ОФ. Думаю, так.
     ХРИСТИАНИН. И какой же,  я  спрашиваю,  они  определили  путь  к  этому
высшему благу, то есть к достижению добродетели?
     ФИЛОСОФ. Конечно, само усердное испытание морального  выбора,  то  есть
упражнение по овладению телом, так  чтобы  добродетель  можно  было  назвать
доброй волей, закрепленной в качестве свойства (in habitum).
     ХРИСТИАНИН. И они определяют, кто такой блаженный?
     ФИЛОСОФ. Блаженным они называют того, кто как бы  хорошо  подогнан,  то
есть тот, кто хорошо и легко ведет себя при всех [обстоятельствах]; иначе  -
быть блаженным это обладать добрыми нравами, то есть добродетелями.
     ХРИСТИАНИН. Разве они придают хоть какую-нибудь цену бессмертию души  и
блаженству будущей жизни?  Ожидают  ли  они  его  [как  воздаяние]  за  свои
заслуги?
     ФИЛОСОФ. Да, конечно, но что с того?
     ХРИСТИАНИН. Разве они не считают, что  наибольшее  [блаженство  -  это]
блаженство той жизни,  когда  никакая  печаль  из-за  страсти  не  сокрушает
признанного ими [за благо], так что мы надеемся, что высшее благо человека и
истинное блаженство там лучше, чем здесь?
     ФИЛОСОФ. Как ты сказал, наибольший покой той жизни состоит в том, чтобы
избежать всякой страсти. Но когда  печаль  прекращается,  они  говорят,  что
блаженство никоим образом не может возрасти, если не увеличится добродетель;
и говорят, что никто из них не  становится  блаженнее,  если  не  становится
добродетельнее, и, как я сказал, они определяют, что само  счастье  есть  то
же, что имеет силу через  добродетели.  Потому  и  каждый,  пока  он  терпит
[преследование] за справедливость и, как  говорится,  терпением  заслуживает
тем  большие  [заслуги],  тот  равно  блажен  среди  мучений,   как   прежде
указывалось, ибо он равно добр. Ведь его  добродетель  как  бы  ни  казалась
большей по сравнению с прежней, однако никоим образом не возросла  от  муки,
но благодаря муке она обнаружила, какой она была. Ведь ничто  из  того,  что
касается телесного покоя или скорби не может увеличивать или уменьшать  наше
блаженство, если добродетель сохраняет дух в этом [своем] намерении. Неужели
сам ваш  Христос,  страдая,  умалил  свое  блаженство  или  увеличил  [его],
воскреснув? Никоим образом: следовательно, поскольку в ином мире те телесные
печали преходят, то неужели ты можешь думать, что мы будем в  будущем  более
блаженными, если в будущем не станем лучше.
     ХРИСТИАНИН. Что, если станем?
     ФИЛОСОФ. Там [мы будем] блаженнее, потому что [мы будем] лучше.
     ХРИСТИАНИН. Ту жизнь, как ты  сказал,  вы  ожидаете  как  воздаяние  за
заслуги; тогда как здесь идет борьба с пророками, там - венец победы.
     ФИЛОСОФ. Это всем ясно.
     ХРИСТИАНИН. Каким же, следовательно, образом там должно получить  плату
за [земную] битву, если там не вести более счастливой жизни, и если та жизнь
не лучше и не блаженней? Потому  что  если  та  жизнь  блаженнее  этой,  то,
конечно, и те, кто наслаждается ею, будут, кажется, блаженнее, чем здесь.
     ФИЛОСОФ. Как я уже сказал, они там блаженнее,  если  становятся  лучше.
Иного мы не допускаем. Действительно, тот, кто получил венец, не  наделяется
большей доблестью, чем то было  прежде,  во  время  сражения;  его  сила  не
увеличилась, хотя она больше прежнего проявляется и познается;  более  того,
возможно,  что  удар  (conflictus)  уменьшается  от  самого  бремени;  жизнь
победителя не лучше жизни бойца, она только приятнее.
