моим ухом, явственно произнес: "Я доволен; ты решил жить,  несчастный!
И я доволен".
   Я бросился туда, откуда раздался голос;  но  демон  ускользнул  от  меня.
Показалась полная луна и осветила уродливую, зловещую фигуру,  убегавшую  со
скоростью, недоступной простому смертному.
   Я погнался за ним и преследовал его много месяцев. Напав на его  след,  я
спустился по Рейну, но напрасно. Показалось синее Средиземное  море;  и  мне
случайно удалось  увидеть,  как  демон  спрятался  ночью  в  трюме  корабля,
уходившего к берегам Черного моря. Я сед на тот же корабль; но ему какими-то
неведомыми путями опять удалось исчезнуть.
   Я прошел по его следу через бескрайние равнины России и АЗИИ, хотя он все
ускользал от меня.  Бывало,  что  крестьяне,  напуганные  видом  страшилища,
говорили мне, куда [222] он шел; бывало, что и он сам,  боясь,  чтобы  я  не
умер от отчаяния,  если  совсем  потеряю  его  след,  оставлял  какую-нибудь
отметину, служившую мне указанием.
   Падал снег, и я видел на белой равнине отпечатки его огромных  ног.  Вам,
только еще вступающему в жизнь и незнакомому с тяготами  и  страданиями,  не
понять, что я пережил и переживаю поныне. Холод, голод и усталость были лишь
малой частью того, что мне пришлось вынести. На мне лежало  проклятие,  и  я
носил в себе вечный  ад;  однако  был  у  меня  и  некий  хранительный  дух,
направлявший мои шаги; когда я более  всего  роптал,  он  вызволял  меня  из
трудностей, казавшихся неодолимыми.  Случалось,  что  мое  тело,  истощенное
голодом,  отказывалось  служить;  и  тогда  я  находил  в  пустыне  трапезу,
подкреплявшую мои силы. То была грубая пища, какую ели местные жители, но  я
уверен, что ее предлагали мне духи, которых я  призывал  на  помощь.  Часто,
когда все вокруг сохло, небо было безоблачно и я томился от жажды,  набегало
легкое облачко, роняло на меня освежающие капли и исчезало.
   Там, где было возможно, я шел по берегу рек; но демон держался  вдали  от
этих путей, ибо они были наиболее населенными. В других местах люди почти не
встречались; и я питался мясом попадавшихся мне  зверей.  Я  имел  при  себе
деньги и, раздавая их поселянам, заручался их помощью; или  приносил  убитую
мною дичь и, взяв себе лишь небольшую часть, оставлял ее тем, кто давал  мне
огонь и все нужное для приготовления пищи.
   Эта жизнь была  мне  ненавистна,  и  я  вкушал  радость  только  во  сне.
Благословенный сон! Часто, когда я бывал особенно несчастен,  я  засыпал,  и
сновидения приносили мне блаженство- Эти часы счастья были даром  охранявших
меня духов, чтобы мне хватило сил на  мое  паломничество.  Если  бы  не  эти
передышки, я не смог бы вынести всех  лишений.  В  течение  дня  надежда  на
ночной отдых поддерживала мои [223] силы; во сне  я  видел  друзей,  жену  и
любимую родину; я вновь глядел в доброе лицо отца, слышал серебристый  голос
Элизабет, видел Клерваля в расцвете юности и сил. Часто, измученный  трудным
переходом, я убеждал себя, что мой день - это сон,  а  пробуждение  наступит
ночью в объятиях моих близких. Какую мучительную  нежность  я  чувствовал  к
ним! Как я цеплялся за их милые руки, когда они являлись мне иной раз даже и
наяву; как я убеждал себя, что они еще живы! В эти минуты  утихала  горевшая
во мне  жажда  мести,  и  преследование  демона  представлялось  мне  скорее
велением  небес,  действием  какой-то   силы,   которой   я   бессознательно
подчинялся, чем собственным моим желанием.
   Не знаю, что испытывал тот, кого я преследовал. Иногда он оставлял  знаки
и надписи на коре деревьев или высекал их на камнях; они указывали мне  путь
и разжигали мою ярость. "Моему царствию еще не конец, - так гласила одна  из
них, - ты живешь, и ты - в моей власти. Следуй  за  мною;  я  держу  путь  к
вечным  льдам  Севера;  ты  будешь  страдать  от  холода,   к   которому   я
нечувствителен. А здесь ты найдешь, если  не  слишком  замешкаешься,  заячью
тушку; ешь,  подкрепляйся.  Следуй  за  мной,  о  мой  враг;  нам  предстоит
сразиться не на жизнь, а на смерть; но тебе  еще  долго  мучиться,  пока  ты
этого дождешься".
