Познакомился  я на больнице  со многими  политзаключенными. С украинцем
Матвиюк Кузьма,  а  также  молодым  парнем,  бывшим  студентом  университета
Попадюк  Зарян.  Были  здесь  на  лечении  и  политзэки с особого режима как
Осадчий  Михаил,  много  рассказывавший   о  кровавом  подавлении  восстания
заключенных на Колыме.
     Естественно такая акция как  организация Дня пз/к, а также  активизация
жизни  политзаключенных,  утечка  информации о  положении в концлагерях,  нe
могли  пройти бесследно. В ноябре по приказу  начальника КГБ при  Мордовских
политлагерях  Владимира  Дротенко, меня схватили,  перебросили  в концлагерь
ЖХ-389/19 в п.Лесной и началось бесконечное мотание по карцерам (ШИЗо) и так
называемым  ПКТ  (внутрилагерные тюрьмы особого режима). Формально для этого
использовали  мой отказ  грузить трупы  из морга.  Что  только я  не нашел в
рапорте на эту тему. Оказывается администрация постоянно заботилась обо мне,
поместив меня  в больницу  и  заодно  заставив работать кочегаром в тюремной
бане, проводила со мной большую политике  - воспитательную  работу, объясняя
блага  коммунизма,   а  я,  неблагодарный,  не  только  не   встал  на  путь
исправления, но и отказался грузить трупы на телегу.
     Кое-что  мне  удалось сделать  на больнице для  пз/к и в  чисто бытовом
отношении - отремонтировать и прочистить отопительную систему бани,  которая
не ремонтировалась и не чистилась неверно несколько десятилетий и в бане был
дикий холод.
     Тяжело было видеть как страдают и мучаются люди в больнице, где
     все "лечение" носило формальный характер. Особенно я перeживал за
     украинского поэта  Василия Стус, с которым  мы стали близкими друзьями.
Он имел развитую  язву  желудка,  испытывал  постоянные боли, очень мучался,
нуждался в лекарствах. Ему отвечали, что нужных лекарств нет и в то же время
отказывались передать медикаменты, которые ему присылали или привозила жена,
даже такие болеутоляющие как викалин.

        8. КОНЦЛАГЕРЬ ЖХ-389/19

     Концлагерь  ЖХ-389/19  в  п.Лесном  был  в  несколько раз  больше,  чем
ЖХ-389/17а. В основном  здесь  производились деревянные корпуса  для часов -
ходиков образца прошлого века. Я их давно  не видел даже  в СССР и удивлялся
кому нужны эти древности в наш электронный век.
     Здесь  я познакомился со  многими замечательными людьми ставшими  моими
друзьями  как  Паруир Айрикян,  Сергей Солдатов,  Владимир  Осипов и  многие
другие.
     С  Паруиром Айрикяном  мы провели многие дни и  месяцы вместе в камерах
ШИЗо  (по официальной  терминологии  штрафной изолятор,  а  проще  говоря  -
кaрцер)  и  ПКТ  (официально  -   помещение   камерного  типа,  а  по   сути
внутрилагерная тюрьма  особого режима) и стали большими друзьями. Он поражал
меня  своей  стойкостью,  мужеством  и  беззаветной любовью  к  Армении. Его
авторитет безоговорочно  признавали  все  политзаключенные  -  армяне. Этого
человека не могли сломить ни пытки, ни издевательства кагебистов.  Его знала
вся  Армения и  многие  выдающиеся деятели  культуры Армении,  рискуя  своей
карьерой, писали ему письма.

     Сергей Солдатов  был  основателем Демократического Движения в Эстонии в
брежневские  времена.  Я  подозреваю даже, что он  был автором или соавтором
"Программы   Демократического  Движения  Советского  Союза"   -   документа,
размножение  и   распространение  которого  было  вменено  и  нашей  группе,
повидимому, он был  участником издания подпольного журнала "Луч  Свободы", а
также многих  других основополагающих документов, как, например, "Меморандум
Демократов Верховному Совету СССР", распространение  которого фигурировало в
нашем  приговоре.  Это  был глубоко  эрудированный человек, имевший обширные
знания в политике и истории, идеолог по складу мышления.

