чал схему Арсика.  По-моему,
он прикидывал в уме, потянет ли расчет.
   - У американцев ничего похожего я не встречал, - сказал он наконец. -
Может быть, посмотреть у японцев? Нужно заказать переводы.
   - Нет этого у японцев, - сказал я. - Вы же видите. Если бы такой эле-
мент был, все бы о нем знали...
   - Да, это, пожалуй, открытие, - с достоинством признал Игнатий  Семе-
нович. - Но как быть с авторством? Если я выполню основополагающие  рас-
четы...
   - Впишем всех, - сказал Арсик. - Гешу, вас и меня.
   - Я согласен, - сказал Игнатий Семенович.
   - Когда будем патентовать, решим этот вопрос, - сказал я. - Во всяком
случае, я этим заниматься не намерен, следовательно, никакого моего  ав-
торства в работе не будет.
   Игнатий Семенович пожал плечами и вернулся на свое  место  с  листком
Арсика. Я был вне себя от злости. Только сейчас я понял, как удружил мне
профессор Галилеев, подсунув старика. Игнатий Семенович был рекомендован
как автор сорока статей и обладатель семи  авторских  свидетельств.  Все
эти работы были коллективными. Между прочим, фамилия  Игнатия  Семеновиа
была Арнаутов. Это обстоятельство позволяло  ему,  как  правило,  стоять
первым в списке авторов. Тоже  немаловажно,  поскольку  при  ссылках  на
статьи обычно пишут: "В работе Арнаутова и др. с убедительностью показа-
но..." И так далее.
   Следовательно, Арсик со своей красивой и остроумной идеей  попадпл  в
рразряд "др.".
   "Ну нет! - подумал я. - Арсик будет стоять первым, чего бы мне это ни
стоило".
   Таким образом, Арсик откупился от меня идеей, и я позволил ему  зани-
маться, чем он хочет. Бог с нми! Если он хотя бы раз в полгода будет вы-
давать нечто подобное, его присутствие  в  лаборатории  себя  оправдает.
Лишь бы он не очень мешал своими разговорами о любви и непонятными  шут-
ками. Они расхолаживают коллектив.
   Вскоре я уехал в командировку. Все были при деле.  Игнатий  Семенович
раздобыл настольную вычислительную машину и рассчитывал элемент  Арсика,
сам Арсик возился с установкой, а лаборантки заканчивали  мою  схему.  В
лаборатории царил приятный моему сердцу порядок. Я уехал с легкой душой,
выступил на конференции и вернулся через три дня.
   Войдя по приезде в лабораторию, я сразу почувствовал что-то неладное.
Было какое-то напряжение в воздухе. Все сидели на тех же местах, будто я
и не уезжал, также тыкал в клавиши машины Игнатий Семенович,  но  что-то
уже произошло. Катя поздоровалась со мной не так, как обычно. Она взмах-
нула своими ресницами, опустила  глаза  и  пробормотала:  "Здравствуйте,
Геннадий Васильевич..." А Шурочка тревожно на нее взглянула. Обычно Катя
здоровалась сухо, одним кивком. Арсик приветственно помахал  мне  рукой.
Другая его рука, левая, лежала на установке и была обтянута  у  запястья
тонкой ленточкой фольги, от которой тянулся провод к коммутирующему уст-
ройству. Помахав правой рукой, Арсик впился в окуляры  и  отключился  от
внешней жизни.
   - Как дела? - спросил я.
   - Мы все сделали, - сказала Шурочка.
   Катя сидела, отвернувшись.
   - Молодцы, - похвалил я и подошел к своей установке.
   Катя вдруг вскочила и выбежала из лаборатории, пряча  лицо.  Я  успел
заметить, что глаза у нее полны слез и тушь с ресниц ползет грязноватыми
струйками по щекам.
   - Что случилось? - спросил я Шурочку.
   - Ничего! - вызывающе сказала она. - Это вас не касается.
   - Все, что происходит в лаборатории в рабочее время, касается меня, -
сказал я. - Если я могу  чем-нибудь  помочь  или  требуется  мое  вмеша-
тельство...
   - Ваше вмешательство безусловно требуется, - произнес Игнатий Семено-
вич.
   Арсик оторвался от окуляров и сказал:
   - Игнатий Семенович, не желаете ли взглянуть?
   Старик испуганно вздрогнул, замахал руками и закричал:
   - Не желаю! Не испытываю ни малейшего желания! Занимайтесь этими глу-
постями сами! Растлевайте молодежь!
   - Ну-ну, уж и растлевайте! - добродушно сказал Арсик.
