дь  образом  устроить  так,  чтобы  Дюма
проделал то же путешествие, что и мы,  и  написал  об  этом  два-три  тома
путевых  записок...  Их  прочтут  три  миллиона  человек,  а  пятьдесят  -
шестьдесят тысяч из них, возможно, всерьез заинтересуются Алжиром".
  - Дельная мысль, - согласился министр. - Я об этом подумаю.
  По возвращении  в  Париж  Нарцисс  де  Сальванди,  который  и  сам  был
литератором (он принял, правда, без особого энтузиазма,  Виктора  Гюго  во
Французскую академию), пригласил Дюма на обед.
  - Мой дорогой поэт, - сказал он, - вы должны оказать нам услугу.
  - Поэт может оказать услугу министру! С удовольствием, хотя бы в  честь
столь редкой просьбы. О чем идет речь?
  Сальванди рассказал о своем проекте и предложил десять тысяч франков на
путевые расходы. Дюма величественно ответил:
  - Я добавлю сорок тысяч из своего кармана и совершу это путешествие.
  И так как министр был удивлен непомерностью суммы, то Дюма объявил, что
берет с собой (за свой счет) своего сына Александра, соавтора Огюста  Маке
и художника Луи Буланже.  Он  просит  только,  чтобы  в  его  распоряжение
предоставили военный корабль, на котором  он  мог  бы  совершать  прогулки
вдоль берегов Алжира.
  - Вот как! - сказал министр. - Но вы хотите, чтоб мы оказали вам  такие
почести, какие обычно оказывают только принцам крови.
  - А как же иначе? Если для меня сделают лишь то,  что  и  так  доступно
каждому, не стоило меня беспокоить. Я  и  сам  могу  написать  в  дирекцию
пассажирского пароходства и попросить оставить для меня каюту.
  - Пусть будет по-вашему, вы получите  ваш  военный  корабль.  Когда  вы
намереваетесь отправиться в путь?
  - Мне еще надо закончить два-три романа. На это потребуется две недели.
  Но почему Испания? Потому что  на  следующий  день  после  аудиенции  у
министра Дюма обедал у его королевского высочества герцога де Монпансье.
  В  1842  году  герцог  Орлеанский,  наследник   престола,   покровитель
писателей, друг Виктора Гюго и Александра Дюма, скоропостижно скончался  в
результате дорожной катастрофы. Непоправимая утрата для  Франции!  Большое
горе для Дюма, который хранил, как реликвию, полотенце, пропитанное кровью
несчастного  принца.  Несколько  лет  спустя  на  премьере   "Мушкетеров",
состоявшейся  27  октября  1845  года  ["Мушкетеры"   (пятиактная   пьеса,
подписанная Дюма и Маке) была  поставлена  четырьмя  годами  раньше  драмы
"Юность  мушкетеров",  продолжением  которой   она   являлась   и   первое
представление которой состоялось 17 февраля 1849 года],  Дюма  представили
пятому сыну Луи-Филиппа, юному герцогу де  Монпансье.  Герцог  был  с  ним
очень любезен, говорил о той дружбе, которую питал  к  Дюма  его  покойный
брат, герцог Орлеанский, и дал драматургу разрешение основать новый  театр
под  названием  Исторический  театр,  Европейский  театр  или  даже  Театр
Монпансье. Дюма будет ведущим автором и директором  этого  нового  театра,
где, помимо своих пьес, он должен будет ставить Шекспира, Кальдерона, Гете
и Шиллера.
  Эта привилегия возбудила всеобщую зависть.

  Нестор Рокплан - своему брату, художнику Камиллу Рокплану:
  "Все  только  и  делают,  что  гоняются  за  голосами,   покровителями,
депутатами и принцами. Принцу вообще свойственна крайняя  решительность  в
театральных делах. Герцог Монпансье на днях преподнес Дюма огромный театр.
Затея эта настолько нелепа и комична, что, бьюсь об заклад, не  пройдет  и
года, как он обанкротится и попадет в лапы коммерческого  суда.  Поведение
Дюма совершенно неслыханно. Вот как  он  рассуждает:  "За  семнадцать  лет
театры заработали на моих пьесах десять миллионов  за пять лет  каждая  из
четырех газет ежегодно заработала на моих романах триста тысяч франков.  Я
хочу иметь театр, который приносил бы мне эти миллионы, и газету,  которая
одна могла бы дать миллион двести тысяч франков..." Тем  временем  за  ним
охотятся судебные исполнители, и в  самый  разгар  пиршества,  которое  он
закатил комедиантам из Амбигю, игравшим в "Мушкетерах",  его  арестовывают
судебные приставы.  Содержанка  его  сына,  актриса  Водевиля  мадемуазель
Льевенн, стоит 2 тысячи франков в месяц... Дюма  утверждает,  что  он  уже
заказал декорации для семи пятиактных пьес,  которые  написал  недели  две
тому назад, ужиная с любовницей.  Веселость,  беспечность,  прожектерство,
остроумие,  безалаберность,  безрассудство  этого  малого,  его   цветущее
здоровье и плодовитость совершенно феноменальны".

