Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
енное определение
смысла войны, ее морали. Так могли бы сказать Цезарь, Фридрих Великий,
Нельсон, Бонапарт. Понятно, что Сулла и Цезарь преследовали политические
цели, когда двинули войска на Рим. Но каждого из них надо судить по его
делам. Государственного переворота они не совершали. Какой-нибудь дворцовый
заговор гораздо ближе к государственному перевороту, чем знаменитые военные
кампании, с помощью которых эти два великих полководца захватили власть над
Римом. Сулле понадобился год для того, чтобы с оружием в руках проложить
себе дорогу в Рим, то есть для завершения восстания, начавшегося в
Брундизии: это слишком долго для государственного переворота. Но в искусстве
войны, как известно, есть свои правила и исключения из правил: именно ими, и
только ими руководствовался Сулла. Правилам политики и исключениям из этих
правил Сулла и Цезарь стали руководствоваться только после того, как их
армии вступили в Рим: и притом чаще исключениями, чем правилами, как это
свойственно полководцам, когда они издают новые законы и устанавливают новые
порядки в завоеванных городах. В 1797 году, предоставлявшем такие огромные
возможности любому нахрапистому генералу, скорее храбрецу, нежели
честолюбцу, на равнинах Ломбардии Бонапарт должен был прийти к мысли, что
пример Суллы и Цезаря окажется для него роковым. Когда он сравнивал ошибку
Гоша, который в видах государственного переворота опрометчиво согласился
поступить на службу Директории, с примером Суллы и Цезаря, то ошибка Гоша
казалась ему не такой уж опасной. Б своем воззвании к солдатам, выпущенном
14 июля, Бонапарт предупреждал клуб Клиши, что Итальянская армия готова
перейти Альпы и двинуться на Париж, чтобы обеспечить соблюдение конституции,
защитить свободу, правительство и республиканцев. В этих словах чувствуется
скорее желание не дать нетерпеливому Гошу опередить себя, чем тайное
стремление подражать Цезарю. Считаться другом Директории, но не выступать
открыто на ее стороне: вот в чем была проблема в 1797 году; два года спустя,
в канун 18-го Брюмера, проблема была в том, чтобы, считаясь другом
Директории, открыто выступить на стороне ее противников. Уже начиная с 1797
года в нем мало-помалу зреет мысль, что армия должна стать орудием
государственного переворота, но таким орудием, которое притворяется
послушным Закону: вся эта акция с виду должна оставаться в рамках
законности. Эта забота о внешнем соблюдении законности - свидетельство того,
что выработанная Бонапартом концепция государственного переворота уже далека
от классических примеров древности, примеров блестящих, но губительных.
VI
Среди многочисленных персонажей драмы 18-го Брюмера Бонапарт кажется
самым неуместным. После возвращения из Египта он только и делает, что
суетится, вызывая у людей то восхищение, то ненависть, то подозрения, то
смех, он постоянно подвергает ненужному риску себя и свою репутацию. Его
промахи начинают всерьез беспокоить Сьейеса и Талейрана: чего хочет
Бонапарт? Пусть предоставит действовать другим. Сьейес и Люсьен, брат
генерала, все взяли на себя, все рассчитали, вплоть до мелочей. Сьейес,
человек мнительный и педантичный, полагает, что государственный переворот
нельзя устроить экспромтом, в один день. Нетерпение Бонапарта может привести
к беде, говорит Сьейес; равно как и его страсть к риторике,. добавляет
Талейран. Это ведь не Цезарь, не Кромвель, а просто Наполеон. Если мы хотим
сохранить видимость законности, если мы хотим, чтобы государственный
переворот не выглядел ни казарменным путчем, ни полицейским заговором, но
парламентской революцией, совершившейся при участии Совета старейшин и
Совета пятисот, согласно строгой и сложной процедуре, то Бонапарту отныне
следует вести себя иначе. Когда победоносный генерал готовится взять власть,
опираясь на законы и на силу, он не должен напрашиваться на аплодисменты, не
должен терять время на интриги. Сьейес все предусмотрел, ко всему
подготовился заранее: он даже научился ездить верхом на случай триумфа или
бегства. А между тем Люсьен, избранный председателем Совета старейшин,
предлагает назначить инспекторами зала заседания четырех своих людей. Во
время парламентской революции даже привратники становятся важными персонами.