   - Может быть, мне объяснят, что происходит? - сказал я,  тихо  свире-
пея.
   - Геша, все тип-топ, - сказал Арсик.
   Шурочка ушла искать и успокаивать Катю, а я принялся  проверять  соб-
ранную схему. Это отвлекло мое внимание и позволило забыть о  случившем-
ся. Но ненадолго. Через полчаса вернулась Катя с умытым лицом. Под  гла-
зами были красные пятна. Проходя мимо Арсика, она прошептала:
   - Я тебе, Арсик, этого не прощу!
   - Катенька, не надо! - взмолился Арсик. - Это пройдет.
   - Я не хочу, чтобы это проходило, - твердо сказала Катя.
   Я сделал вид, что ничего не слышу, хотя в уме уже строил  разные  до-
гадки. Потом подчеркнуто холодным тоном я дал лаборанткам следующее  за-
дание и углубился в работу.
   Вскоре пришла ученый секретарь  института  Татьяна  Павловна  Сизова,
стала требовать очередные планы, списки статей, заговорила о  перспекти-
вах и прочее. Между этим прочим она спросила, когда защитится Арсик.
   - Никогда! - сказал Арсик.
   - Когда напишет работу, - пожал плечами я. - Идея у  него  уже  есть,
осталось оформить.
   - А это в науке самое главное, - наставительно заметил Игнатий  Семе-
нович, вписывая в журнал цифры. - Да-да! Не головокружительные  идеи,  а
черновая будничная работа.
   И он сурово поджал губы.
   - Что вы можете знать о моей работе? - медленно начал Арсик,  повора-
чиваясь на стуле к Игнатию Семеновичу. - Разве вы  когда-нибудь  удивля-
лись? Разве  плакали  вы  хоть  раз  от  несовершенства  мира  и  своего
собственного несовершенства? Музыка внутри нас и свет.  Пытались  ли  вы
освободить их?
   Я испугался, что Арсик опять разыгрывает дурачка. Но он говорил  тихо
и серьезно. Татьяна Павловна словно окаменела, смотря Арсику в рот. Ста-
рик напрягся и побелел, но возражать не пытался. А Арсик продолжал  свою
речь, точно читал текст проповеди:
   - Мы заботимся о прогрессе. Мы увеличиваем поголовье машин и произво-
дим исписанную бумагу. А музыка внутри нас все глуше, и свет  наш  мерк-
нет. Мы обмениваемся информацией, покупаем ее, продаем, кладем в  сбере-
гательные кассы вычислительных машин, а до сердца достучаться не  можем.
Зачем мне занть все на свете, если я не знаю главного - души своей и  не
умею быть свободным? Если я забыл совесть, а совесть забыла  меня?  Одна
должа быть наука - наука счастья. Других не нужно...
   - Я не совсем понимаю, - сказал Игнатий Семенович.
   - Ну, я пошла, - пролепетала Татьяна Павловна и удалилась  на  цыпоч-
ках.
   - Извините меня, - сказал Арсик и тоже вышел.
   Шурочка, стоявшая у дверей и слушавшая Арсика прикрыв глаза, с экста-
тическим, я бы сказал, вниманием, выскользнула за ним. Катя закусила гу-
бу и ушла из лаборатории, держась неестественно прямо.  Остались  только
мы с Игнатием Семеновичем.
   - Он совсем распустился, - сказал старик.  -  Демонстрирует  девушкам
свои картинки. Сам смотрит на них целыми днями... Это же бред  какой-то,
что он говорил!
   Я подошел к установке Арсика. На коммутационной панели был расположен
переключатель. На его указателе были деления. Возле каждого деления сто-
яли нарисованные шариковой ручкой значки: сердечко, пронзенное  стрелой,
скрипичный ключ, вытянутая капля воды с  заостренным  хвостиком,  черный
котенок, обхвативший лапами другое сердечко, уже без стрелы, и кружок  с
расходящимися лучами - по-видимому, солнышко.
   - Только ради Бога не смотрите в окуляры, - предупредил Игнатий Семе-
нович.
   - А вы смотрели?
   - Упаси боже! - сказал старик. - Я один раз посмотрел, когда там  жи-
вопись была. Потом неделю рубенсовские женщины снились.
   - Все равно она выключена, - сказал я и отошел к своему столу.
   Указатель переключателя сомтрел на черного котенка, обнимающего  сер-
дечко. "Надо поговорить с Арсением", - решил я про себя.