  Разрешение было выдано на имя  Ипполита  Остена,  молодого  человека  -
немного врача, немного критика, немного драматурга,  который  был  в  свое
время  секретарем  Комеди  Франсез  и   директорам   нескольких   театров.
Необходимый капитал дали герцог Монпансье и  владелец  Пассажа  -  Жофруа.
Дюма брал на себя финансовую ответственность  за  антрепризу.  Они  купили
земельный участок на углу Бульвара и  Фобур  дю  Тампль  -  там  за  время
путешествия Дюма по Алжиру должны были построить огромный театр.
  Обедая у Монпансье, Дюма рассказал ему о своем разговоре с Сальванди.
  - Великолепная мысль! -  сказал  молодой  принц.  -  Только  непременно
поезжайте через Испанию, чтобы присутствовать на моей свадьбе.
  10 октября 1846 года герцог Монпансье должен был  сочетаться  браком  с
четырнадцатилетней испанской инфантой Луизой-Фернандой, младшей сестрой  и
признанной наследницей королевы Изабеллы II. Этот союз, благодаря которому
испанский трон мог в один прекрасный день  достаться  французу,  не  давал
покоя английским министрам. Дюма в тот же день послал  приглашения  Огюсту
Маке, Луи Буланже и своему сыну.
  Виктор Гюго по этому поводу писал:

  "Александра  Дюма  послали  в   Испанию   присутствовать   в   качестве
историографа на свадьбе герцога Монпансье. Вот как добывали деньги на  это
путешествие: полторы тысячи франков отпустило министерство просвещения  из
фонда "Поощрения и пособия литераторам", еще полторы  тысячи  -  из  фонда
"Литературных поручений", министерство внутренних дел  выдало  три  тысячи
франков из кассы особого фонда, господин де Монпансье -  двенадцать  тысяч
франков. Общая сумма составила восемнадцать тысяч франков. Получая деньги,
Дюма  сказал:  "Ну  что  ж,  этого,  пожалуй,   хватит,   чтобы   уплатить
проводникам".

  Оставалось найти образцового  слугу.  Ресторатор  Шеве  предложил  Дюма
абиссинского негра с ароматным именем О-де-Бенжуэн -  Бензойский  бальзам.
Они  поехали  по  железной  дороге,  новому  для  того   времени   способу
передвижения, и Дюма тут же начал путевой дневник:

  "До  нас  донеслось  зловонное  дыхание  локомотива   огромная   машина
сотрясалась   скрежет  металла  раздирал  нам  уши   фонари   стремительно
проносились мимо, будто блуждающие огоньки на шабаше   вставляя  за  собой
длинный хвост искр, мы мчались к Орлеану..."

  Много шума из ничего! Но под пером Дюма даже  локомотив  превращался  в
персонаж драмы. В "Записках" Дюма  изображает  Маке  человеком  серьезным,
храбрым и порядочным, хотя несколько консервативным и тяжелым  на  подъем.
Луи Буланже - художником-мечтателем, которому все  кажется  величественным
(недаром он был лучшим  другом  Виктора  Гюго).  Что  касается  Александра
Дюма-сына, то он "соткан из света и тени... Он гурман и воздержан  в  еде,
он расточителен и экономен, пресыщен и  чистосердечен,  он  изо  всех  сил
издевается надо мной и любит меня всем сердцем. И, наконец, может в  любой
момент ограбить меня, как Валер и биться за меня, как Сид... К тому же  он
бешено храбр и всегда готов вскочить на коня,  выхватить  шпагу,  пистолет
или ружье. Время от времени мы ссоримся, и тогда он покидает отчий дом  но
в тот же день я покупаю тельца и начинаю его откармливать..."
  Рассказ о путешествии по Испании  четырех  мушкетеров  в  сопровождении
черного Гримо читается увлекательно, как роман. Одному бою быков  отведена
добрая сотня страниц. При виде  крови  Маке  теряет  сознание,  Александру
Второму тоже не по себе, он просит принести стакан  воды.  Воду  приносят.
"Вылейте ее в Мансанарес, - острит Дюма, - ей это нужнее". Проезжая  мимо,
он заметил,  что  река  обмелела.  Описания  ночных  схваток  с  хозяевами
 o ado , или  aradore  [трактиров (исп.)],  как  их  называют  в  Испании,
достойны  пера  Сервантеса.  Испанские  танцы  нарисованы  с   изяществом,
присущим лучшим страницам Готье. Отец и сын  бредят  балконами,  гитарами,
дуэньями и пылкими красотками. Дюма-сын имел немало приключений  и  описал
их в стихах, обращенных к Кончите или Анне-Марии. В них он, идя по  стопам
Мюссе, рифмовал Севилью с мантильей и Прадо с досадой.