И вот теперь инспекторы зала Совета старейшин будут в подчинении у Сьейеса.
Чтобы провести заседание обеих палат законодательного собрания за пределами
Парижа, в Сен-Клу, нужен какой-то предлог: бунт, якобинский заговор, некая
опасность для общества. И президент парламента Сьейес приводит в действие
полицейскую машину: предлог найден, полиция якобы раскрыла ужасный
якобинский заговор, и всем ясно, что республика в опасности. Поэтому
парламент должен собраться в Сен-Клу, где депутатам ничто не угрожает. Все
идет по плану.
Теперь и Бонапарт подлаживается к остальным: он ведет себя
осмотрительнее, его дипломатия стала менее-наивной, а оптимизм - более
осторожным. Постепенно он убедил себя в том, что он - deus ex machina всей
интриги, и ему достаточно этой убежденности, чтобы быть абсолютно уверенным:
все будет так, как нужно ему. Однако ему требуется защита, чтобы уцелеть в
лабиринте коварства и козней, и по этому лабиринту его ведет за руку Сьейес.
Бонапарт все еще солдат, и только солдат: его политический гений проявится
лишь после 18-го Брюмера. Все великие полководцы, будь то Сулла, Цезарь или
Бонапарт, во время подготовки и осуществления государственного переворота
ведут себя как военные, и только как военные: чем больше они стараются
оставаться в рамках законности, выказывать уважение к государству, тем
противозаконнее их действия, тем очевиднее, сколь глубоко они государство
презирают. Слезая с коня, чтобы отважиться сделать первые шаги на
политическом поприще, они всегда забывают снять шпоры. Все это время Люсьен
Бонапарт постоянно наблюдает за братом, анализирует его поступки, с улыбкой,
в которой уже чувствуется горечь обиды, читает его потаенные мысли, - и
теперь Люсьен, самый влиятельный и самый опасный из заговорщиков, тот, кто в
последнюю минуту спасет положение, уверен в брате, как в себе самом. Все
готово. Кто смог бы теперь изменить ход событий? Какая сила смогла бы
противостоять государственному перевороту?
В основу своего плана Сьейес положил глубоко ошибочный принцип:
соблюдение законности как необходимое условие. Вначале он был против того,
чтобы переворот не выходил за рамки закона: это означало связывать себе
руки, ведь при непредвиденных обстоятельствах может понадобиться
революционное насилие. А на дороге, с которой нельзя свернуть, всегда
подстерегают опасности. Законодателю Сьейесу, одному из авторов конституции,
государственный переворот в рамках закона казался абсурдом. Но Бонапарт
непреклонен: ради соблюдения законности он порою даже идет на неоправданный
риск. В ночь на 18-го Брюмера, когда Сьейес предупреждает его, что в
предместьях неспокойно, и советует предосторожности ради арестовать десятка
два депутатов, он отказывается: это было бы беззаконием. Когда Фуше
предлагает ему свои услуги, он отвечает, что не нуждается в полиции. Святая
простота! Ему достаточно собственного авторитета и славного имени. Однако
этот пылкий генерал, этот высокопарно изъясняющийся воин не знает, как себя
вести в царстве незыблемой законности: утром 18-го Брюмера, в Совете
старейшин, он забывает свою роль, роль победоносного военачальника,
призванного послужить своей шпагой народным избранникам. Он не отдает себе
отчета в том, что должен предстать перед депутатами не в облике нового
Цезаря, а в ореоле защитника конституции, на которую посягает якобинский
заговор. Кто он сегодня? Генерал, по поручению Совета старейшин
обеспечивающий переезд законодательного собрания в Сен-Клу. Осторожность
требовала, чтобы он держался как второстепенный персонаж в парламентской
комедии, главным героем которой является законодательное собрание. Но когда
он, окруженный офицерами в раззолоченных мундирах, выступает перед оробевшим
собранием очкастых буржуа, кажется, будто слова ему подсказывает какой-то
злой гений. Вся напыщенная риторика, которой он набрался в биографиях
Александра и Цезаря, приходит ему на ум и вязнет у него на языке: "Мы хотим
республику, основанную на подлинной свободе, на свободе общества, на
народном представительстве: и я клянусь вам, у нас будет такая республика!"