     ХРИСТИАНИН. Как ваши  доктора,  так  и  наши,  а  также  и  все  прочие
причисляют к [числу] зол бедность, болезнь, смерть  и  другие  неприятности,
[происходящие] от вражды или страстей, и из-за того, что они  противоположны
добродетелям, они причиняют много пороков как  душе,  так  и  телу,  которые
также надо причислить к числу зол, например, хромоту для тела  или  слепоту,
слабоумие или забывчивость. Рассуждая о противоположностях, Аристотель пишет
в своих "Категориях": "Благу, - говорит он, - необходимо противоположно зло;
это  ясно  при  каждом  отдельном  противопоставлении;  например,   здоровью
противоположна болезнь, праведности - неправедность и мужеству  трусость,  и
одинаково в других случаях. Но злу иногда противоположно  благо,  иногда  же
зло. В самом деле, недостатку, который  есть  зло,  противоположен  избыток,
который также есть зло. [:] Но такого рода  противоположность  можно  видеть
лишь в немногих случаях, большей же частью злу противоположно благо" [35]. И
Туллий   в   своей   "Топике",   когда   определяет    место    относительно
противоположностей, говорит: "Если здоровье - благо, то болезнь - зло" [36].
И сам Господь говорит о  покое,  который  Он  пожаловал  повинующимся,  и  о
гонениях, которые Он наслал непокорными устами пророка: Я, Господь, делающий
добро и творящий зло [(Исайя, XV, 7)] [37].  Ив  Евангелии  Господь  говорит
богачу о земных благах и зле: Ты получил уже доброе твое в  жизни  твоей,  а
Лазарь злое (Лука, XVI, 25). Тот прежде ваш, а  затем  наш  Августин,  также
рассматривает смерть как зло: "Как Закон, - говорит он, - не есть зло,  хотя
он усиливает вожделение грешащих, так и  смерть  не  есть  добро,  хотя  она
увеличивает славу  претерпевающих  ее  [:]  и  делает  мучениками"  [38].  В
действительности Закон - благо, ибо он ставит запрет на грех.  Смерть  же  -
зло, потому что она - дань греха. Но как неправедные пользуются  благами  во
зло, так и праведные пользуются злом  во  благо,  потому  и  случается,  что
злодеи могут пользоваться Законом во зло,  хотя  Закон  -  благо,  и  благие
умирают во благо, хотя смерть - это зло.
     ФИЛОСОФ. Будь добр, к чему ты клонишь?
     ХРИСТИАНИН. Я хотел бы, чтобы ты понял, насколько та жизнь лучше,  [чем
эта], потому что, бесспорно, она совершенно свободна от земного зла и  также
полностью далека от греха, так что там не только не грешат, но  и  не  могут
грешить. Если бы та жизнь не была  лучше  настоящей,  если  бы  не  ценилась
больше, то напрасно было бы полагаться  на  воздаяние.  В  противном  случае
скорее, казалось бы, что она не лучше, безрассудно было бы  предпочитать  ее
[жизни  дольнего  мира],  и  те,  кто  этого  желает,  подходят  [к   этому]
безразлично.
     ФИЛОСОФ.  Конечно,  теперь  мне  нужно  признать,   что   ты,   как   я
убедился,истинно замечательный (primus)  философ,  и  не  стоит  неосторожно
возражать на столь убедительный аргумент. Но людям,  судя  по  предложенному
тобой рассуждению, в горнем мире (ibi) скорее, чем  в  дольнем  (hie)  нужно
ожидать высшего блага. И, может  быть,  в  том  и  состояла  мысль  Эпикура,
определявшего высшее благо как удовольствие, потому что это  -  такой  покой
души, что  это  состояние  нельзя  нарушить  ни  извне  какой-либо  телесной
печалью, ни  изнутри  каким-либо  сознанием  греха,  то  есть  [этот  покой]
противостоит пороку, так что полностью устрояется Его высшая воля? До тех же
пор, пока что-то сопротивляется нашей воле, либо ее  не  хватает,  истинного
блаженства нет вовсе. Это всегда  происходит  именно  так,  пока  живется  в
дольнем мире, и душа, отягощенная весом земного тела, как бы  заключенная  в
своего рода темницу, не наслаждается истинной свободой. Кто, в  самом  деле,
не жаждет иногда зноя, пока коченеет [от холода], либо наоборот, или [кто не
желает] ясной погоды, пока изнемогает от дождя? Или гораздо  лучше  питаться
или одеваться? Бесконечно много и другого, на что мы  не  обращаем  внимания
ввиду столь очевидной истины, но что навязывается нам вопреки желаниям  либо
наотрез отказывается по желанию. Если  же  на  основании  разума  нам  нужно
оценить высшее благо будущей жизни, то, я думаю, что путь, ведущий туда, это
добродетели, которыми украшают нас здесь. Именно на  них  нам  теперь  нужно
тщательнее обратить внимание.
