить  близкого  человека,  которого  уже  давно  перестала
стесняться, встать и уйти туда, наружу, где страшно. Это Ксюша-то? Черта с
два!
     Олег снова беспомощно огляделся, позвал  -  сначала  тихонько,  потом
сорвался на крик:
     - Ксеня! Ксенюшка!
     Не отвечает. Зато завозился в своем кубле волчонок,  заскреб  лапами,
поднимаясь. Да нет, какой там волчонок...
     Огромная черная тварь нелепо и жутко вскинулась над полом,  сверкнула
железным оскалом.
     Олег медленно пятился, пока не почувствовал затылком набухшую ледяной
влагой   штукатурку.   Тело   сотрясала   омерзительная   мелкая    дрожь,
оглушительные удары сердца  взламывали  грудь  и  виски,  между  лопатками
потекло холодное, липкое. "Вот  и  довелось  испытать  настоящий  ужас"  -
промелькнувшая мысль поразила своей нелепостью и, как ни странно,  немного
успокоила.
     А это, вздыбившееся посреди часовни (и ни названия-то ему,  ни  имени
не подобрать!), постояло, подергивая тяжелой остроухой  головой,  неуклюже
шагнуло, опираясь на бесформенные, негнущиеся  передние  лапы...  И  вдруг
круто осело назад, выпростало их из-под себя, и развернулись они огромными
черными крыльями, взмахнули, погнали по часовне волны неожиданно  горячего
и плотного ветра. С сиплым шипением  чудище  обернуло  к  Олегу  щерящуюся
хищную пасть, полыхнуло в лицо мрачным багровым  пламенем  глаз,  и  вновь
невыносимый ужас ледяными тисками сдавил Олегово горло: он понял.
     Так вот ты какой, бог  Переплут,  славянское  подобие  крылатого  пса
Семаргла! И ведь уже случалось видеть на старинных орнаментах, даже  среди
барельефов на  стенах  древних  православных  храмов  двулапое,  двукрылое
собакоголовое существо.
     Но не зная наверное, что это - ты, не зная сути  твоей,  разве  можно
было угадать, что пращуры видели в тебе не пса, что  треугольнички,  часто
изображаемые рядом, - это не символы нарождающихся ростков?  Ведь  острыми
бывают не только ростки...
     Нельзя, нельзя познавать историю, хитроумно складывая жалкие  осколки
безвозвратно разбитого в убогую  мозаику,  где  зияющие  пустоты  заделаны
известным, но неуместно чужим. Чем так - лучше никак.
     Страшно, как страшно! Все ближе железнозубый оскал  древнего  чудища,
смрадные выдохи уже обжигают лицо... А  где-то  снаружи,  в  мире  невесть
почему восстающих от тысячелетнего небытия мрачных и темных сил, -  Ксюша.
Беспомощная, беззащитная, одна. Господи!
     Что это? Показалось, или замерла,  отшатнулась  надвигающаяся  тварь?
Испугалась? Имени Господа - испугалась? "Вот так и становятся верующими" -
снова  до  нелепости  неуместная  мысль...  А  пальцы  уже  рвут   рубаху,
обшаривают  грудь  в  поисках  бабушкиного  крестика.  Маленький   кусочек
почернелого серебра, помоги, помоги, спаси!
     Не спасет. Затряслось при виде его исчадие прошлой  веры,  да  не  от
страха - от хриплого клокочущего рыка - хохота. Крест без  искренней  веры
не защита - кощунство. Хотел оборониться, - сделал хуже, чем было,  вконец
озлил древнего.  Нехристь,  превративший  освященный  крест  в  бездельное
украшение... Кощунство. К вере отцов равнодушный и к прародительской  вере
почтителен быть не может. Нельзя обороняться непонятым, нельзя!
     А чем можно? Ножом? Может быть, подступившее  уже  чуть  не  вплотную
чудище - не бог, а неведомый зверь из плоти и крови?  Мало  ли  что  может
водиться в этих дремучих болотах. Может, пращуры творили своего  Переплута
с натуры? Зверь... А лик на стене? А грозившая с  вечера  кулачком  крыса?