  Прелестны вы, и кто хоть раз
  Увидел ваши руки, плечи,
  Увидел блеск влюбленных глаз,
  Тот не забудет этой встречи,
  Тот вечно будет помнить вас.

  Монпансье дал в Мадриде большой прием в  честь  приехавших  французских
писателей  и  художников.  Испанцы  и  сами  спешили  выказать  Дюма  свое
восхищение: "Меня лучше знают и, пожалуй, больше чтут в  Мадриде,  чем  во
Франции. Испанцы находят в моих произведениях нечто кастильское, и это  им
весьма по вкусу. Что это правда,  видно  хотя  бы  из  того,  что  я  стал
командором ордена Изабеллы Католической  прежде,  чем  сделался  кавалером
Почетного легиона..."
  Однако на Кювийе-Флери, бывшего наставника герцога Омальского,  который
сопровождал французских принцев в  Испанию,  прославленный  путешественник
произвел не такое хорошее впечатление, как на самого себя:  "Прибыл  Дюма,
посланный Сальванди с этой дурацкой  миссией.  Он  потолстел,  подурнел  и
вульгарен до ужаса..." Но Кювийе-Флери был  нетерпим  и  совершенно  лишен
чувства юмора.
  Обе "испанские свадьбы" должны были  состояться  одновременно:  свадьба
королевы Изабеллы II с инфантом доном  Франсиско  Ассизским  (по  прозвищу
Пакита) и свадьба Монпансье  с  "сестрой  Изабеллы,  более  красивой,  чем
королева, у которой были  прекрасные  глаза,  великолепные  волосы,  гордо
посаженная головка и очаровательное личико". Двойной брак  благословили  в
присутствии всего испанского двора в зале Послов Восточного дворца,  а  на
следующий день церемонию повторили в соборе  ue tra  e ora de  lo   Atocha
[Божьей Матери  Аточской  (исп.)]   на  ней  присутствовал  и  восхищенный
Александр Дюма. Через несколько дней (17 октября 1846 года) Дюма обедал  у
католической королевы в колонном зале. Стол был накрыт на сто персон.

  "Мы затерялись среди людей, которые не знали ни слова на нашем языке, -
писал Кювийе-Флери. - У Александра Дюма, как и  у  меня,  по  правую  руку
сидел епископ, по левую - камергер с ключом, перекинутым за спину. Но  так
как ключ этот не отмыкает уста, то Дюма вынужден был пожирать обед  молча,
а путевые наблюдения  ограничить  тонзурой  своего  соседа.  "В  жизни  не
встречал епископа уродливее", - заметил он после обеда..."

  Четверо  новобрачных  обошли  все  залы.  Изабелла  II,  которой   едва
исполнилось шестнадцать лет, была с ног до головы усыпана бриллиантами, но
"кожа у нее слишком темная и щеки лоснятся". Предсказывали, что  с  годами
"она станет такой же безобразно толстой, как и ее бабушка".  Король-супруг
(таков был отныне официальный титул Пакиты) казался  девчонкой,  одетой  в
форму  дивизионного  генерала   он  говорил  писклявым  голосом.   Молодые
правители, двоюродные брат и сестра, объединенные браком  по  политическим
соображениям, ненавидели  друг  друга  с  детства.  И,  наоборот,  инфанта
Луиза-Фернанда, герцогиня де Монпансье, гордая своим  Прекрасным  Принцем,
вся светилась от счастья. "Восхитительное существо! - писал  Кювийе-Флери.
- Лицо ее дышит прелестью и лукавством..."
  18 октября 1846 года Дюма-сын, которого, несмотря на Кончиту и Антонию,
преследовали воспоминания о Мари Дюплесси, написал ей из  Мадрида,  умоляя
простить его. Он раскаивался в несправедливой суровости.