     ХРИСТИАНИН.  Вот  до  чего  дошла  наша  дискуссия:  до  высшего  блага
человека, или как сказано, до цели  блага  -  блаженства  будущей  жизни,  и
добродетели мы считаем средством достичь его.  Но  прежде  я  хочу  сравнить
наше, то есть христианское учение о  высшем  благе  с  вашим:  той  из  них,
которая имеет более обстоятельное  учение  об  этом  благе  или  побуждение,
должна быть признана более совершенной, и ей нужно более  повиноваться.  Что
касается Ветхого Завета, которым славятся  иудеи,  то  ты  думаешь,  что  ты
наилучшим образом показал, что там  не  было  обетовано  никакого  воздаяния
блаженства и не было приложено призыва [к его  достижению].  Господь  Иисус,
напротив, когда передал нам Новый Завет,  тотчас  с  самого  начала  заложил
такое основание своей доктрины, которое  равно  побуждает  как  к  презрению
мира, так и к желанию [вечного] блаженства, говоря:  Блаженны  нищие  духом,
ибо их есть Царство Небесное (Матфей, V,  3)  и  несколько  далее:  Блаженны
изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное (там же V, 10). И если  мы
сосредоточенно обдумаем это, то получат  применение  все  заветы  Его,  либо
увещания: в надежде на высшую и вечную небесную  жизнь  нужно  презреть  все
блага или претерпеть противоположное, [то есть бедствия]. Потому я  полагаю,
что ваши доктора никогда не касались  [этой  цели]  или  же  -  равно  -  не
направляли к цели блага ваши души.
     Потому, если таковые были, то укажи, обозрев все  уставы  вашей  этики,
или же, если не можешь указать, то  придется  признать,  что  учение  Христа
настолько  совершеннее  и  превосходнее,  насколько  оно  поощряет   нас   к
добродетели во имя более высокой причины или надежды, тогда как вы считаете,
что нужно домогаться или бежать добродетелей или  -  наоборот  -  [пороков],
скорее из-за самих себя, чем из-за иного. Оттого вы считаете,  что  то  надо
называть почтенным, а это - постыдным. Почтенным вы, конечно, называете  то,
что ценится само по себе и благодаря себе, а не то,  чего  нужно  домогаться
ради иного. Также - напротив - и постыдным [вы  называете]  то,  чего  нужно
избегать из-за его собственной мерзости. Ведь то, чего нужно домогаться  или
избегать ради иного, это вы скорее называете полезным или бесполезным.
     ФИЛОСОФ.  Точка  зрения  [на   благо],   по   мнению   наших   предков,
действительно, такова, как более полно  ее  высказал  М.  Туллий  во  второй
[книге] "Риторики". Тем не менее, когда утверждается:  к  добродетели  нужно
стремиться ради себя, а не ради другого, - то вовсе не исключается воздаяние
за заслуги, но устраняется стремление к  земным  выгодам.  Кроме  того,  как
напоминает ваш Боэций во второй [книге] "Топики", вслед за Фемистием, мы  не
утверждали, что блаженство есть цель добродетелей, то есть конечная причина.
Там, когда он [говорит] о сопредельном  месте,  он  приводит  пример:  "Если
блаженное то же, что благое, то праведность тоже блага. В самом деле,  благо
- цель праведности, - говорит он, - так что если кто-либо живет праведно, то
[этим] он приводится к блаженству". Вот здесь он откровенно показывает,  что
блаженство полагалось как воздаяние за праведную жизнь,  и  нам  нужно  жить
праведно по интенции, чтобы добиться такого [воздаяния]. Это-то  блаженство,
как я думаю, Эпикур  и  называет  удовольствием,  а  ваш  Христос  Царствием
Небесным. Важно ли, каким именем это называется? Пока речь  идет  о  том  же
самом, и блаженство не различается,  и  интенция  не  предпочитается  ничему
иному ни у философов, которые живут в праведности, ни у христиан;  так  что,
как вы, так и мы решаем жить праведно здесь, чтобы быть прославленными  там,
и мы сражаемся с пороками, чтобы увенчаться там за заслуги  в  добродетелях,
то есть овладев там - в качестве вознаграждения - высшим благом.
     ХРИСТИАНИН. Напротив, насколько я понимаю, наши и ваши интенции, как  и
заслуги, в этом мире сильно разнятся и мы не в меру расходимся  [во  мнении]
об этом самом высшем благе.
     ФИЛОСОФ. Прошу, разъясни это, если можешь.
