Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
ики ни мне, ни жене не
задавали.
По договору ответственность за мою доставку со стороны перевозчика
заканчивалась в момент передачи меня на борт парижской "скорой". Так что наш
врач с чувством выполненного долга передал своему французскому коллеге
носилки со мной, слава богу без осложнений перенесшим полет. О чем тут же и
была сделана запись в истории болезни и в сопроводительном акте. Мы
поблагодарили финский экипаж и подписали все необходимые документы. Меня
переложили на носилки парижской "амбуланс", заново подключив датчики для
мониторинга.
Минут через двадцать после приземления мы уже мчались через парижский
пригород Нейи. А через полчаса ехали по знакомым парижским улицам, едва
тронутым золотой осенью.
Спустя час Людмила оформляла мои документы в регистратуре всемирно
известного Американского госпиталя. Американским он называется потому, что
был построен для обслуживания американских военнослужащих после войны. Когда
американские войска были выведены из Франции, госпиталь передали Парижу, и
теперь в нем работает исключительно французский персонал. Здесь мне
предстояло пройти новое обследование и получить курс лечения в течение
недели (а если бы дольше - обанкротился).
В запасе у меня было три дня спокойной госпитализации. 10-го днем, когда
все выпуски новостей в России начинались с сенсационной информации о моем
исчезновении из Петербурга, приемный покой Американского госпиталя наводнила
толпа русских и французских репортеров, чтобы разузнать сведения обо мне
любыми способами.
Поместив меня в палату госпиталя, Людмила воспользовалась своим правом и
запретила персоналу давать какую-либо информацию обо мне, что впоследствии
очень помогло. Сама же поехала в отель "Амбассадор", что на бульваре Османн.
Одновременно были зарезервированы еще два отеля, куда она в дальнейшем
переселялась, дабы избегать вездесущих журналистов. Друзья снабдили ее
персональной машиной и радиотелефоном, помогали с переводом.
Утром 8-го Людмила поставила свечу в православной церкви на Рю Да Рю
(около кафе "Петроград") в благодарность Господу за благополучный исход
столь рискованного путешествия.
В тот же день и в последующие жена постоянно находилась рядом со мной в
палате, пока разразившийся в России скандал в связи с отлетом не нарушил
наше спокойное существование.
Слава богу, в Париже она была избавлена от оперативной слежки, но
журналистское преследование было ничуть не легче.
Дабы не выглядеть боязливыми беглецами, я посоветовал Людмиле созвать
открытую для всех пресс-конференцию.
Журналистов собралось тьма-тьмущая. Корреспонденты французских редакций
прибыли на встречу на стареньких "Пежо" и "Рено", в то время как собкоры
"Правды" и "Советской России" выделялись на этом фоне своими роскошными
современными "Мерседесами".
Наибольшую бестактность проявил, как и следовало ожидать, русский
репортер Юрий Коваленко, уже подозрительно долго живущий в Париже вначале от
газеты "Известия", а теперь перекочевавший в "Новые известия".
Профессионально поставленным голосом агента спецслужб он требовал на
конференции от Людмилы немедленно предъявить наши паспорта, чтобы увидеть
наш визовый статус. Тоталитарное мышление этого господина было как-то
особенно неуместно ощущать в Париже - центре объединенной Европы,
объявленной безвизовой территорией в рамках Шенгенского соглашения и тем
самым привнесшей в наш мир совершенно новую культуру миграции, культуру XXI
века.
За несколько дней до пресс-конференции, чтобы удовлетворить любопытство
этого господина и воспрепятствовать различным домыслам о том, как мы выехали
из России, Людмила показала ему наши паспорта с визовыми отметками. В
строгом соответствии с Законом РФ "О порядке выезда и въезда в Российскую
Федерацию", одним из авторов которого в свое время довелось быть и мне.