   Насмешливый дьявол! Я снова клянусь отомстить тебе; снова  обрекаю  тебя,
проклятый, на муки и смерть. Я не отступлю, пока один из нас не погибнет;  а
тогда с какой радостью я поспешу к Элизабет и ко всем моим близким,  которые
уже готовят мне награду за все тяготы моего ужасного странствия!
   По мере того как я продвигался на север, снежный  покров  становился  все
толще, а холод сделался почти нестерпимым.  Крестьяне  наглухо  заперлись  в
своих домишках, ii лишь немногие показывались наружу, чтобы ловить животных,
которых голод выгонял на поиски  добычи.  Реки  были  [224]  скованы  льдом,
добыть рыбу было невозможно, и я лишился главного источника питания.
   Чем труднее мне было, тем больше радовался мой враг. Одна из  оставленных
им надписей гласила: "Готовься! Твои испытания только начинаются; кутайся  в
меха, запасай пищу; мы отправляемся  в  такое  путешествие,  что  твои  муки
утолят даже мою неугасимую ненависть".
   Эти издевательские слова только придали мне мужества и упорства; я  решил
не отступать от своего намерения и, призвав небо в помощники, с несокрушимой
энергией продвигался по снежной равнине,  пока  на  горизонте  не  показался
океан. О, как он  был  непохож  на  синие  моря  юга!  Покрытый  льдами,  он
отличался от земли только вздыбленной поверхностью. Когда-то греки,  завидев
Средиземное море с холмов АЗИИ, заплакали  от  радости,  ибо  то  был  конец
трудного пути. Я не заплакал; но сердце мое было переполнено; опустившись на
колени, я возблагодарил доброго духа, благополучно приведшего меня туда, где
я надеялся настигнуть врага, вопреки его насмешкам, и схватиться с ним.
   За несколько недель до того я достал сани и упряжку  собак  и  мчался  по
снежной  равнине  с  невероятной  скоростью;   не   знаю,   какие   средства
передвижения были у демона; но если  я  прежде  с  каждым  днем  все  больше
отставал от него, то теперь я начал его нагонять;  когда  я  впервые  увидел
океан, демон был лишь на один день пути впереди меня, и я  надеялся  догнать
его, прежде чем он достигнет берега. Я рванулся вперед с удвоенной  энергией
и через два дня  добрался  до  жалкой  прибрежной  деревушки.  Я  расспросил
жителей о демоне и получил самые точные сведения. Они сказали, что уродливый
великан побывал здесь накануне вечером, что он вооружен ружьем и несколькими
пистолетами и его страшный вид обратил в бегство обитателей одной уединенной
хижины. Он забрал там весь зимний запас пищи, погрузил его в сани,  захватил
упряжку собак и в ту [225]  же  ночь,  к  великому  облегчению  перепуганных
поселян, пустился дальше, по морю, туда, где  не  было  никакой  земли;  они
полагали, что он утонет, когда вскроется лед, или же замерзнет.
   Услышав это известие, я сперва пришел в отчаяние. Он ускользнул от  меня,
и мне  предстоял  страшный  и  почти  бесконечный  путь  по  ледяным  глыбам
застывшего океана, при  стуже,  которую  не  могут  долго  выдерживать  даже
местные жители, а тем более не надеялся выдержать я, уроженец теплых  краев.
Но при мысли, что демон будет жить и торжествовать, во мне вспыхнули  ярость
и жажда мести, затопившие, точно мощный прилив, все  другие  чувства.  После
краткого отдыха, во время которого  призраки  мертвых  витали  вокруг  меня,
побуждая к мщению, я стал готовиться в путь.
   Я сменил свои сани на  другие,  более  пригодные  для  езды  по  ледяному
океану, и, закупив большие запасы провизии, съехал с берега в море.
   Не могу сказать, сколько дней прошло  с  тех  пор;  знаю  только,  что  я
перенес муки, которых не выдержал бы, если б не горящая  во  мне  неутолимая
жажда праведного возмездия. Часто мой путь преграждался огромными массивными
глыбами льда; нередко  слышал  я  подо  льдом  грохот  волн,  грозивших  мне
гибелью. Но затем мороз крепчал, и путь по морю становился надежнее.