     Володя  Осипов отбывал  срок  за  издание журнала  "Вече",  размножение
которого  входило также  и в  наше обвинение. Это истинно  русский,  глубоко
религиозный  человек, отстаивавший идеи славянофилов, русского самосознания,
близкий по своим убеждениям к идеям  А.И.Солженицына и постоянно выступавший
в защиту последнего в своих статьях.

     В концлагере было много евреев, требовавших выезда в Израиль, например,
известный писатель Михаил  Хейфиц, участник ленинградского  самолетного дела
Каминский  Лассаль, участники  Демократического  Движения (как, увезенный  в
другой концлагерь незадолго до моего прибытия, Кронид Любарский ,  о котором
ходили  целые  легенды),   участники  освободительных  движений   Украины  и
Прибалтики,  националисты   почти  всех  республик  СССР.   В   политическом
концлагере, как в калейдоскопе, были представлены почти  все типы подпольных
течений   и  брожений  в   Советском  Союзе  от  монархистов  до  "истинных"
коммунистов и коммунистов - "ленинцев".
     К  сожалению, малый объем  брошюры  не позволяет остановиться на них  и
даже просто перечислить  имена многих прекрасных людей,  с которыми пришлось
встречаться.  Большинство  из  них  были  ярыми  противниками  существующего
режима. В трудных  условиях концлагеря и кагебисткого террора многие дружили
и  всячески  помогали друг другу,  проводили  совместные акции,  выступали в
защиту  преследуемых,  объявляли голодовки,  когда кого-то начинали  терзать
особенно беспощадно.
     Я  вспоминаю  как было  приятно,  когда  после  очередного 15-суточного
голодного пребывания в холодном карцере меня  выпускали на короткое  время в
жилой барак и друзья, которые в это время работали в производственной  зоне,
оставляли мне продукты и открытки с теплыми словами.
     Кроме политических в Мордовских  лагерях отбывали свой бесконечный срок
много полицаев, сотрудничавших  с немцами во время войны, лица, обвинявшиеся
в измене родины (например, Юрий  Храмцев),  дипломаты- перебежчики (Сорокин,
Петров) вернувшиеся под  "твердое" обещание советского правительства, что им
ничего не будет,  рeлигиозники (Евгeний  Пaшнин) и уголовники, поверившие  в
легенду   о   чудесных   условиях   в   политическом   концлагере,   ставшие
"политическими",  обматерив советскую власть,  и  переведенных из  уголовных
лагерей.
     Многие из них быстро становились стукачами КГБ. Из политических никто с
ними не общался и единственное, что они могли доносить, кто что  делает, и с
кем встречается.
     Дело доходило до  того, что когда я шел ночью в туалет (все "удобства",
конечно, располагались  вне  барака,  во дворе), то кто-то из стукачей также
поднимался.
     Уголовники же ставшие "политическими" быстро убеждались,  что условия в
политическом  концлагере  много хуже,  чем  в  уголовном,  поскольку он  был
полностью  изолирован  от  внешнего  мира  и  администрация  настолько  была
запугана КГБ, что отказывалась вступать  с  уголовниками  в  обычные бытовые
махинации.
     Даже  начальник моего  отряда, разговаривая со мной  в своем  кабинете,
как-то обронил: "Я надеюсь, что в моем кабинете нет микрофонов КГБ".
     Мои   письма   родным   и    друзьям   постоянно   конфисковывали   как
клеветнические.  Иногда  по полгода я не мог  отправить ни одного письма.  И
тогда  я  проделал  такой эксперимент. В  скудной лагерной  библиотеке  было
полное собрание сочинений Ленина. По  мысли  КГБ труды создателя КПСС  могли
помочь политзаключенным понять как прекрасна  коммунистическая  власть и как
глубоко они заблуждались. Я взял том переписки Ленина, стал переписывать его
письма  к Горькому, Крупской, Арманд и др. деятелям и подавать в цензуру как
СВОИ.  В этих письмах не было  изменено ни  слова. Некоторое  длинные письма
были только  сокращены или  опущены имена. И ни  одно письмо Ленина не  было
пропущено   цензурой.  Все   они  были  конфискованы  как   "антисоветские",
"клеветнические",  "циничные". В  итоге меня потащили к  психиатру,  т.к. по
мнению  КГБ   такие  письма   мог   написать  только  псих.  От   заключения
"невменяемый" меня спасло признание, что  все мои отправления  - копии писем
незабвенного Ильича.
