яму
подследственных,  не желавших  признавать  предъявленные  им  обвинения.  Их
подвергали  там  издевательствам,  избиению и террору, а иногда  и убийству,
оформляя это  как "самооборону".  Впоследствии  мне пришлось непосредственно
столкнуться  с одним  из таких случаев, когда в  больнице скончался человек,
забитый в "пресс-хате" до полусмерти.
     В отдельных случаях оперы шли  на  прямое нарушение закона, подбрасывая
стукачам неугодных малолеток, т.е.  арестованных детей. Оказывается у нас  в
Союзе могут арестовывать детей с 14-летнего возраста. По закону до 18 лет их
должны  содержать  отдельно.  Нарушая этот  закон детей  бросали в  камеры к
стукачам, у которых было только одно  желание  - изнасиловать, удовлетворить
свою  похоть,  научить  курить  "дрянь",  превратить  в  стукачей,  блатных,
предстать перед ними некими "героями", образцами для подражания.
     Многие стукачи пытались скрывать свои фамилии и выступали под кличками,
которые сами себе  присвоили.  В частности,  Олейчик  выступал  под  кличкой
"Синий". Под этой кличкой  он вступал в  общение с другими арестованными и в
перекличку через разбитые окна  с другими камерами. Свою  фамилию он никогда
не  называл и был страшно недоволен, когда  один из надзирателей рассекретил
его, назвав по фамилии в моем присуствии.
     Вообще мания  к кличкам у уголовников буквально у всех. Мне приходилось
слышать как молодой парень, впервые попавший в тюрьму, не мог придумать себе
кличку  и  кричал  в  окно: "Тюрьма,  тюрьма  -  дай  кличку?"  Какая только
похабщина не неслась ему в ответ развеселившихся  уголовников. Причем  часто
кличками они снабжали и других,  даже  политических, помещенных в  их среду.
Они знали, что я доктор технических  наук, но путали это понятие с врачом  и
часто обращались за медицинскими советами. Когда же я  им пытался объяснить,
что я специалист по  кибернетике, то  понимали это с  трудом, а слово доцент
для них  было вообще за семью печатями. Впрочем, впоследствии  в  концлагере
(по официальной терминологии в ИТК)  ко мне обращались "Сан  Саныч", хотя за
глаза окрестили "профессор".
     В Улан-Удэнской тюрьме я столкнулся с прямым лжесвидетельством. Однажды
в камеру, где находился я и трое стукачей Александр Гаврилов,  Илья Исанюрин
и Олейчик бросили, на короткое время некого Супонкина. Он рассказал, что его
обвиняют в убийстве, но он не имеет никакого отношения к этому преступлению.
Весь разговор был в моем присуствии. Спустя  несколько месяцев я  узнал, что
Супонкина  осудили  на основании показаний Олейчика, Исанюрина  и Гаврилова.
Якобы Супонкин им сказал, что  убийство совершил он. Это был обычный  прием,
когда  человека арестовали, ничего доказать не могли, но не признаваться  же
следствию  в  своей ошибке,  не выпускать же  его  на  свободу и  не портить
отчетность  по  раскрытию  преступлений? Тем  более,  когда такое  серьезное
преступление как убийство, где "виновный" должен быть обязательно наказан. Я
знаю,  что иногда таким образом  страдали десятки людей, не имевшие никакого
отношения  к данному преступлению и арестованных просто по  подозрению. Всем
им в конечном  счете  пришивалось какое  -  нибудь "дело", часто  не имевшее
никакого  отношения  к  причине  ареста,  как  это  было  в  знаменитом деле
Пешехоновой, в котором  пострадали около 30 ее случайных знакомых. Начальник
оперчасти Улан-Удэнской  тюрьмы Иванов был особенно  наглым  и пустил  кровь
тысячам людей.

        15. ВТОРОЙ СУД. КОНЦЛАГЕРЬ ОВ-94/2

     Суд  под  председательством судьи  Жанчипова  Э.Б. состоялся  в  начале
августа  1978г. Когда я выступил  с  заявлением  о  том,  что смешно  судить
человека за то, что якобы государство платило ему больше, чем положено, стал
говорить о преступных  методах следствия,  уничтожении неугодных  квитанций,
подделке  документов,  фальшивой экспертизе,  политической  подоплеке  всего
этого "дела", меня грубо прервали и в тот же день в  камере отобрали все мои
выписки  из дела; заметки  к  судебному процессу, копии жалоб  и  вообще всю
бумагу  и  ручки. Мои устные  протесты  в суде прокурор  Байбородин  тут  жe
прерывал и начинал кричать о том, что  я антисоветчик, клеветник  так  и  не
ставший на путь исправления.  Короче мне влепили 3 года концлагерей строгого
режима. Виновным сeбя я не признал.