Врачебный консилиум под началом двух ведущих французских кардиологов
полностью подтвердил поставленный в России диагноз и вынес вердикт: мне
предписали проведение аортокоронарографии. Кратковременная передышка
сменилась новым этапом нервозности и неопределенности.
Людмила, как могла, успокаивала меня - оттого оптимизм окончательно не
покинул пациента. В день исследования я твердо настроился на благополучный
исход - я не собирался капитулировать перед продолжателями дела Вышинского и
Берии.
Жена была до крайности изумлена, когда медики пропустили ее в
предоперационную в верхней одежде, уличной обуви и без халата - настолько
сильны напольные и настенные антисептики в госпитале. Ей предложили
наблюдать за ходом операции по выведенному в соседнее помещение
компьютерному монитору. Зрелище потрясло Людмилу: она лицезрела введение
через артерию зонда, контрастного вещества и прочищение сосудистых "бляшек",
- одним словом, была заочной соучастницей бригады хирургов. Нервное
перенапряжение сыграло с Людмилой тогда злую шутку. По окончании процедуры
негр-санитар вывез меня из операционной с наглухо наброшенной белой
простыней на лицо да к тому же вперед ногами.
Реакция Людмилы была неожиданной - она оттолкнула санитара и сорвала
простыню с криком: "Ты жив?!" Я пробурчал, что все в порядке. Она по-русски
обругала санитара, повергнув того в шоковое состояние. Позже ей разъяснили,
что вывозить послеоперационного пациента вперед ногами - общепринятая во
Франции практика для отслеживания дыхания больного, а простыня служит
дополнительной профилактической мерой для дезинфекции.
Вплоть до глубокого вечера Людмила находилась в тот день рядом со мной,
ухаживая и помогая мне прийти в себя. Мы не поверили своим глазам, когда
медсестра принесла ужин с бокалом красного бургундского вина спустя всего
несколько часов после коронарографии. Либерализм больничного меню поистине
безграничен. Да и разве может француз или гость Франции ужинать без
национального вина, будь он хоть при смерти?! И вообще больничные порядки
здесь либеральные, к тебе могут приходить сколько угодно посетителей, в
больничном ресторане ты можешь заказать для них обед (разумеется, за
дополнительную плату).
Спустя день, врачи обрадовали меня своим решением отказаться от операции
аортокоронарного шунтирования и предписали консервативное медикаментозное
лечение.
Кроме жены меня опекал в те дни и наш друг Владимир, неплохо знающий
медицину и помогший с переводом. Пишу сейчас о Владимире и не могу не
вспомнить о моем страшно несправедливом отношении к нему в бытность мэром
Петербурга. Как-то раз он приезжал в город по делам и хотел обсудить со мной
ряд вопросов, однако тогда как назло я настолько был загружен текущими
проблемами, что отмахнулся от него и просил отложить беседу на будущее.
Вспоминая этот и другие эпизоды моего пребывания во власти, еще и еще раз
убеждаюсь - власть портит и калечит людей. Об этом я писал еще в своей
первой книге "Хождение во власть" в 1990 году. Когда мне доводилось покорять
в молодости горные вершины, на высоте всегда ощущалась нехватка кислорода и,
если ты надолго задерживался там, могла возникнуть горная болезнь. Властная
высота не менее опасна.
Не могу сказать, чтобы я стал циником или эгоистом во власти, либо
испытал упоение властью и стал свысока смотреть на других. Для меня
нахождение во власти было прежде всего интересной работой и возможностью
реализовать давние идеи. Но и считать, что был всегда безупречен, - было бы
неправдой.
В реальной жизни все оказалось куда сложней, чем представлялось. Многому
приходилось учиться на ходу. Но власть - это прежде всего время, отпущенное
тебе на осуществление задуманного. А жизнь постоянно отвлекает на текущие
дела, и главного делать не успеваешь.