     ХРИСТИАНИН. Никто не говорит точно о высшем благе,  благодаря  которому
обнаруживается нечто большее. Ведь никак нельзя назвать крайним, или высшим,
то, что по отношению к нему есть низшее или меньшее. Итак,  несомненно,  что
все   блаженство   или   человеческая   слава   безусловно   и    невыразимо
трансцендируются  божественностью.  Ничто  нельзя   прямо   назвать   высшим
[благом], кроме этого. Ничто, помимо этого, по праву  не  называется  высшим
благом.
     ФИЛОСОФ. Здесь мы ничего не утверждаем о  высшем  благе  абсолютно,  но
только о высшем благе человека.
     ХРИСТИАНИН. Но мы не можем прямо говорить даже о высшем благе человека,
раз отыскивается нечто большее, чем благо человека.
     ФИЛОСОФ. Это совершенно ясно.
     ХРИСТИАНИН. Я спрашиваю, блаженнее ли в этом блаженстве  один  другого,
так как в этом мире случается, что один будет праведнее или святее  другого,
так что очевидно, что по разности заслуг и воздаяние разное?
     ФИЛОСОФ. Но если так, то что [в результате]?
     ХРИСТИАНИН. Впрочем, если это так, то следует, чтобы ты согласился, что
в ином мире один человек становится блаженнее другого,  и  вследствие  этого
никоим образом  нельзя  называть  высшим  благом  человека  блаженство  того
человека, которое меньше. Отсюда следует, что не  называется  уже  блаженным
тот, кто блажен менее другого. Ведь, как ты определил, высшее  благо  -  это
то, благодаря чему каждый блажен, когда его достигает:  или,  следовательно,
ты признаешь, что тот, кто там меньше другого, [тоже]  обрел  высшее  благо,
или же ты признаешь, что он наименее блажен, но исключительно от  того,  что
там  нет  никого  блаженнее.  Ведь  если  то,  что  достигнуто,  делает  его
блаженным,  то,  конечно,  по  вышепредложенному  определению,  это  следует
назвать высшим благом.
     ФИЛОСОФ. Погоди немного, прошу, и обрати внимание на то, что  я  сейчас
добавлю к [сему] новейшему  вопросу,  так  как  можно  исправить  оплошность
высказывания, ибо мы, как решено, собрались для поисков  истины,  а  не  для
похвальбы.
     ХРИСТИАНИН. Одобряю и соглашаюсь  с  тем,  что  ты  говоришь.  Ведь  не
следует браниться нам, всем сердцем занятым раскрытием  истины,  уподобляясь
детским  либо  неуместным  декламациям.  Если   им   и   уступают   где-либо
неосторожно, то, чтобы не предоставить повода для причинения стыда тому, кто
имеет намерение учиться или учить, там никоим образом  нельзя  прощать  ложь
ради [одного лишь] удовольствия рассуждать. Следовательно,  мы  даем  полное
право либо для изъявления, либо для исправления мысли.
     ФИЛОСОФ. Напомни, что я сказал и учти  изначальные  условия,  там  было
сказано: "Но если это так, то что?" В действительности ли  многим  философам
казалось, что все добродетели вместе присущи всем  добрым  людям?  И  никоим
образом не почитается благим тот, кому не хватает какой-либо добродетели;  и
из-за этого нет никакого различия между всеми добрыми людьми ни  в  заслугах
этой жизни, ни при воздаянии блаженства. Так что если  это  именно  так,  то
одно и то же блаженство воздается всем, и все равно  становятся  блаженными,
получая высшее благо. Эта мысль ясно выражена Туллием во  второй  книге  "Об
обязанностях" такими словами: "Справедливость даже без дальновидности  имеет
достаточно авторитета, дальновидность же без справедливости не имеет никакой
цены для установления веры. Лишь только ты представишь  кого-то  очерненным,
то он навлекает на себя тем более ненависти и подозрения, чем  он  хитрее  и
изворотливее. По этой причине справедливость в сочетании с проницательностью
будет  иметь  для  снискания   доверия   столько   сил,   сколько   захочет;
справедливость без благоразумия будет очень могущественна;  но  благоразумие
без справедливости не будет иметь никакого авторитета. Чтобы, однако,  никто
не удивлялся, почему - хотя всем философам это известно, да и мне самому  не
раз приходилось рассуждать о том, что тот, кто  обладал  одной  добродетелью
(virtus), обладает всеми, - теперь  я  рассуждаю  об  этом  так,  как  будто
кто-либо может быть справедливым, будучи в то же  время  недальновидным;  но
одно дело - та точность, когда саму  истину  оттачивают  при  обсуждении,  а
другое - когда речь приспосабливается к всеобщему мнению. Поэтому мы говорим
здесь  об  этом,  уподобляясь  черни,  таким  образом,  что  одних  называем
храбрыми, других  добрыми,  третьих  дальновидными  мужами.  Ведь  когда  мы
говорим о мнении народа, то надо пользоваться народными и  избитыми  словами
[39].  Он  даже  в  "Парадоксах"  сравнивает  не  только  благонамеренных  в
добродетелях, но и злодеев в их грехах, доказывая, что все грехи равны.