     Отбывать  наказание отправили  из Улан-Удэ  в  концлагерь  в  Иркутскую
область на лесоповал. За Иркутском от  стации Решеты Сибиской магистрали  по
железнодорожной ветке, не обозначенной ни нa одной карте, нас везли на Север
около  2-х  часов  и  все  это  время  вдоль  полотна  тянулись  концлагеря.
Официальный адрес лагеря:
     665061,  Иркутская  обл.,   Тайшетский  район,  поселок  Новобирюсинск,
Учреждение Н-235/12.
     В  этом  концлагере  я  пробыл  около  месяца  и  благодаря  сочувствию
заведующего лагерным медпунктом,  почти, все это время пролежал в  больнице.
Затем лагерное начальство, а  возможно и  Управление ИТК  Иркутской  области
решило, что им ни  к  чему лишний политический и  отправило  меня обратно  в
Бурятию.
     Здесь привезли в концлагерь почтовый ящик ОВ-94/2 в п.Южный недалеко от
Улан-Удэ. Начальник  этого "образцового" концлагеря  Леонид  Друй, отличался
особой  жестокостью.  Как-то  я  подсчитал,  что  за  несколько  лет  своего
пребывания  в  этой  должности  он  выписал  заключенным  около   150  тысяч
человеко-дней  пребывания  в  холодном  карцере,   не  считая  сотен   тысяч
человеко-дней во внутрилагерной тюрьме особого режима (ПКТ).
     На любой нелепый  рапорт надзирателей  или  просто холуев  -заключенных
("повязочников", "красных") у него было  одно наказание - 15  суток карцера.
На любую попытку что-то  объяснить,  сказать в ответ, слышалось рычание: "А,
ты ... недоволен! Добавить еще 15 суток!!"
     В   итоге   в   концлагере   90%   заключенных   страдали   желудочными
заболеваниями, 20% - туберкулезом, около  10% венерическими болезнями. Часто
были случаи самоубийства особенно в ШИЗо и ПКТ.
     Например, з/к Богданов, не выдержав пыток, повесился в камере карцера.
     В концлагере  царил произвол "красных", избивавших "мужиков" и тех, кто
не хотел вступать в СВП (секция внутреннего порядка), т.е. стать "красным".
     Не брезговал  Друй и всевозможными махинациями. В  частности, используя
труд  заключенных, изготавливал  по  заказам  номенклатуры  за символическую
плату великолепные  мебельные  гарнитуры, ремонтировал автомашины,  отпускал
"списанные"  материалы  и  таким  образом  держал в  зависимости собственное
руководство МВД, прокуратуру и высшее руководство БурАCСР, включая обком. Да
и  по сути дела все руководство Бурятской республики было  связано  круговой
порукой и представляло собой единую мафию.
     В конечном  счете  (уже  после  моего  освобождения)  Друй  попался  на
взятках,  но отделался легким испугом  и был с  почетом отправлен на пенсию.
Ныне  он  проживает  в  3-х  комнатной  квартире   в  Улан-Удэ,  670000,  по
ул.Борсоева 29, кв.37 (Тел: 2-93-12).
     Но  и  на пенсии он сохранил свои привычки  относится  к  людям  как  к
скотине. Мне  пришлось видеть, как игнорируя огромную очередь в магазине, он
подал  чек  продавцу.   На  мой  вопрос:  "Почему  без  очереди?"-с  детской
наивностью ответил: "А я ее не заметил!"
     Зэки рассказывали, что Друй велел собрать всех кошек в ИТК в
     мешок, бросил мешок в топку в котельной и наблюдал как они орут и
     мечутся в огне. Другой случай  был при  мне. В  яме туалета ШИЗо  нашли
арестанские миски. Он приказал подавать пищу в них.
     Впрочем мало  отличался от него  и  его  заместитель по режиму  Круглов
Н.Я., проживающий в Улан-Удэ по (бывшему) проспекту 50 лет Октября 22 кв.19,
тел: 9-46-07, а также начальник оперчасти Быков Б.А. (Улан-Удэ,  670033, ул.