   Судя по количеству провианта,  которое  я  израсходовал,  я  считал,  что
провел в пути около трех недель. Я истерзался? постоянно  обманутые  надежды
часто исторгали из моих глаз  горькие  слезы  бессилия  и  тоски.  Мной  уже
овладевало отчаяние, и я,  конечно,  скоро  поддался  бы  ему  и  погиб.  Но
однажды, когда бедные животные, впряженные  в  сани,  с  неимоверным  трудом
втащили их на вершину ледяной горы а одна из собак тут же околела от натуги,
я тоскливо обозрел открывшуюся передо мной равнину и вдруг  заметил  да  ней
[226]  темную  точку.  Я  напряг  зрение,  чтобы  разглядеть  ее,  и   издал
торжествующий крик: это были сани, а на них хорошо  знакомая  мне  уродливая
фигура.  Живительная  струя  надежды  снова  влилась  в  мое  сердце.  Глаза
наполнились теплыми слезами, которые я поспешно отер, чтобы  они  не  мешали
мне видеть демона; но горячая влага все туманила мне глаза, и,  не  в  силах
бороться с волнением, я громко зарыдал.
   Однако медлить было нельзя; я выпряг мертвую  собаку  и  досыта  накормил
остальных; после часового отдыха, который был совершенно необходим,  хотя  и
показался мне тягостным промедлением, я продолжил свой путь. Сани  были  еще
видны, и  я  лишь  на  мгновение  терял  их  из  виду,  когда  их  заслоняла
какая-нибудь ледяная глыба. Я заметно нагонял их, и когда, после  двух  дней
погони,  оказался  от  них  на  расстоянии  какой-нибудь  мили,  сердце  мое
взыграло.
   И вот тут-то, когда я уже  готовился  настигнуть  своего  врага,  счастье
отвернулось от меня; я  потерял  его  след,  потерял  совсем,  чего  еще  не
случалось ни разу. Лед начал вскрываться; шум валов, катившихся  подо  мной,
нарастал с каждой минутой. Я еще продвигался вперед, но все  было  напрасно.
Поднялся ветер; море ревело; все вдруг всколыхнулось, как при землетрясении,
и раскололось с оглушительным грохотом. Это свершилось очень  быстро;  через
несколько минут между мной и моим врагом бушевало  море,  а  меня  несло  на
отколовшейся льдине, которая быстро уменьшалась, готовя мне страшную гибель.
   Так я провел много ужасных часов; несколько собак у меня издохло; и сам я
уже изнемогал под бременем бедствий, когда увидел ваш корабль,  стоявший  на
якоре и обещавший мне помощь и жизнь. Я не предполагал, что суда заходят так
далеко на север, и был поражен. Я поспешно разломал свои сани, чтобы сделать
весла, и с мучительными усилиями подогнал к кораблю свой ледяной плот.  Если
б оказалось, что вы следуете на юг, я был  готов  довериться  вол[227]  нам,
лишь бы не отказываться от своего намерения. Я надеялся убедить вас дать мне
лодку, чтобы на ней преследовать своего врага. Но вы держали путь на  север.
Вы взяли меня на борт,  когда  я  был  до  крайности  истощен;  обессиленный
лишениями, я был близок к смерти, а я еще страшусь ее, ибо не выполнил своей
задачи.
   О, когда же мой добрый ангел приведет меня к чудовищу и я найду  желанный
покой? Неужели я умру, а тот будет жить? Если так, поклянитесь мне,  Уолтон,
что не дадите ему ускользнуть; что вы найдете его и свершите месть за  меня.
Но что это? Я осмеливаюсь просить, чтобы другой продолжил мое  паломничество
и перенес все тяготы, которые достались мне? Нет, я не  столь  себялюбив.  И
все же, если после моей смерти он вам встретится, если духи мщения  приведут
его к вам, клянитесь, что  он  не  уйдет  живым,  -  клянитесь,  что  он  не
восторжествует над моими бедами, не останется жить и творить новое  зло.  Он
красноречив и умеет убеждать; некогда его слова имели власть даже надо мной.
Но не верьте им. Он такой же дьявол в душе, как и  по  внешности;  он  полон
коварства и адской злобы. Не слушайте его. Повторите про себя имена Уильяма,
Жюстины, Клерваля, Элизабет, моего отца и самого  несчастного  Виктора  -  и
разите его прямо в сердце. Мой дух будет с вами рядом и направит вашу шпагу.

 
 
   ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА УОЛТОНА
 
   26 августа, 17..