Ведь с чем мы - демократы первой волны - шли во власть? С желанием
покончить с господством коммунистической номенклатуры, с желанием изменить
отношения между человеком и властью, освободить конкретного человека от
произвола бюрократической власти, ликвидировать привилегии власть имущих и
т. д. А жизнь подбрасывала то путчи, то распад страны, то угрозу
надвигающегося голода - и так каждый день, а время шло, и главное дело
демократии - дебюрократизация власти, уменьшение зависимости человека от
государства, от произвола со стороны чиновников, - к сожалению, не делалось
или делалось плохо, с постоянными оглядками, с потерей времени. Это общая
наша вина, так как в конечном счете мы упустили шанс на быструю
демократизацию страны, позволили нашим противникам исподволь
дискредитировать саму идею демократии и получили то, что имеем сегодня:
полукриминальное полицейское государство и грабительский капитализм под
благозвучным названием - "номенклатурная демократия".
Начав свое хождение во власть, я отдавал себе отчет в том, что это
временное занятие и нужно вовремя власть покинуть, пока самоуверенность,
амбициозность, подхалимаж и прочие пороки не захлестнули тебя, пока
властвование над другими людьми не превратило тебя в мутанта, которому ты
сам еще несколько лет назад не подал бы руки. На моих глазах подобное
превращение происходило с Ельциным и его окружением. Но, конечно, свой уход
из власти я видел по-другому: делом чести было исполнить долг перед городом
и страной - обеспечить необратимость реформ, заложить незыблемый фундамент
демократии. А в Петербурге решить главную проблему - уничтожить коммунальные
квартиры и весь тот повседневный бытовой ужас, который с ними связан. Но
жизнь распорядилась иначе.
Во мне постоянно жило подспудное желание освободиться от бремени власти,
чтобы вернуться к нормальной личной и профессиональной жизни. Настоящая
счастливая жизнь, которая, как я считал, и наступит после отставки -
наступила не по моей воле и не так, как я представлял. И оказалась совсем
иной - счастьем здесь и не пахло. Драматическая утрата власти и
последовавшие за этим травля и преследования, однако, как это ни покажется
странным, сыграли и положительную роль.
Я снова вернулся к себе - обычному человеку и гражданину, семьянину,
преподавателю, ученому, публицисту. Более того - нормальному человеку с
естественным восприятием жизни. Прилипшие к облеченному властью Собчаку, но
чуждые мне по сути наслоения - разом отпали. Моим друзьям и знакомым стало
куда приятнее общаться со мной. И это сегодня для меня большое благо.
Борьба за власть, конкуренция во власти неизбежны, но если в их основе
лежат интриги, если конкуренция нечестная, то это всегда порождает только
ненависть и последующую деградацию личности. К несчастью для нас,
интриганство и предательство в самых извращенных и уродливых формах стали в
посткоммунистической России повседневным явлением. Оттого в нашей
политической жизни и преобладают временщики, расточающие силы и время на
взаимную ненависть и борьбу за куски государственного пирога. Тут уж не до
любви к стране и не до государственных интересов.
Именно поэтому так быстро исчезли из политической жизни демократы первой
волны (вспомните знаменитую Межрегиональную группу народных депутатов СССР)
- носители демократического идеализма и романтизма. Реалии жизни быстро
рассеивают иллюзии, но беда, когда на смену идеализму приходит голый расчет,
настоянный на деньгах и выражающийся в циничном отношении ко всему, включая
мораль. В одной из драм Эсхила описывается, как человеческие достоинства
вроде любви, преданности и сострадания порой влекут погибель человека. В его
драме некий вельможа вырастил у себя в доме львенка, чтобы потом
наслаждаться его преданностью и ласками и самому излучать любовь. Сначала он
получил то, что хотел, - преданного ему великолепного льва, но вскоре
животный инстинкт взял свое - и лев уничтожил вельможу и его близких. Так,
по воле провидения наши добрые помыслы обращаются в орудие мщения. И
полбеды, коли ты вырастил льва, а если шакала, который в стае с такими же,
как он, набрасывается на своего благодетеля трусливо, со спины? К трагедии в
этом случае примешивается еще и унижение.