Краснофлотская  26  кв.15).  Большой  жестокостью отличался и ДПНК (дежурный
помощник начальника  колонии) Поляков (п.Южный, ул.Багдата  15, 30083, 248),
учившийся  после   моего   освобождения  в   Улан-Удэнском   технологическом
институте, где я работал в период второй ссылки. Он  хотел посадить  меня  в
карцер, только за  то, что я  подобрал в мусоре  обрывки  "Правила поведения
заключенных".
     Удивительно,  что  все  эти  люди  случайно  встречаясь со  мной  после
освобождения  на ссылке даже  в  период перестройки, не чувствовали никакого
смущение. У них даже мысли не  возникало о преступности своих  действий хотя
бы по отношению к политзаключенным.
     Из  всего   обслуживающего   персонала  концлагеря  относился   ко  мне
сочувственно только  врач  Бакланов  Николай Артемьевич. По возможности  его
были весьма ограничены.
     Друй,  будучи евреем, особенно старался выслужиться перед КГБ. Был взят
курс  не прямое уничтожение меня. Около 9  месяцев (285 суток)  он продержал
меня легко  одетого  в холодном карцере на  фунте  черного хлебa  и  воде, а
остальное время почти 2-а года во внутрилагерной тюрьме.
     Невозможно описать  те  пытки  и  издевательства,  которые мне пришлось
перенести.  Меня  лeгко одeтого  держали  в камерах с обледенелыми  стенами,
помещали в неотапливаемый бокс около покрытой льдом наружной двери и зимой в
40-грaдусный мороз по несколько раз в день открывали  эту дверь на два  часа
для "проветривания" помещения. Помещали в темную  сырую  камеру с мокрицами,
тараканами, вонючей парашей и на 6  кв. метров  набивали по 6-8 человек, так
что  люди должны были сидеть и спать на грязном  полу. Уголовников, особенно
"красных",  поощряли  избивать и  террорезировать  меня. На  мои  требования
одиночного  содержания   отвечали:  "Не  положено".  А   мои  жалобы  просто
выбрасывали.
     Все мое пребывание в концлагере  Друя вспоминается как сплошной кошмар.
Дело  не  только  в  постоянном  голоде, доводившем  до голодных  обмороков.
Главная пытка  была  холодом, в  ознобе и  судорогах истощенного  организма.
Разрешали одевать только трусы, майку и тонкие арестанские  хлопчатобумажные
штаны  и куртку. И это при обледенелых стенах  или выходной распахнутой  для
"проветривания"  коридорной двери и всегда холодных  батареях. Температура в
камерах могла держаться только за счет  тел самих заключенных. А какое тепло
мог выделить голодный человек и его испорченный желудок?
     Особенно  мучительно  было ночью. Спать приходилось калачиком,  натянув
куртку на  голову  и  стараясь дышать  под нее, чтобы  хоть как-то сохранить
тепло.  Просыпаться  каждые полтора-два часа  от  дикого озноба, вскакивать,
прыгать и махать руками, чтобы хоть немного согреться и унять трясучку.
     Всеми  этими пытками КГБ  и Друй добивались  только  одного:  раскайся,
выступи по телевидению.
     Все мои жалобы в прокуратуру  и др. органы и лично прокурору по надзору
за ИТК Гришину И.А.  (г.Улан-Удэ, 670015, ул.Павлова 65 кв.30, тел. 2-11-32)
выбрасывались, оставались без ответа.

     ТРЕТИЙ АРЕСТ И ФАБРИКАЦИЯ НОВОГО ДЕЛА

     За  десять  дней до  конца 2-го срока меня еле  державшегося на  ногах,
больного  вызвали  из  камеры  ШИЗо и предъявили  новые  обвинения. Якобы  в
концлагере  я агитировал  уголовников против советской власти.  Вопрос,  как
находясь постоянно в одиночной камере карцера  или тюрьмы я мог агитировать,
зачем агитировать тех, кто приставлен террорезировать меня и как многократно
судимые всю  жизнь  находящиеся  в концлагерях  уголовники  могли  подрывать
бедную советскую власть, обходился молчанием.
     Около 40 "активистов"  уголовников подписали нужные КГБ показания,  тут
же получали за это  передачи,  посылки, свидания с родственниками. Среди них
такие особо доверенные, назначенные на теплые места так грабитель Смирнов С.
В., бандит Нижмаков  Ю.Л.,  убийца  Рабжуев В.Д.,  взяточник  Миронов  В.Е.,
гомосексуалист ("петух") Толстоногов С.М. и др.