Нет, не зверь это, не бывает зверей с железом  в  алчущей  пасти.  Значит,
бессилен против него нож. А хоть бы и не так - все равно  ведь  нету  его,
ножа, он остался на полу возле их с Ксюшей ложа,  не  достать  его...  Так
что, смерть?
     А  Ксюша?!  Нет,  нельзя,  не  хочу!  Думай,  ты,  кретин,  делай  же
что-нибудь, сейчас будет поздно!!! Ведь это же злой! Вчера  -  помнишь?  -
старушка... заклятия против злых... Ну, ты же помнишь, давай!
     Почти расплющиваясь о стену в  безнадежных  попытках  отшатнуться  от
жаркого оскала, от парализующих волю  пламенеющих  глаз,  Олег  забормотал
услышанное  вчера.  Губы  его  немели,  отказывались  повиноваться,  голос
постыдно и жалко срывался на всхлипы, но он шептал, плакал, бредил:

                         Ты, неведомый, смутный,
                         Не подходи, стой.
                         Яви свою суть.
                         Стань сам собой,
                         Ты, злой!
                         Сам на себя свое зло
                         Обороти.
                         Змием, свой хвост угрызающим,
                         Будь, будь.
                         Дымом развейся, не заступай
                         Путь, путь.
                         Уйди от меня, уйди,
                         Сгинь, сгинь, пропади!
                         Честному - честь,
                         Честному - плоть,
                         Честному - жить.
                         Злобному - зло! Зло!
                         Пропади!

     А чудище не хочет сгинуть-пропасть. Наоборот, оно словно еще  выросло
под Олегову скороговорку, еще отчетливее забугрились его могучие  мышцы...
Да что же это, почему?!
     А почему ты решил, что должно быть иначе?
     Почему ты решил, что можешь знать, кто был злым, кто  -  честным  для
выдумавшего произнесенное тобой? На  что  ты  посмел  рассчитывать,  снова
бессмысленно воспользовавшись плодами не своей мудрости? Дурак, дурак!
     Конец. Вот это уже точно  конец.  Смерть.  Скорей  бы,  скорей,  чтоб
закончилась эта пытка ожиданием  неминуемого...  Ксюша,  Ксенечка,  бедная
моя... Да скорее же!
     Почему оно не двигается? Стоит, огромное и непобедимое, стоит  совсем
рядом, вот здесь, раскинуло крылья, не двигается...  Стережет?  Загнало  в
угол и не выпускает, ждет. Чего, чего еще дожидается эта гадина,  паскуда,
сволочь мерзостная?!
     Олег  не  заметил,  как  бессвязный  бред   его   мыслей   прорезался
остервенелым криком, как животный ужас  сменился  звериным  бешенством,  и
бешенство это, неосознанное еще, помимо воли швырнуло его вперед  -  бить,
убивать, рвать в клочья зубами и пальцами.
     Что именно произошло  потом,  он  понял,  только  когда  выскочил  из
часовни, когда замер на миг, озираясь растерянно и безумно. Собственно, не
произошло ничего - Олег проскочил сквозь стоящее перед  ним,  не  встретив
помехи: проклятая тварь оказалась бесплотной. Только вот где он  оказался,
промчавшись через неведомое? В своем ли он мире теперь?
     Вроде все то же было вокруг, а вроде и  нет.  Огромная  луна  так  же
нависала над болотом, разлившимся широкой угрюмой водой, все так же  легок
и чист ветер, все так же тихо кругом.  Только  что-то  было  иным,  что-то
ускользающее, ничтожное, но бесконечно важное, главное...
     Шелест травы под ногами - не тот шелест, странный он, непривычный. Не
та трава. Вкус воздуха чуден и нов - и воздух не тот. Даже тишина не та  -
не бывает такой тишины.
     А главное - там, откуда ворвался сюда Олег, не было Ксюши.  Здесь  же
она была, но была непостижимо - везде. Е