   Вскоре я пошел обедать. Столовой в нашем институте нет, мы ходим обе-
дать в соседнее кафе. Я вышел из институтского подъезда и в скверике  на
скамейке увидел Арсения и Шурочку. Они сидели и курили. Рука Арсика  об-
нимала плечи Шурочки. Сидели они совершенно неподвижно, и на лицах обоих
было глупейшее выражение, какое бывает у  влюбленных.  "Только  того  не
хватало в нашей лаборатории! - подумал я. - Теперь начнутся сплетни, на-
меки на моральный облик и тому подобное. Арсик ведь  не  мальчишка!  Ему
следовало бы вести себя осторожнее".
   Не могу сказать, чтобы я обрадовался этому открытию как  руководитель
коллектива.
   Но на этом приключения дня не кончились. Когда я пришел из кафе,  Ар-
сика и Шурочки на скамейке не было. Не было их и в лаборатории. За уста-
новкой Арсика сидела Катя, впившись в окуляры. Ленточка фольги  обхваты-
вала ее запястье. Переключатель был в  положении  "сердечко,  пронзенное
стрелой". Игнатий Семенович нервно тыкал в клавиши и причитал:
   - Ну зачем вам это, Катя? Я не понимаю! Это же безнравственно в конце
концов... Вы молодая, красивая девушка...
   - А вы божий одуванец. Отстаньте от меня, - нежнейшим голосом провор-
ковала Катя, не отрываясь от окуляров.
   - Это же наркомания какая-то! - скричал Игнатий Семенович.  -  Вы  не
отдаете себе отчета.
   - Не отдаю, - согласилась Катя. - Только отстаньте.
   - Кто включил установку? - спросил я.
   Катя отвела глаза от окуляров и посмотрела на меня. И тут я  испугал-
ся. Я никогда не видел у женщин такого выражения лица. Даже в кино. Нет,
вру... Видел, видел я такое выражение. Но это было так  давно  и  я  так
прочно запретил себе вспоминать о нем, что сейчас испугался и мысли  мои
смешались.
   В глазах Кати был зов, призыв - что за черт, не знаю как  выразиться!
Губы дрожали - влажные, нежные, зрачки были расширены, от Кати  исходило
притяжение. Я его ощущщал и схватился за край стола, чтобы не сделать ей
шаг навстречу.
   - Что с вами?! - закричал я. - Кто разрешил включать установку?
   Катя отстегнула алюминиевую ленточку с запястья и взяла со стола  из-
мерительный циркуль из готовальни Арсика. Затем  она  тщательно  вонзила
обе иголочки в тыльную сторону своей ладони. На ее  лицо  стало  возвра-
щаться нормальное выражение. Но довольно медленно.
   Потыкав себя еще циркулем для верности, Катя встала со стула и прошла
мимо меня на свое рабочее место. На мгновенье у меня, как говорят, пому-
тилось в голове.
   - Я заявлю в местком, - сказал Игнатий Семенович.
   Вскоре пришел Арсик, сумрачный недовольный. Шурочка так и  не  появи-
лась. Арсик не работал, а сидел, смотря в окно  и  тихонько  насвистывая
одну из модных песенок. Естественно, о любви.
   Катя сомнамбулически перебирала инструменты на своем столике.
   Я с трудом дождался конца рабочего дня. Ровно в пять пятнадцать Игна-
тий Семенович выключил машину, сложил исписанные листки на край стола  и
удалился, сдержанно попрощавшись. Арсик не шевелился. Катя схватила  су-
мочкуу и пробежала мимо меня к двери. Мы наконец остались одни  с  Арси-
ком.
   - Слушай, что происходит? - спросил я.
   - Я сам не понимаю, - с тоской сказал Арсик. -  Но  жутко  интересно.
Хотя тяжело.
   - Пожалуйста, популярнее, - предложил я.
   - Иди сюда. Посмотри сам, - сказал он.
   С некоторой опаской я подошел к его установке и дал  Арсику  обмотать
свое запястье ленточкой. Арсик настроил установку и повернул  окуляры  в
мою сторону.
   - Садись и смотри, - сказал он.
   2
   Сначало было желтое - желтее не придумаешь! - пространство перед мои-
ми глазами. Именно пространство, потому что в нем был объем, из которого
через несколько секунд стали появляться хвостатые зеленые звезды,  похо-
жие формой на рыбок-вуалехвосток. Они словно искали себе место,  переме-
щаясь в желтом объеме. И объем этот тоже менялся, постепенно густея, на-
ливаясь спелостью, напряженно дрожа и  подгоняя  маленьких  рыбок  к  их
счастливым точкам. Почему я подумал о точках  -  счастливые?  Да  потому
лишь, что следил за зелеными звездочками с непонятным  мне  и  страстным
желанием счастливого, праздничного исхода их движений.