 
   Ты прочла эту странную и страшную повесть,  Маргарет;  и  я  уверен,  что
кровь стыла у тебя в жилах от ужаса, который ощущаю и  я.  Иногда  внезапный
приступ душевной муки прерывал его рассказ; порой он с трудом, прерывающимся
[228] голосом произносил свои полные отчаяния слова. Его прекрасные глаза то
загорались негодованием, то туманились печалью  и  угасали  в  беспредельной
тоске. Иногда он  овладевал  собой  и  своим  голосом  и  рассказывал  самые
страшные вещи совершенно  спокойным  тоном;  но  порой  что-то  прорывалось,
подобно лаве вулкана, и с лицом, искаженным яростью, он выкрикивал проклятия
своему мучителю.
   Его рассказ вполне связен и производит правдоподобное впечатление; и  все
же признаюсь тебе, что письма Феликса и Сафии, которые  он  мне  показал,  и
само чудовище, мельком увиденное нами  с  корабля,  больше  убедили  меня  в
истинности его рассказа, чем самые серьезные его заверения.  Итак,  чудовище
действительно существует! Я не могу  в  этом  сомневаться,  но  не  перестаю
дивиться. Иногда я пытался выведать у Франкенштейна подробности создания его
детища; но тут он становился непроницаем.
   - Вы сошли с ума, мой друг, - говорил он. - Знаете, куда  может  привести
вас ваше праздное любопытство? Неужели вы тоже хотите создать себе  и  всему
миру дьявольски Злобного врага? Молчите и слушайте повесть о моих бедствиях;
не старайтесь накликать их на себя.
   Франкенштейн  обнаружил,  что  я  записываю  его  рассказ;   он   пожелал
посмотреть мои записи и во многих местах сделал поправки и добавления; более
всего там,  где  пересказаны  его  разговоры  с  его  врагом.  "Раз  уже  вы
записываете мою историю, - сказал он, - я не хотел бы, чтобы  она  дошла  до
потомков в искаженном виде".
   Целую неделю слушал я его повесть, самую странную,  какую  могло  создать
человеческое воображение. Завороженный и рассказом моего гостя,  и  обаянием
его личности, я жадно впивал каждое его слово. Мне хотелось бы утешить  его;
но как могу я обещать радости жизни тому, кто безмерно несчастен  и  лишился
всех надежд? Нет! Единственную радость, какую он еще  способен  вкусить,  он
ощутит, [229] когда его сломленный дух найдет покой в смерти. Правда,  он  и
сейчас имеет одно утешение, порожденное одиночеством и  болезненным  бредом:
когда он в забытьи видит своих близких и в общении с ними находит облегчение
своих страданий или новые силы для мести, ему кажется, что это не  плод  его
воображения, но что они действительно являются к нему  из  иного  мира.  Эта
вера придает его грезам серьезность и делает их  для  меня  почти  столь  же
значительными и интересными, как сама правда.
   Впрочем, история его жизни и его несчастий не является единственной темой
наших бесед. Он  весьма  начитан  и  во  всех  общих  вопросах  обнаруживает
огромные познания и большую остроту суждений. Он умеет говорить  убедительно
и трогательно; нельзя слушать без слез, когда он  рассказывает  о  волнующем
событии или хочет вызвать ваше сочувствие. Как великолепен он, вероятно, был
в дни своего расцвета, если даже сейчас, на пороге смерти, он так благороден
и величав!.. По-видимому, он сознает свою  прежнюю  силу  и  глубину  своего
падения.
   "В молодости, - сказал он однажды, -  я  чувствовал  себя  созданным  для
великих дел. Я умею глубоко чувствовать,  но  одновременно  наделен  трезвым
умом, необходимым для больших свершений. Сознание того, как много мне  дано,
поддерживало меня, когда другой впал бы в уныние; ибо  я  считал  преступным
растрачивать на бесплодную  печаль  талант,  который  может  служить  людям.