Офицеры хором повторяют эту клятву. Старейшины взирают на эту сцену в
безмолвном ужасе. Сейчас, в этом прирученном парламенте, какой-нибудь
депутат, какое-нибудь ничтожество может вдруг потребовать удаления Бонапарта
- во имя Свободы, Республики, Конституции, всех этих громких и высокопарных
слов, уже утративших смысл, но все еще опасных. Сьейес предвидел подобное
осложнение: ночью верные ему инспекторы уничтожили повестки, адресованные
ненадежным депутатам. Однако Бонапарту следует остерегаться маленьких,
неприметных людей, которые на вызвали подозрений даже у Сьеиеса. И вот некий
депутат по имени Гара встает и просит слова: "Никто из этих вояк не упомянул
о конституции!" Бонапарт бледнеет, растерянно оборачивается. Но председатель
Совета вовремя приходит ему на помощь, он не дает депутату слова, и под
крики "Да здравствует республика!" заседание прерывается.
Во время парада, перед войсками, выстроившимися в Тюильрийском саду,
Бонапарт срывает с себя маску. После знаменитых слов, громко сказанных
депутату Ботто в дверях зала Совета старейшин, его речь, обращенная к
солдатам, звучит как угроза и вызов. Теперь он уверен в себе. Фуше
настаивает на аресте депутатов-смутьянов. Но Бонапарт отказывается отдать
такой приказ: это было бы неоправданной крайностью, ведь сейчас все идет
хорошо; еще несколько формальностей - и дело будет сделано. Его оптимизм
ясно показывает, насколько он не на месте в этой рискованной игре. На
следующий день, 19-го Брюмера, в Сен-Клу, Сьейес отдает себе отчет в
допущенных ошибках и начинает испытывать страх, а Бонапарт по-прежнему
проявляет такой несокрушимый оптимизм, такую веру в свой авторитет, такое
презрение к "адвокатам" из законодательного собрания, что Талейран задается
вопросом: что это - безумие или глупость?
Разрабатывая свой план, основанный на видимом соблюдении законности и
особенностях парламентской процедуры, Сьейес упустил из виду некоторые
незначительные обстоятельства. Чем оправдать то, что законодательное
собрание было созвано в Сен-Клу девятнадцатого Брюмера, а не восемнадцатого?
Это была ошибка - оставлять противникам двадцать четыре часа на изучение
обстановки и на организацию сопротивления. Чем оправдать то, что
девятнадцатого, в Сен-Клу заседание Совета старейшин и Совета пятисот
началось не сразу, в полдень, а только в два часа дня? В эти два часа
депутаты имели возможность обменяться впечатлениями, догадками,
предположениями, договориться о совместных действиях в том случае, если их
попытаются одурачить или применят против них насилие. Члены Совета пятисот
заявляют, что они пойдут на все: вид солдат, окруживших их со всех сторон,
приводит их в негодование; в ярости бродят они по аллеям и лужайкам парка,
рассуждая вслух: "Почему мы не остались в Париже? Кто выдумал эту историю с
заговором? Пусть назовут имена, пусть предъявят доказательства!". Сьейес,
забывший сфабриковать доказательства существования якобинского заговора,
смотрит на единомышленников, видит, что многие улыбаются, многие побледнели,
а Бонапарт взволнован, встревожен, рассержен и уже начинает понимать, что
исход ситуации неясен, что сейчас одно слово, один поступок могут решить
все: ах, если бы он послушался Фуше! Но теперь уже поздно, придется
положиться на волю случая, ничего другого сделать нельзя. Весьма
оригинальная революционная тактика.