     Иногда  из союзных  республик присылали  воспитательные  делегации, для
рассказов о замечательной жизни советских народов. Айрикян так разагитировал
свою делегацию,  что  к нему  перестали их больше посылать. Ко мне  прислали
однажды агитатора  из Московского  горкома  КПСС. Для  создания "задушевной"
обстановки он явился с угощением. Я знал, что на  угощение каждого политзэка
агитаторам  каждый  раз  выдается  около   3   рублей.  Подсчитав  стоимость
принесенного,  я  спросил,  а  где  же остальные  2 рубля, чем привел  этого
коммуниста в большое смущение. Задушевной беседы с любителем поживится, даже
за счет голодного зэка, не получилось.
     Мой приговор  по  объему (около  20 стр.  плотного  текста)  был  самым
большим  из  всех  приговоров  политзаключенных,  находившихся в то время  в
Мордовских концлагерях, даже больше, чем у десятка других произвольно взятых
пз/к.  Он  включал  более  40  пунктов  обвинения,  причем  в  каждом пункте
перечислялось иногда до 5 названий написанных, размноженных  или хранившихся
документов и  сотни размноженных  экземпляров.  Мне  удалось вывезти  его из
Лефортовской  тюрьмы  КГБ  и  познакомить  с ним  многих политзэков. Удалось
вынести этот  уникальный  документ и при освобождении. Сейчас  он  передан в
одну из американских библиотек.
     Было много интересных инакомыслящих  и прекрасных  людей в этом большом
Мордовском  политическом  лагере.  Это Федор  Коровин,  Артем Юшкевич,Герман
Ушаков, Азат  Аршакян,  украинцы  Василь  Овсиенко, Василь Лисовой,  молодой
стойкий парень Равиньш Майгонис и др. Были интересные люди и среди беглецов,
"изменников",    участников    освободительных    движений,     "власовцев",
религиозников.   К  сожалению,  в  этих  кратких  заметках  нет  возможности
остановиться  даже коротко на тяжелой  судьбе этих людей, перенесших столько
страданий и мук за свое инакомыслие,  нежелание жить в коммунистическом раю,
религию или борьбу за свободу своих республик.

        9. ШИЗо и ПКТ

     Политические акции, выступления, протесты, голодовки  следовали друг за
другом. С многих из них становилось известно в тот же день
     не   только  диссидентам,   оставшимся   на  воле,  но   и   зарубежным
радиостанциям. КГБ получало очередную взбучку от  ЦК и  начинало метаться  в
поисках  информаторов,  изолировать подозреваемых. В  общей  сложности  меня
продержали в ШИЗо 110 суток и в ПКТ 9 месяцев.
     Карцер по сути дела представлял собой камеру пыток,  где заключенный не
столько  страдал от голода  (хотя дело  и доходило до  полного  истощения  и
голодных галлюцинаций),  сколько  от холода.  Дело в том, что  сажали туда в
тонкой хлопчато - бумажной арестанской  одежонке, разумеется  без постели  и
топили так, чтобы держать температуру пониже. Деревянные нары отстегивали от
стены только на  8-мь ночных часов. Озноб изводил  источенный организм зэка.
Особенно  тяжело  было  ночью.  Приходилось вскакивать по  5-Ю  раз,  делать
упражнения, чтобы хоть немного согреться. Уснуть на жестких сучковатых нарах
с железными  болтами,  даже в тепле было бы трудно. Все питание  состояло из
450 гр.  черного непропеченного  хлеба.  Веками  не мытая  огромная железная
параша издавала "ароматы", из-за которых было трудно дышать.
     В ПКТ было несколько лучше. На 8 ночных часов там выдавали постель, а в
обед миску жидкой баланды. Работа заключалась в ручном шлифовании деревянных
футляров для  часов  -  ходиков и давала администрации  повод наказать Вас в
любое  время за "невыполнение нормы". Ваши футляры не засчитывали как  якобы
отшлифованные недостаточно тщательно.
     Одним  из поводов для  очередной отправки в карцер послужил  отказ дать
КГБ "нужные" показания  на Андрея Твердохлебова. Более  того с приехавшим по
его  делу следователем, я  повел  себя  дерзко, после долгих  препирательств
настоял, чтобы  показания  я  писал собственноручно  и  написал в  них какой
замечательный  человек  Андрей,  что  дело  его  сфабриковано  КГБ,  что  мы
политзэки очень благодарны ему за его правозащитную деятельность, что в СССР
попираются Права Человека и т.п.