Размышляя над. тем, что мне удалось свершить -  как-никак  создать  разумное
живое существо, - я не мог не сознавать своего  превосходства  над  обычными
людьми. Но эта мысль, окрылявшая меня в начале моего пути, теперь заставляет
меня еще ниже опускать  голову.  Все  мои  стремления  и  надежды  кончились
крахом; подобно архангелу, возжаждавшему высшей власти, я прикован цепями  в
вечном аду. Я был наделен  одновременно  и  живым  воображением,  и  острым,
упорным аналити[230] ческим  умом;  сочетание  этих  качеств  позволило  мне
задумать и осуществить создание человеческого существа. Я и сейчас  не  могу
без волнения вспомнить, как я мечтал, пока работал.  Я  мысленно  ступал  по
облакам, ликовал в сознании  своего  могущества,  весь  горел  при  мысли  о
благодетельных последствиях моего открытия, Я  с  детства  любил  мечтать  о
высоком и был полон благородного  честолюбия  -  а  теперь,  какое  страшное
падение! О друг мой, если бы вы знали меня таким, каким я был  когда-то,  вы
не узнали бы меня в моем нынешнем жалком состоянии. Уныние  было  мне  почти
неведомо; казалось, все вело меня к великой цели, пока я не пал,  чтобы  уже
никогда более не подняться".
   Неужели мне суждено потерять  этого  замечательного  человека?  Я  жаждал
иметь друга - такого, который полюбил бы меня и разделял мои стремления. И -
о чудо! - я нашел его в здешних морях; но боюсь, что нашел  лишь  для  того,
чтобы оценить по достоинству и тут же вновь потерять.  Я  пытаюсь  примирить
его с жизнью, но он отвергает всякую мысль об этом.
   - Спасибо вам, Уолтон, - говорит он, -  за  доброту  к  несчастному;  но,
обещая мне новые привязанности, неужели вы думаете, что они заменят мне  мои
утраты? Кто может стать для меня тем, чем был Клерваль? Какая женщина  может
стать второй Элизабет?  Друзья  детства,  даже  когда  они  не  пленяют  нас
исключительными достоинствами, имеют над нашей  душой  власть,  какая  редко
достается друзьям позднейших  лет.  Им  известны  наши  детские  склонности,
которые могут впоследствии изменяться, но никогда  не  исчезают  совершенно;
они могут верно судить о  наших  поступках,  потому  что  лучше  знают  наши
истинные побуждения. Брат или сестра неспособны заподозрить вас во  лжи  или
измене, разве только вы рано обнаружили к ним склонность;  тогда  как  друг,
даже очень к вам привязанный, может иногда невольно возбудить подозрения.  А
у меня были друзья, любимые  не  [231]  только  по  привычке,  но  и  за  их
достоинства; где бы я ни был, мне всюду слышатся ласковые слова  Элизабет  и
голос Клерваля. Их уже нет; и я оказался в таком одиночестве, что лишь  одно
чувство еще дает мне силу жить. Будь я занят важными открытиями,  обещающими
много пользы людям, я хотел бы жить  ради  их  завершения.  Но  это  мне  не
суждено; я должен выследить и уничтожить создание,  которому  я  дал  жизнь;
тогда моя земная миссия будет выполнена и я могу умереть.
 
 
 
   2 сентября
 
   Любимая сестра, это письмо я пишу тебе, находясь  среди  опасностей  и  в
полном неведении насчет того, суждено ли мне  увидеть  милую  Англию  и  еще
более  милых  сердцу  людей,  живущих  там.   Меня   окружают   непроходимые
нагромождения льда, ежеминутно  грозящие  раздавить  мое  судно.  Смельчаки,
которых я набрал себе в спутники, смотрят на меня с надеждой, но что я  могу
сделать? Положение наше ужасно, но мужество  и  надежда  не  покидают  меня.
Страшно, конечно, подумать, что я подверг опасности стольких людей. Если  мы
погибнем, виною будет моя безрассудная Затея.
   А что будешь думать ты, Маргарет? Ты не узнаешь о моей  гибели  и  будешь
нетерпеливо ждать моего возвращения. Пройдут годы, и у тебя  будут  приступы
отчаяния,  но  надежда  все  еще  будет  тебя  дразнить.  О  милая   сестра,
мучительная гибель твоих надежд страшит меня более собственной смерти. И все
же у тебя есть муж и прелестные дети; ты можешь быть  счастлива;  да  пошлет
тебе небо благословение и счастье!
   Мой бедный гость смотрит на меня  с  глубоким  сочувствием.  Он  пытается
вселить в меня надежду и говорит так, словно считает жизнь ценным даром.  Он
напоминает мне. [232] как часто мореплаватели встречают  в  здешних  широтах
подобные препятствия; и я помимо своей  воли  начинаю  верить  в  счастливый
исход. Даже матросы ощущают силу его  красноречия;  когда  он  говорит,  они
забывают об отчаянии; он подымает их дух;  слыша  его  голос,  они  на