"Пусть лгут лжецы - не снисходи до них!", "Хвалу и клевету приемли
равнодушно!", "Собака лает, а караван идет!". Какие прекрасные слова и
мысли, но как трудно руководствоваться ими, когда это касается именно тебя,
когда ты сам вскормил шакалов, а они затравили тебя.
Внедрив меня в Париж и оставив на попечительство наших парижских друзей,
Людмила 16 ноября улетела в Россию - к дочери Ксении, родным и парламентской
работе.
Ее появление в здании Государственной Думы ошеломило коммунистов, а в
особенности - Тельмана Гдляна, бывшего популярного при Горбачеве
мифолога-"антикоррупционера", мечтавшего теперь воскресить свой имидж за
счет "дела Собчака". Вся эта публика полагала, что с моим отъездом из страны
в небытие уйдет и Людмила, чье депутатское место они рассматривали уже как
вакантное. Нетерпеливая и гнусная публика требовала от фракции "Наш дом -
Россия" немедленно заменить Нарусову по партийному списку другим депутатом.
Как ни странно, горячо ликовал в связи с появлением моей жены в Думе
Владимир Жириновский, лидер фракции ЛДПР и непревзойденный делатель думских
сенсаций. В парламентском буфете он обрызгал Людмилу шампанским и тостовал в
ее честь как "настоящей русской женщины, спасшей мужа от тюрьмы". Вторым
столь же неожиданным союзником оказался Александр Невзоров, ранее
приложивший немало усилий к моему проигрышу в Петербурге и чрезвычайно
талантливо "опускавший" меня в ту пору! Невзоров целовал руки моей
благоверной и просил прощения за свои прегрешения по отношению к нашей
семье, соболезновал моей болезни.
Царские же холопы (Куликовы, Скуратовы и прочие) не преминули выступить с
публичными заявлениями по поводу моего отъезда, в которых проскальзывала
озлобленность от неудачи. Видимо, они были уверены, что добьют! Ан не вышло.
К тому же и от хозяина нахлобучку получили.
Характерный штрих: когда ожидалось третье (и последнее для Госдумы)
голосование по кандидатуре нового премьер-министра, тот же Гдлян подошел к
Людмиле и со злобным удовлетворением сказал: "Если Думу распустят, мы тут же
проведем у вас обыск, а затем и арест. - И напомнил: - В свое время ваш
Собчак помешал мне стать Генеральным прокурором, теперь пришла пора
рассчитаться". Когда злорадствуют ничтожества, всегда попирается закон и
справедливость!
Глава 7
ПИСЬМО С. П., МОЕМУ СТАРОМУ
И ВЕРНОМУ ДРУГУ
Париж, май 1998 г.
Кафе "де ля Paix" - Гранд опера
Дорогой Сергей!
Эпистолярный жанр в общении со старыми друзьями (и передача писем с
оказией) становится для меня с каждым днем все более привычным. Ты ведь
знаешь, как я не любил раньше писать письма - ведь ни телефонная связь, ни
официальные почтовые отправления в моем сегодняшнем положении не гарантируют
безопасности ни моим письмам, ни моим собеседникам и адресатам.
Прослушивание телефонов и беспардонное вскрытие моей корреспонденции на
Родине безо всяких на то оснований прочно вошло в практику отечественных
Шерлок Холмсов.
Страшно даже подумать, а не то что чувствовать, как ничтожества (для
которых Берия и Сталин и сегодня являются идеалом) бессовестно вмешиваются в
чужую жизнь и подслушивают самое сокровенное, что есть мне поведать моим
родным и друзьям отсюда по обычным каналам связи.
Так что не обессудь, когда тебя потревожат передачей этого письма,
посылаемого через надежного человека.