     После  таких "показаний"  меня сразу  же поволокли  в ШИЗо. Как я узнал
позднее  они  так  и  не  были  включены  в  дело Твердохлебова,  в  котором
следователь указал, что я якобы отказался дать показания.
     Вообще я  был  единственным  доктором  наук в  Мордовских  политических
лагерях  в  те времена и приезжавшее начальство водили в ШИЗо как в  зоопарк
показывать  меня как некого диковинного  зверя.  Помню  одного  генерала  из
Министерства  Внутренних  Дел,  который никак не мог  понять  чего же мне не
хватало при советской власти и с которым я сцепился (словесно, разумеется) у
себя  в камере; полковника  из МВД,  специалиста по замкам,  после посещения
которого на мою камеру повесили шестой замок.
     Не  раз  появлялся  и  республиканский  прокурор,  один   раз  даже   с
претензией: "В прошлом  году из Мордовских ИТК поступило около 650 жалоб. Из
них 440 написали Вы, 168 Айрикян и  42 остальные  заключенные. В чем дело? У
меня не хватает сотрудников писать Вам ответы".
     Конечно  все эти  жалобы  на  безобразия  администрации концлагеря были
бесполезны, как и требования соблюдения хотя бы  куцей советской законности.
Лишь однажды  нам удалось добиться небольшого успеха. В караульном помещении
ПКТ  я увидел на стене "Нормы питания заключенных", в  которых было указано,
что  нам якобы ежедневно выдается  30  грамм  мяса.  Вывешено  это  было для
разного рода комиссий. Я стал писать во все инстанции спрашивая,  где же это
мясо? Какие только  идиотские ответы не приходили, что мясо с  костями,  что
оно уваривается на 60%. В конечном счете начальство плюнуло и скрипя сердцем
стало  выдавать  зэкам  в  ПКТ  мизерный кусочек  с кончик  пальца (как  они
утверждали 16  грамм после "уварки"), который не хватило бы и мышке. Но если
Вы истощены до  предела  и не видели  мяса  много  лет, то  и  такой кусочек
способен доставить вам минуту наслаждения. Последующие поколения узников ПКТ
были благодарны нам за эту маленькую победу.
     Конечно много было и таких политзаключенных, которые считали, что лучше
сидеть тихо, не раздражать КГБ, не попадать в ШИЗо и ПКТ, не  подвергать тем
самым себя мучениям, сохранить здоровье. В большинстве своем это  были люди,
ставшие  "политическими"  случайно за неосторожную  критику  режима,  чтение
"пикантной" литературы, а  то и просто за  разногласия с  начальством.  КГБ,
оправдывая свое существование,давало "вал", хватая  порой кого попало.  Но я
думаю, что  борьба истинных политзаключенных имела большой смысл. В конечном
счете,  творимые  в политических концлагерях безобразия  и пытки предавались
гласности и будоражили мировое (а через зарубежные радиостанции и советское)
общественное  мнение.  Недаром в  концлагере  все  вертелось  вокруг  одного
вопроса. КГБ стремилось полностью изолировать  нас, а мы  довести информацию
до воли.
     В  политических концлагерях была  не  только  интеллигенция. В  ПКТ мне
приелось  долгое  время сидеть с рабочим Петром Сартаковым. Он  описал  свое
пребывание в сталинских  концлагерях и пытался  передать его американцам. За
что  и получил свой срок. Он  тянулся  к знающим  людям, стремился расширить
свой кругозор, пополнить образование.
     КОНЦЛАГЕРЬ В БАРАШЕВО

     В  конце 1975г во время короткого пребывания  в лагерной  зоне  патруль
поймал  меня  за  составлением   перечня  махинаций,  хищений  и   воровства
администрации концлагеря. Руководство встревожилось  не на  шутку. Ведь  это
уже  касалось  их собственной шкуры. Врач Сяксясов,  встретившийся мне в тот
вечер  с  двумя битонами краски, воскликнул: "Не хватало только,  чтобы  и я
попал в ваш  список". На следующий день в присуствии надзирателей мне дали 5
минут на сборы, тщательно обыскали и отправили в концлагерь Барашево.  Здесь
среди  огромных уголовных концлагерей была небольшая политическая  зона, где
держали особо опасных политических преступников.