В два часа начинается заседание Совета старейшин. С первых же депутатских
реплик становится ясно: план Сьейеса под угрозой срыва. Совершенно
безобидных мелких буржуа, на которых Сьейес возлагал все надежды, казалось,
охватило какое-то священное неистовство: хорошо еще, что в таком шуме никто
не может взять слово. Но в Зимнем саду, где заседает Совет пятисот, на
председателя, Люсьена Бонапарта, обрушивается лавина обвинений и угроз. "Все
пропало", - решает Сьейес, когда слышит эти крики; побледнев, он
направляется к двери - за оградой парка его ожидает карета. Спасаться
бегством в карете все-таки удобнее и надежнее, чем верхом на лошади.
Предусмотрительный человек не может упустить из виду такое обстоятельство,
когда готовит государственный переворот. Но в гостиных на втором этаже, где
Бонапарт и его сторонники с нетерпением ждут результатов голосования, не
одному только Сьейесу становится не по себе. Если члены верхней палаты не
утвердят декрет о роспуске парламента, назначении трех временных консулов и
реформе конституции, как поступит Бонапарт? Какие действия предусмотрены на
этот случай в плане переворота, разработанном и продуманном Сьейесом вплоть
до мельчайших подробностей? Сьейес предусмотрел только бегство в карете.
До сих пор поведение Бонапарта, озабоченного главным образом тем, чтобы
соблюсти видимость законности и не выйти за рамки парламентской процедуры,
было, говоря современным языком, поведением либерала. С этой точки зрения
Бонапарт - основоположник нового направления: все военные, пытавшиеся
позднее захватить власть, старались казаться либералами до последнего
момента, то есть до того, как прибегнуть к силе. Никогда нельзя доверять
либерализму военных, особенно сегодня.
Поняв, что план Сьейеса провалился из-за сопротивления Совета старейшин и
Совета пятисот, Бонапарт сразу же принимает решение: он сам, нарушив
парламентскую процедуру, явится на заседание. Это опять-таки своеобразная
форма либерализма, -. либерализма военных, разумеется: своеобразная форма
либерального насилия. При появлении Бонапарта шум в Совете старейшин
стихает. И снова, в который уже раз, этого Цезаря, этого Кромвеля подводит
риторика: его речь, вначале звучавшая в почтительной тишине, вскоре вызывает
неодобрительный ропот. При словах "si je suis
un perfide, soyez tous des Brutus"* в глубине зала раздаются смешки.
Оратор растерянно замолкает, что-то бормочет, потом продолжает резким
голосом: " Souvenez-vous que je marche accompagne du dieu de la guerre et du
dieu de la fortune!"** Депутаты вскакивают с мест, обступают трибуну, все
смеются. "Генерал, вы уже сами не знаете, что говорите", - шепчет ему на ухо
верный Бурьен, схватив его за руку. Бонапарт позволяет увести себя из зала.
Когда немного спустя он с четырьмя гренадерами и несколькими офицерами
входит в Зимний сад, члены Совета пятисот встречают его яростным воплем:
"Hors la loi! A bas le tyran!"***, набрасываются на него, толкают, осыпают
оскорблениями. Гренадеры обступают его, заслоняя от ударов, офицеры пытаются
выбраться из этой свалки, наконец, Гардан приподнимает его и на себе выносит
из зала. Теперь нам не остается ничего, кроме бегства, думает Сьейес; или
насилия, говорит своим сторонникам Бонапарт. В Совете пятисот поставлен на
голосование декрет, объявляющий генерала вне закона: через несколько минут
этот Цезарь, этот Кромвель станет изгоем. Это конец. Вскочив в седло,
Бонапарт показывается солдатам. "К оружию!" - кричит он. Солдаты громко
приветствуют его, но не двигаются с места. За эти два славных дня такая
сцена повторялась много раз. Без кро---------------------------------------*
"Если я коварный властолюбец, пусть каждый из вас станет Брутом" (фр.).