Как ты знаешь, моя жизнь с 1989 года не раз круто изменялась. Но
теперешний этап, начавшийся в трагическом ноябре прошлого года, этап
внезапной (и потому психологически особенно трудной) парижской эмиграции -
он для меня самый трудный и мучительный во всей моей жизни! Прожив
шестьдесят лет более или менее счастливой жизнью на Родине, я враз оказался
перед необходимостью как будто заново начинать свою жизнь в условиях
непостижимого для стороннего человека душевного разлада.
О Париже написано и сказано так много, что, кажется, трудно что-либо
добавить. "Праздник, который всегда с тобой!", "Столица мира!", "Париж
прекрасен всегда - в любое время года", "Увидеть Париж и умереть" - и самое
удивительное, что все это сущая правда. Париж прекрасен и неповторим, когда
ты приезжаешь сюда туристом, когда тебе заказана гостиница и тебя ждут
экскурсии, театры, выставки да и просто наслаждение атмосферой этого
великого города на берегах чудной Сены.
И совсем другое дело, когда ты оказываешься в роли его постоянного
жителя, да к тому же в необычайно трудных обстоятельствах.
Сразу возникает тысяча проблем - и первая: где жить? Ты помнишь (а с
какой досадой я вспоминаю!) выдумку бульварных журналистов о наличии у меня
роскошного особняка на авеню Фош, самой дорогой улице Парижа. Но увы, ни
особняка, ни даже небольшой квартиры! Поэтому пришлось поселиться сначала
(после выхода из госпиталя), не поверишь, в двухзвездочной гостинице, где
останавливаются в основном мелкие торговцы и наши братья славяне (югославы,
поляки). Номер вообще-то был сносный, с душем (это отличает двухзвездочную
гостиницу от трехзвездочной - там есть еще и ванна) и телефоном,
мини-телевизором. Но даже в этой заштатной гостинице стоимость комнаты в
сутки была 370 франков. Прикинув свой бюджет и решительно не зная, как долго
мне еще предстоит жить в эмиграции, я посчитал слишком дорогой жизнь в такой
гостинице. Поэтому вскоре я съехал оттуда.
Проблема, однако, была и остается по сей день: очень сложно отыскать
приличную маленькую квартиру да еще с мебелью за такие деньги.
Предлагают в основном квартиры безо всякой мебели, одни стены. Но
хлопотать еще и о самой насущной мебели и обстановке в моем возрасте и без
знания французского языка не то, чтобы совсем разорительно, но морально и
физически тяжело.
Кстати, замечу тебе, что моего знания английского здесь явно не хватает -
большинство французов английского не знают и знать не хотят. Они считают
Францию центром мироздания и всей цивилизации, а потому принципиально хотят
говорить только по-французски. Иностранцы же, по их глубокому убеждению,
должны сами изучать французский, дабы приобщиться к их стране и культуре.
Несмотря на известную долю снобизма, в этом есть и своя правда. Но, как ты
понимаешь, мне теперь уже поздновато, хотя и необходимо осваивать
французский - надеюсь, однако, на скорое возвращение в Россию, которое
снимет эту проблему.
Но мир и Париж не без добрых людей, Один мой парижский друг - Владимир -
отвел мне комнату в своей квартире, где у меня есть все самое необходимое
для работы и бытовой жизни - кровать, письменный стол, миниатюрная
библиотека и шкаф. Вот в таких аскетичных условиях, мон шер ами, обитаю я
сейчас в Париже. Так что проблему жилья, самую трудную, он временно помог
мне решить. Хотя, будучи человеком тактичным, я не смею долго пользоваться
его квартирой - вскоре, вероятно, все-таки сниму отдельные апартаменты.
Париж хорош тем, что оставляет тебя в полном покое, дает тебе полную
свободу жить так, как ты сам того пожелаешь. Здесь нет участковых
милиционеров и омоновцев, справляющихся о твоей прописке. Здесь можно
прожи