  "Мутье приехал в Мадрид и сказал мне, что, когда он покидал  Париж,  вы
были больны. Разрешите  мне  присоединиться  к  числу  тех,  кого  глубоко
огорчают ваши страдания.
  Через неделю после того, как вы получите это письмо, я буду  в  Алжире.
Если я найду на почте хотя бы записочку от вас, из которой узнаю,  что  вы
простили мне то, что я совершил почти год назад, я возвращусь  во  Францию
менее грустным, если вы отпустите мне грехи, -  и  совершенно  счастливым,
если найду вас в добром здравии.
  Ваш друг А.Д."

  Когда догорели огни  последних  фейерверков,  Александр  Первый  и  его
"двор" отправились  в  Алжир.  Там  не  было  недостатка  в  развлечениях:
плавание на военном корабле "Велос"  ("Стремительный"),  визит  к  маршалу
Бюжо, освобождение французских пленных из рук арабов (Дюма столько  о  нем
рассказывал, что в конце концов сам в это поверил), банкет в его честь  на
Алжирском рейде, охота  на  орла,  покупка  грифа,  которого  он  окрестил
Югуртой, прогулка с остановкой в Тунисе (куда он в нарушение  всех  правил
привел французский военный корабль).
  Зато какой скандал подняла палата  по  его  возвращении!  -  Как  могло
случиться,  что  военный  корабль  вместе  с   командой   предоставили   в
распоряжение увеселителя публики? - Почему, - вопрошал граф  Кастеллан,  -
министр доверил "научную миссию" автору романов-фельетонов? - Правда ли, -
осведомлялся Мальвиль, депутат от Перигора, -  что  министр  сказал:  Дюма
откроет Алжир господам депутатам, которые о нем  ничего  не  знают?  -  Но
Сальванди не спасовал перед крикунами. Что касается Дюма, то он послал  им
секундантов:  депутаты  не  приняли  вызова,  ссылаясь  на   парламентскую
неприкосновенность. Мушкетер играл в этом деле самую выигрышную роль.
  Это кульминационный пункт карьеры Дюма. Власти обращаются с ним  как  с
особой  королевского   ранга.   С   появлением   каждого   нового   романа
увеличивается список его триумфов. Романы эти Маке и Дюма, или  Дюма-Маке,
переделывают  в  драмы,  на  которые  стекаются  толпы  народу.  Спектакль
"Мушкетеры" в Амбигю начинается в половине  седьмого  и  кончается  в  час
ночи. Теофиль Готье писал в своем фельетоне:

  "У нас  хватает  времени  познакомиться  с  героями,  привыкнуть  к  их
повадкам и поверить в их реальность... Пьеса, - добавлял  он,  -  выдержит
столько же представлений, сколько номеров газеты занял роман. А это не так
уж мало... Успех этой пьесы, - продолжает Готье, - тем более  замечателен,
что в ней нет и намека на любовь - там нет даже Арисии, чтобы кинуть кость
петиметрам. Правда, петиметры никогда не ходят на Бульвары. Притягательная
сила пьесы в идеях дружбы и верности - благородных идеях, которые  и  сами
по себе достойны стать содержанием любой драмы. В союзе четырех храбрецов,
объединивших  свои  помыслы,  сердца,  силу   и   доблесть,   есть   нечто
трогательное. Эти четыре  брата  -  братья  не  по  крови,  а  по  духу  -
образовали такую семью,  о  которой  можно  только  мечтать.  Кто  в  пору
доверчивой юности не пытался установить такие же отношения  но  -  увы!  -
они распадались при первой же трудности или первом же соперничестве  -  по
вине Ореста ли, Пилада ли, не все ль равно? В этом успех  романа  и  успех
пьесы..."

  Суждение умное и  даже  глубокое.  Да,  только  неиссякаемой  щедростью
натуры  Дюма-отца  можно  объяснить   его   удивительный   успех   и   его
безраздельное господство на сцене и в подвалах газет.



Глава пятая
СМЕРТЬ МАРИ ДЮПЛЕССИ

  Мы воздадим ей лучшую хвалу, сказав: душе ее так быстро
  наскучила жизнь, которую вело ее тело, что она убила  его,
  чтобы положить конец этому существованию.
  Поль де Сен-Виктор