     Многие  из них, например, Смирнов С.  В.,  Рабжуев  В.Д., Назаров В.П.,
Рыбиков В.Д., строчили свои лживые доносы и ранее. Со многими из подписавших
я не перемолвился  даже  словом.  Тем, более у  меня  даже в  мыслях не было
агитировать  их  против советской власти  (которую большинство из них и  так
ненавидят),   а   тем   более   подрывать   ее  или   убивать   коммунистов.
Демократическое движение  навечно бы опорочило себя, если стало привлекать в
свои ряды, подобно большевикам, уголовные элементы.
     Но логика  и  не  нужна  была  следователю  КГБ  Кожевину  В.  А. Он не
постеснялся  вменить  мне даже  переписку с Гинзбург  А.И., Корсунской М.В.,
Шиханович Ю.А., Любарским К.А., Подрабинек А.П., Романовой А.Я. и др., когда
я  находился  в  концлагере и на ссылке,  доносы, которые на  меня  строчили
агенты  КГБ Ванников  Е.К.,  Полиенко Г.С.,  Тугарина  Л.А." Эрдынеев  А.Б.,
Гильбух и др. во время моего пребывания в п.Багдарин. Причем характерно, что
они не вменили эти доносы, когда фабриковали  мне второе дело  в  1978г.,  а
берегли их для последующего.
     Впрочем и мои соседи в п.Багдарин армяне Акопян Г.Б. и Оганесян Г.  А.,
висевшиe у КГБ на крючке за махинации с золотом, подписали лживые показания.
     Особую ненависть у  кагебистов вызвала, найденная, поселившейся  в моей
комнатке после ареста  Найдановой  Т.Б., рукопись воспоминаний "Обыкновенный
коммунизм" о пребывании в Мордовских концлагерях,  а также моя фотография  с
плакатом "Требую выезда из коммунистического рая в капиталистический ад".
     Справедливости ради следует отметить, что не все уголовники согласились
стать лжесвидетелями. Заключенные Аврaменко И.В., Куренков В.Р., Власов М.П.
отказались  подписать  "нужные"  показания  и  за  это подверглись  жестоким
преследованиям, пыткам в ШИЗо и ПКТ.
     В следственной  тюрьме Улан-Удэ меня содержали в полной изоляции только
со  стукачами, подвергали  непрерывному террору и истязаниям. Все пребывание
там вспоминается как сплошной кошмар. Я насмотрелся и наслышался такого, что
даже  нацистские тюрьмы и концлагеря многим показались  бы  игрушкой с  теми
низкопробными и лицемерными методами, к котором прибегали коммунисты Иванов,
Коденев и др.
     Восeмь месяцев следствия больной  и совершенно измученный я отрицал все
обвинения и  домогательства КГБ о раскаянии и выступлении по телевидению. Нa
9-ый месяц Кожевин притащил толстые  тома собранных против меня  "показаний"
"свидетелей"  и заявил: "Вот дело. Либо получишь  15 лет, причем мы создадим
условия,  что протянешь не более одного  года, либо выступишь с раскаянием и
будешь на свободе!".
     Я  шел  по делу  один,  мое  "раскаяние"  могло  повредить только  моей
репутации,  все  мыслящие  диссиденты  знали какими методами оно добывается.
После нескольких дней размышлений я решил согласится. Учитывая, что  это был
1982г и до  периода  "гласности" и  освобождения политзаключенных,  было еще
очень далеко, я могу Совершенно точно сказать,  что если бы я не согласился,
то сейчас меня не было бы в живых.
     Конечно,  я встречал  потом  людей, которые  осуждали  меня за это,  но
обычно  это были те,  кто  сами не  сидели,  либо "экскурсанты", каявшиеся и
закладывавшие  других  на  следствии,  но  чье  раскаяние  не  было  предано
публичной огласке, ибо огласке предавалось только раскаяние широко известных
за границей и  в СССР диссидентов. Я могу принять осуждение только тех,  кто
сам отсидел  столько лет, подвергался тaким же пыткам, истязаниям и давлению
как я. Но  я  не знаю таких.  Просто  раскаяние подавляющего большинства  не
предавалось  огласке, чтобы  не  создавать  впечатление,  что  у  нас  много
политзаключенных,  а для доказательства искренности  этих  людей  заставляли
стучать на своих товарищей.