** "Вспомните, что меня сопровождают бог войны и бог удачи!" (фр.).
*** "Объявить вне закона! Долой тирана!" (фр.). винки в лице, дрожа от
гнева, Бонапарт оглядывается вокруг: герой Аркольского моста не может
поднять в атаку даже батальон. Не подоспей в эту минуту Люсьен, все было бы
потеряно. Это Люсьен вдохновляет солдат, быстро и решительно переламывает
ход событий, это Мюрат обнажает саблю, приказывает бить в барабан и ведет
гренадеров на штурм Совета пятисот.
"General Bonaparte, ce n'est pas correct"*, скажет впоследствии Мутрон,
вспоминая мертвенную бледность этого Цезаря, этого Кромвеля. Мутрон,
которого Редерер назвал Талейраном на коне, на всю жизнь сохранит ощущение,
что тогда, в Сен-Клу, этого античного героя в какую-то минуту охватил страх,
и что самый незаметный из французов, любой "адвокат" в законодательном
собрании, любой маленький человек в эти два славных дня мог одним поступком,
одним словом решить судьбу Бонапарта и спасти республику.
"Никогда еще так плохо задуманный государственный переворот не был
осуществлен так плохо", - сказал один историк. План Сьейеса, основанный на
соблюдении законности и на правилах парламентской процедуры, непременно
провалился бы, если бы (Зовет старейшин и Совет десяти сумели
воспользоваться ошибкой Сьейеса. Наступательная тактика, которая основана на
медлительности парламентской процедуры, обречена на провал. Если бы обе
палаты, пригрозив объявить Бо* "Генерал Бонапарт, это неправильно" (фр. )
напарта вне закона, не вынудили его ускорить события, забыть о законности и
применить насилие, то государственный переворот увяз бы в неизбежных
парламентских проволочках. Оборонительная тактика законодателей должна была
бы состоять в том, чтобы стараться выиграть время, затягивая все до
бесконечности. К вечеру 19-го Брюмера в Сен-Клу Сьейес понял, наконец, свою
ошибку: время работало на законодательное собрание. В каких условиях
действовал Бонапарт? В условиях парламентской процедуры. В чем была сила
законодателей? В процедуре. А в чем сила парламентской процедуры? В
медлительности. Еще час-другой, и заседания палат были бы отложены на
следующий день; государственный переворот, уже задержавшийся на сутки,
опоздал бы еще на один день; и 20-го Брюмера к открытию заседаний обеих
палат у Бонапарта все было бы уже по-другому. Сьейес сознавал это. Согласно
его плану, законодатели должны были стать орудием переворота: Бонапарт не
мог без них обойтись, они были ему необходимы. Надо было действовать без
промедления, не дать отложить заседания на завтра, предотвратить опасность
открытого столкновения между законодательным собранием и Бонапартом, между
Конституцией и Государственным переворотом: но как это сделать? План Сьейеса
и логика Бонапарта исключали применение насилия. И тем не менее надо было
ускорить события. Значит, следовало действовать методами убеждения, идти на
заседание, говорить с депутатами, чтобы нарушение парламентской процедуры
прошло по возможности незаметно. Причина странного поведения Бонапарта
кроется в том, что мы назвали его либерализмом.
Но на его счастье, это странное поведение побуждает депутатов совершить
непоправимую ошибку: напасть на него, попытаться объявить его вне закона.
Законодатели не поняли, что в борьбе с Бонапартом их сила - в том, чтобы
тянуть время, не поддаваться на провокации, положиться на медлительность
парламентской процедуры. При всех государственных переворотах тактика
катилинариев состоит в том, чтобы торопить