  На письмо из Мадрида молодой Дюма не получил  никакого  ответа,  и  вот
почему.
  Мари никогда не хотела разрыва с ним. Но она "привыкла к тому, что  все
ее  привязанности  попираются,  привыкла  заключать  мимолетные  связи   и
переходить от одной любви к другой,  и  постепенно  стала,  -  пишет  Жюль
Жанен, - ко всему безразличной.  О  сегодняшней  любви  она  помышляла  не
больше,  чем  о   завтрашнем   увлечении".   Безразличной?   Нет,   скорее
смирившейся. Она "тосковала по тишине, покою и  любви.  У  нее  была  душа
гризетки,  которая  приспосабливалась,  как  могла,  к  телу  куртизанки".
Куртизанка старалась привлечь богатых любовников:  Штакельберга,  Перрего
гризетка искала друга сердца, который мог бы заменить ей Аде.
  И она нашла Франца Листа, которого ей представил  в  ноябре  1845  года
лечивший  ее  доктор  Корев,  странная  личность,  похожая  на  персонажей
Гофмана, полушарлатан, полугений. Лист -  великий  музыкант,  "прекрасный,
как полубог", только что порвал свою продолжительную связь с Мари Агу.
  Он был одним из наиболее заметных людей  своего  времени.  "Мадемуазель
Дюплесси вас хочет, и она вас завоюет", - сказал Жанен виртуозу.
  Она и впрямь завоевала его, и он никогда не смог ее забыть. "Вообще мне
не нравятся такие женщины, как Марион Делорм или Манон Леско. Но эта  была
исключением. Она  отличалась  удивительной  добротой..."  И  все  же  Лист
отказался связать свою жизнь с прекрасной куртизанкой и  даже  не  пожелал
поехать путешествовать с ней по Востоку, чего ей очень хотелось.
  Эдуар Перрего пригласил Мари в другое путешествие, весьма  неожиданного
свойства. Он увез ее в Лондон, и там 21 февраля 1846 года сочетался с  ней
гражданским  браком  перед  регистратором  графства  Мидлсекс.  Она  стала
графиней Перрего. Но при заключении брака, по всей  вероятности,  не  были
соблюдены необходимые формальности, так как церковное  оглашение  не  было
опубликовано. Он не мог считаться действительным во Франции, потому что не
был  утвержден  французским  генеральным  консулом  в  Лондоне,  как  того
требовал закон. К тому же по возвращении  в  Париж  супруги  по  взаимному
согласию вернули друг другу свободу. Так к чему же тогда этот необъяснимый
брак? Возможно, Перрего надеялся крепче привязать к  себе  Мари  Дюплесси
возможно, он хотел удовлетворить прихоть умирающей: у Мари к тому  времени
развилась  скоротечная  чахотка,  и  она  знала,  что  часы  ее   сочтены.
Лондонская свадьба i  extremi  [перед самой кончиной (лат.)] позволила  ей
украсить дверцы  своей  кареты  гербовыми  щитами.  "Лишь  самые  интимные
друзья, самые надежные советчики" знали, что она имеет  на  это  право.  У
поставщиков, которым она задолжала, вошло в привычку адресовать  счета  на
имя "графини дю Плесси".
  Но на самом деле она к этому времени чувствовала  себя  слишком  плохо,
чтобы быть по-настоящему женой или любовницей.  "Волнующая  бледность"  ее
щек сменилась лихорадочным румянцем. Она пыталась  искусственно  возродить
свою былую красоту при помощи блеска  драгоценностей.  Она  разъезжала  по
модным курортам, переселялась из Спа в Эмс  -  восхитительная  танцовщица,
Мари продолжала вызывать восхищение  но с каждым новым местом ее состояние
только ухудшалось. В счетах отелей стоит: "Молоко... Вливания..."

  Мари Дюплесси - Эдуард Перрею:
  "Я молю вас на коленях, дорогой Эдуар, простить меня  если вы меня  еще
любите, напишите мне всего два слова, слова прощения  и  дружбы.  Напишите
мне до востребования, Эмс, герцогство Нассау.  Я  здесь  одинока  и  очень
больна. Итак, дорогой Эдуар, скорее - прощение. До свидания".

  По возвращении в Париж Мари в течение нескольких недель еще  появлялась
на балах - лишь призрак, тень своей  былой  красоты.  Потом  настал  день,
когда она уже не смогла более покидать квартиру  на  бульваре  Мадлен.  Ей
минуло двадцать три года,  и  она  была  обречена.  И  вот  в  ее  комнате
появились "налой, крытый трипом" и "две позолоченные Девы  Марии".  Иногда
по вечерам, надев белый  пеньюар  и  обмотав  голову  красной  кашемировой
шалью, она садилась у окна и наблюдала, как проходят мимо светские дамы  и
кавалеры, направляясь ужинать после театра.
  Так как она не могла больше зарабатывать деньги своим истощенным телом,
ей пришлось продать одну за другой почти все  драгоценности,  к