     ХРИСТИАНИН. Теперь я вижу, что ты дерзок  и  скорее  бранишься,  нежели
философствуешь. Конечно, чтобы не  казалось,  что  ты  принужден  [признать]
очевидную истину, ты устремляешься к безумию  очевиднейшей  лжи,  изображая,
что все добрые [люди] равно добры, все виновные равно виновны, все  достойны
одной и той же славы или [одной и той же] кары.
     ФИЛОСОФ. Если основываться на вещи [самой по  себе],  а  не  на  мнении
людей, которые судят и воздают скорее за последствия деяний, чем за качество
нравов, и по тому, кажется, что происходит вовне, то они  решают,  что  одни
праведнее или мужественнее, либо лучше или хуже других. Думаю, конечно,  что
вы не далеки от той же  мысли,  если  внимательно  рассмотрите  ваше  учение
(disciplind). Ведь как показал величайший философ Августин, все  добродетели
охватываются одним именем милосердия, которое  одно,  как  он  сам  говорит,
различает сыновей Бога  и  сыновей  дьявола.  Потому  он  в  этом  же  месте
напоминает о заслуге: "Там,  где  милосердие,  возможно  ли,  чтобы  чего-то
недоставало? Итак, любовь есть исполнение  Закона"  [(Послание  к  Римлянам,
XIII, 10)]. Поэтому сам апостол, кому принадлежат эти  слова,  описывая  эту
полноту и столь же исключая  оттуда  зло,  сколь  принимая  благо,  говорил:
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, [:] не мыслит зла  и
т.д. (I Посл. к Коринф., XIII, 4-5). О том же, когда говорится между  [всем]
прочим, что она все поддерживает, или все терпит, даже смерть, так что  даже
Христос напомнил: Нет больше той любви, как если кто положит  душу  свою  за
друзей  своих  (Иоанн,  XV,  13):  следовательно,  один  не   преисполняется
милосердия более другого, так как это милосердие, [то есть любовь]  содержит
все в себе и все носит с собой. Потому, если никто не возьмет верх  в  любви
над другим, то никто тем более не возьмет  верх  ни  в  добродетелях,  ни  в
заслугах, ибо, как ты признаешь, любовь охватывает всякую добродетель.
     ХРИСТИАНИН. Действительно, если под  собственно  добродетелью  понимать
то, что получает заслугу у Бога, то одна  только  любовь  заслуживает  имени
добродетели. Поскольку она делает [человека]  праведным,  или  сильным,  или
воздержанным,  то  она   верно   называется   справедливостью,   силой   или
воздержанием. Но как все владеющие любовью неодинаково  воспламенены  ею,  и
все дальновидные  неодинаково  понятливы,  так  и  все  праведные  не  равно
праведны,  или  равно  сильны  или  воздержаны.  И  хотя  в  соответствии  с
предшествующей дистинкцией мы согласились, что все  добродетели  принадлежат
некоторым [людям] так, что каждый из них был [вместе] праведным,  сильным  и
воздержанным, мы, однако, не допускаем, чтобы они были совершенно  равны  по
добродетелям или заслугам, ибо случается, что этот либо более праведен, либо
более силен, либо более умерен, чем  тот.  Ведь  хотя  мы  полагаем,  что  в
указанных видах добродетели все вместе сходятся по одному, остается, однако,
огромное различие между индивидами в видах, так что  у  одного  праведности,
либо силы, либо воздержанности больше, чем у другого;  но  хотя  милосердие,
[или] любовь, как ты напомнил, объединяет все, однако не дарует все  каждому
из тех, которым присуща. Ведь как природа является для тел источником всяких
благ, но не всего [равно] для всех, то же происходит и с душевными  благами,
то есть добродетелями,