     Из политических  зaключeнныx  этого концлагеря  наибольшее  впечатление
производил Вячеслав Черновол.
     Мы много беседовали о положении обсуждали разные мероприятия, принимали
участие в совместных  акциях, делились куском хлеба. Как бывший журналист он
хорошо знал жизнь, историю и культуру  Украины, любил  ее и был прирожденным
политиком с широким кругозором и глубоким пониманием исторических процессов.
Не  сосчитать  сколько  часов  мы  провели  в  беседах, кружа по внутреннему
периметру  колючей  проволоки. Я  не  слышал ни  об одном  случае  побега из
советского  политического  концлагеря,  но  всегда  удивлялся  той  огромной
сложной и дорогостоящей системе охраны  советских  концлагерей. Сначала  шли
два ряда  колючей  проволоки,  снабженной  сигнализацией.  Затем  вспаханная
полосе. Потом высокий сплошной забор с колючей  проволкой наверху. Затем еще
один такой же забор. Между  заборами убивающая система высокого напряжения и
вышки с автоматчиками. Затем снова колючая проволока "путанка", чтобы нельзя
было подойти к концлагерю и снаружи.
     Слава  рассказал случай, когда КГБ пыталось подслушать его разговоры со
Стусом,  который  ранее  также был  в этой  зоне.  Стуса вызвали  на вахту и
предупредили, чтобы он готовился  завтра на этап. У него отобрали телогрейку
якобы  для обыска, а  взамен временно выдали другую. Естественно,  в  тот же
день они стали обсуждать  со  Славой свои и общественные  планы,  передавать
линии коммуникаций, договариваться о способах связи. Слава выразил удивление
по  поводу  замены  телогрейки,  стал  ее  прощупывать  и  обнаружил  в  ней
микропередатчики с горошину величиной. Они тут же их повыдирали и закопали в
землю. Спустя несколько минут примчались кагебисты и отобрали телогрейку. Он
показал мне и место захоронения микрофонов.
     В этом концлагере нам со Славой удалось  услышать суд над двумя бывшими
кагебистами  Браверман и Пачулия.  Браверман был  начальником  следственного
отдела  КГБ  Ленинграда  и Ленинградской  области.  Пачулия  начальником КГБ
Абхазии.   Оба   были  ближайшими  сподвижниками  Берия.   Причем  Браверман
представлен к  званию генерала. Когда Берия был объявлен "империалистическим
шпионом"  и  врагом  народа,   во  время  хрущевского  разоблачения  "культа
личности", оба были осуждены за пытки и убийства подследственных.
     В концлагере  оба стали  стукачами и заняли теплые места. Пачулия  стал
библиотекарем,  Браверман  -  служащим  в  конторе.  Поскольку даже  полицаи
презирали с ними общаться, не  говоря уже о политических, они вынуждены были
общаться только друг  с другом  и  усердно строчили  друг  на  друга доносы,
утверждая, что тот другой неверно понимает очередное постановление ЦК КПСС.
     Суд  приехал для  пересмотра  дел,  главным образом кагебистов.  Мы  со
Славой, конечно, уселись в первом ряду. Начальство нас выгнало сколько мы не
протестовали,  доказывая,  что  на "открытом"  суде  могут присуствовать все
желающие.
     К счастью, коптерка для кипятка, примыкавшая к бараку, была отделена от
зала суда только фанерной  перегородкой и пробравшись туда, мы могли слышать
все происходящее.
     Волосы становились дыбом, когда мы слышали, что же творили  эти "стражи
законности".  Пачулия додумался даже  до  того,  что  людей бросали в ямы на
съедение крысам.  И судили их  не за  фабрикацию дел и пытки,  а за убийства
подследственных. Причем  Пачулия оправдывался тем, что строил дорогу на дачу
Сталина, на которую тот так ни разу и не приехал.
     Браверману  скостили  срок  за  "исправление"  и  "хорошее  поведение".
Пачулия, несмотря  на  блестящие  характеристики  администрации  концлагеря,
уменьшить срок отказались только  по личному требованию Георгадзе (секретаря
Верховного Совета СССР), поскольку он замучил его близких родственников.