   Я чувствовал, что должен быть в желтом мире, открывшемся передо мной,
веселый союз хвостатых рыбок - единственно  возможное  сочетание  точек,
образующее мою гармонию; и я направлял их туда своими мыслями,  а  когда
они все, взмахнув зеленоватыми вуалями, заняли в объеме истинное положе-
ние, я услышал музыку. Это был вальс на скрипке, как я понял много позд-
нее, фантазия Венявского на темы "Фауста" Гуно - тогда я  не  знал  этой
музыки. И звездочки мои рассыпались искрами и расплылись, потому что я с
удивлением ощутил на своих глазах слезы.  Да  что  же  это  такое?  Меня
больше не было, я оказался растворенным в этом объеме,  и  только  тихий
стук пульса о ленточку фольги доносился из прежнего мира.
   А затем образовались три линии - изумрудная, густая с тонкими мрамор-
ными прожилками, нежно-зеленая, прозрачная и бледная, похожая  на  столб
света. И они тоже перемещались, скрещивались, образуя в местах скрещения
немыслимые сочетания цветов, пока не нашли  единственного  положения,  и
тогда сменилась музыка, а в об[cedilla]еме вырисовалось то забытое  мною
лицо, которое я не позволял себе вспоминать  уже  десять  лет,  -  глаза
прикрыты, выражение боли и счастья, и Моцарт, скрипичный  концерт  номер
три, вторая часть.
   Моцарт тоже позднее, гораздо позднее вошел в мою жизнь.
   А я уже гнал сквозь пространство новые картины, подстегивая их  нерв-
ным ритмом пульса, и чувствовал, как от моего сердца отделается тонкая и
твердая пленка, - это было больно.
   Самое главное, что время перестало существовать. Секунды падали в од-
ну точку, как капли, и эта точка была внутри меня, поему-то за языком, в
гортани.
   Ком в горле, десять лет жизни.
   Что-то щелкнуло, и меня не стало.
   "Медленно я сообразил, что я жив, что я сижу на стуле в своей лабора-
тории, что у меня затекла нога от неудобной позы,  что  я  оторвался  от
окуляров и вижу лицо Арсика, что за окнами темно.
   Арсик виновато улыбался.
   - Сразу много нельзя, - сказал он. - Тебе будет тяжело.
   - Хочу еще, - сказал я, как ребенок, у которого отняли игрушку.
   Арсик наклонился ко мне, взял за плечи и сильно тряхнул. Это помогло.
Я глубоко вздохнул и заметил еще ряд вещей в лаборатории.  Пыльные  неп-
рибранные полки с приборами, железную раму в углу и аккуратный стол  Иг-
натия Семеновича.
   - Как ты это делаешь? - спросил я.
   "- Не знаю, - сказал Арсик. - Каждый делает это сам. Плохо,  что  они
научились самостоятельно пользоваться установкой.
   - Кто?
   - Шурочка и Катя... Они очень влюбились.
   - В кого? - тупо спросил я.
   - Катя в тебя, - сказал Арсик.
   Два часа назад подобное сообщение вызвало бы во мне ярость  или  нас-
мешку. Или то и другое вместе. Теперь я почувствовал ужас.
   - Что же теперь будет? - спросил я растерянно.
   - Пиво холодное, - сказал Арсик. - Иди домой. Что будет, то и будет.
   Ночью мне снились желто-зеленые поля с синими бабочками над  ними.  И
еще лицо Кати, про которую я знал, что это не Катя, а та далекая девочка
моей юности, с которой... Нет, это слишком долго и сложно рассказывать.
   Проснулся я рано и, лежа в постели, принялся  уговаривать  себя,  что
ничего особенного не произошло. Нервы расшатались. Неудивительно  -  все
идет не так, как мне бы хотелось: результатов нет, время проходит, а тут
еще незапланированная любовь.
   Я боялся идти на работу. Боялся встречи с Катей.
   Катя на десять лет младше меня. Ей девятнадцать. Я это  поколение  не
понимаю. Неизвестно, что может ей взбрести в голову. Влюблялась бы  себе
на здоровье в кого-нибудь другого. Я здесь совершенно ни при чем,  ника-
кого повода я не давал. Более того, своим поведением я  решительно,  как
мне кажется, не допускал возможности в себя влюбиться. Собственно, поче-
му я должен думать об этом? У меня своих забот хватает.
   "Размышляя таким образом, я настроил себя воинственно, еще раз недоб-
рым словом помянул так называемую любовь, вскочил с кровати, умылся, по-
чистил зубы и отправился в лабораторию.