     Больше месяца меня лечили и откармливали в  тюремной больнице,  чтобы я
выглядел прилично. Потом привезли  в  КГБ,  заставили одеть чистую  рубашку,
галстук, пиджак, посадили  за стол, чтобы не видны были арестанские  штаны и
кирзовые  сапоги и за 5 минут до  записи вручили  текст.  Бегло пробежав его
глазами  я стал просить  исключить из него  упоминания  диссидентов, но  мне
жестко ответили,  что текст опущен  сверху из Москвы и должен быть зачитан в
таком виде. Во время записи я пытался, что-то опустить, изменить, но Кожевин
следил по копии и меня заставили зачитывать текст снова.
     Не знаю, что они там накомбинировали из этих двух записей, ибо во время
трансляции  я сидел в  тюрьме.  По выходе  я  убедился, что коммунистические
писаки приводили в своих статьях  в кавычках якобы мои высказывания, которых
я  никогда не говорил, и в  силу своих  убеждений  не  мог  сказать. Об этих
статьях меня никто не извещал и о некоторых из них я узнал только по приезде
в США.
     На авторов известных  мне статей я подал в суд еще находясь в Улан-Удэ,
но все мои заявления даже не были приняты к рассмотрению.
     Тем не  менее несмотря на раскаяние и обещания КГБ меня судили в третий
раз и дали I год ИТК (период следствия и суда) и 5 лет ссылки.

        17. В Т О Р А Я С С Ы Л К А

     Местом второй  ссылки определили Улан-Удэ  и устроили на работу старшим
научным сотрудником в Восточно-Сибирский технологический институт (ВСТИ)  на
кафедру  вычислительной  техники,  которой  заведывал  доцент  Мухопад  Юрий
Федорович.
     В Бурятии в  то  время я был единственным доктором  технических наук. В
основном я сотрудничал с заводом "Теплоприбор" точнее с его  конструкторским
отделом  (нач.  Глухоедов Ю.Н.) и отделом новой техники  в разработке  новых
приборов  и  аппаратов.  Были   контакты  также   с  огромным  Улан-Удэнским
авиационным  заводом,  судостроительным  и  локомотиво-вагонным заводами,  с
Бурятским филиалом Сибирского отделения Академии наук. По научным делам меня
вынуждены были посылать в командировки в академгородок в Новосибирске и даже
иногда в Москву.
     За период ссылки с момента освобождения (конец апреля 1982г) и до конца
1987  мною было  сделано 13 изобретений в области  космонавтики, двигателей,
теплотехники. Некоторые из них были сразу же засекречены.
     Конечно я подвергался непрерывной слежке  КГБ. Сотрудникам кафедры было
наказано  следить за мной. Любое  мое высказывание, даже о  том, что сегодне
плоxaя погода, истолковывалось как охаивание  условий  жизни  в СССР с целью
подрыва  советской  власти. Особенно старался стукач  КГБ  доцент  Зубрицкий
Э.В., о  доносах  которого  на  меня  и  других,  сотрудников  мне  говорили
некоторые  руководители института и  даже кагебистский куратор  ВСТИ  Лесков
А.С. (г.Улан-Удэ, ул .Геологическяя 16 кв. 15, тел. 3-68-32).
     Как только  началась  так называемая "перестройка"  в 1985г  я  написал
заявление  об  отказе от телевизионного  выступления, рассказал в нем какими
методами оно было получено, заявил, что  в сочиненном КГБ тексте  вообще нет
ни одного моего слова.  Это  заявление  было  послано во  многие центральные
газеты, но ни одна из них его не опубликовала.
     В 1986-87гг это заявление  было передано  Сергею Григорьянцу, редактору
газеты "Гласность"  и Петру Старчеку, члену  редколлегии "Экспресс-Хроники".
Краткое сообщение об этом появилось в сборнике "Вести из СССР", 7-19, 1987г.
     Как уже говорилось,я пытался подавать в суды на коммунистические газеты
и  авторов  пасквилей,  освещавших  мое  дело  и   приводивших  якобы  "мои"
высказывания, но мои заявления не принимались.
     После всего этого, а также подачи заявления  на выезд из СССР отношение
ко  мне  со стороны руководства института, обкома КПСС, резко  ухудшилось. В
выезде  мне  было  отказано  и  КГБ  начало  фабриковать  новое  дело.  Друй
организовал  от имени  уголовников своего  концлагеря коллективное  письмо с
требованием  привлечь меня к суду как  не  вставшего  на  путь исправления и
продолжающего клеветать на советскую власть. Вскоре  он  попался  на взятке,
был переведен  инструктором  в  колонию  для  малолетних, а потом с  почетом
отправлен на персональную пенсию.  Даже  милицейские звания  ему  сохранили.
О