   Слава Богу, Катя не пришла. Она позвонила и сказала  Шурочке,  что  у
нее поднялась температура. Арсика это сообщение взволновало, он даже пе-
ременился в лице, взъерошил волосы и принялся выхаживать по комнате. Иг-
натий Семенович сделал ему замечание. Он сказал, что Арсик мешает  тече-
нию его мыслей. Арсик клацнул зубами, как Щелкунчик, и прошипел:
   - Мыссс-лей!
   Потом он уставился в окуляры и стал трещать переключателем. Он  расс-
матривал свои картинки часа два. Когда он оторвался  от  них,  его  лицо
выглядело усталым, печальним и больным. Было видно, что Арсик плакал, но
слезы успели высохнуть.
   - Надо что-то делать, - пробормотал он.
   Шурочка подбежала к нему и, обняв, стала гладить по голове. Арсик си-
дел, опустив руки. Старик не выдержал этой картины, выскочил из-за стола
и выбежал из лаборатории. Я тоже почувствовал настоятельное желание уда-
литься.
   - Арсик, миленький, хороший мой... - шептала Шурочка. - Не  надо,  не
смотри больше, тебе нельзя. Давай я буду смотреть дальше. Хорошо? Да?
   Прикрикнуть, наорать, взорваться - вот что мне  нужно  было  сделать.
Только это могло помочь. Но я сидел как пришитый к стулу. Я  сомтрел  на
них, а в душе у меня все переворачивалось.  Голова  кружилась,  а  мысли
прыгали в ней, как шарики в барабане "Спортлото". Неизвестно, какой  ша-
рик выкатится.
   Арсик примотал руку Шурочки к установке и усадил ее перед  окулярами.
Сам он вышел курить в коридор, невесело усмехнувшись мне.
   В этот момент позвонили из месткома.
   - Зайдите ко мне, - сказал наш председатель.
   Я поплелся, предчувствуя нежелательные и нехорошие  разговоры.  Перед
председателем лежало заявление, написанное рукою Игнатия Семеновича. Са-
мого старика в месткоме уже не было.
   - Что там у вас происходит? -  спросил  председатель  и  прочитал:  -
"Низкий моральный облик и вызывающее поведение товарища Томашевича А. Н.
отрицательно сказываются на молодых сотрудницах. Вместо работы  по  теме
Томашевич А. Н. занимается сомнительными психологическими опытами,  гра-
ничащими со спиритизмом и черной магией..."
   - Ничерта он не смыслит в спиритизме, - сказал я. Я имел в виду Игна-
тия Семеновича.
   Председдатель подумал, что это я об Арсике.
   - Значит таких фактов не было? - спросил он.
   - Черной магии не было, - твердо сказал я.
   - А что было? Аморальное поведение было?
   - Что такое аморальное поведение? - тихо спросил я.
   - Ну, знаете! - воскликнул председатель. - Да они у  вас  целуются  в
рабочее время в рабочих помещениях!.. Какой гадостью он их пичкает?
   - Кто? Кого? - спросил я, чтобы оттянуть время.
   - Да этот Арсик ваш знаменитый!
   Я вяло возразил. Сказал, что Арсик проводит уникальный эксперимент  и
ему требуются ассистенты. Мои оправдания разозлили меня, потому что я до
сих пор не знал сути экспериментов Арсика.
   - Идите и разберитесь, - сказал председатель. - Чтобы таких  сигналов
больше не было.
   Я вернулся как раз вовремя. В тот момент, когда  нужно  было  кричать
"брек", как судье на ринге. Шурочка и Игнатий Семенович стояли друг  пе-
ред другом в сильнейшем возбуждении и выкрикивали слова, не слушая  воз-
ражений.
   - Ваша мораль! Шито-крыто! Гадости только делать исподтишка умеете! -
кричала Шурочка.
   - Не позволю! Я сорок лет!.. Поживите с мое - увидим! - кричал  Игна-
тий Семенович.
   Арсик стоял у окна, обхватив голову руками, и медленно  раскачивался.
Он постанывал, как от зубной боли. На лице у него была  гримаса  страда-
ния.
   - Стоп! - крикнул я.
   Старик и Шурочка замолкли, дрожа от негодования. Арсик шагнул ко  мне
и принялся говорить чуть ли не с мольбой, как будто убеждая в том, о  ем
я понятия не имел.
   "- Нет, нельзя так, нельзя! Он же не виноват, что  вырос  таким.  Жил
таким и состарился. Я не имею права перечеркивать всю его жизнь, правда,
Геша? Каждый человек должен иметь уверенность, что живет достойно. Но он
должен и сомневаться в этом,  испытывать  себя...  Тогда  унего  совесть
обостряется. Она как бритв