ом одной комплекции...
     -- Что? -- воскликнул д'Артаньян,  выпрямляясь  во весь свой долговязый
рост. -- Мне, потомку крестоносцев, прикажете бежать в женском платье?!
     -- Молодой человек!  -- неожиданно могучим  басом прикрикнул Уилл. -- Я
знаю по крайней мере один  случай,  когда король бежал из  темницы в женском
платье! Самый настоящий король!
     -- Д'Артаньян, нужно использовать любой шанс... -- сказал де Вард.
     -- Хорошо вам говорить... -- пробурчал гасконец.
     -- Кардинал ждет... -- сказал его друг безжалостно.
     -- Ну хорошо, --  сказал д'Артаньян смиренно. -- Только пообещайте мне,
господа, что эта  история останется меж  нами. Мало ли что там происходило с
королями  --  у  них-то  есть масса средств  сделать  так, чтобы над ними не
смеялись...

     ... Вот так и получилось, что в порт, где ожидало суденышко, прибыли не
трое   молодых  дворян  при  шпагах,  а  пуританское  семейство,   вовсе  не
отягощенное орудиями  убийства  (надежно  запрятанными  в  багаже).  Впереди
медленно,  как и подобает пожилому человеку,  давно отвыкшему носиться сломя
голову,  выступал  седовласый  и  седоусый  старец,  отягощенный  годами,  с
изборожденным морщинами  лицом, сутулый и определенно немощный. Д'Артаньян и
сам решительно не узнавал де Варда  в этом старце, казавшимся  современником
крестовых  походов,  по чистой  случайности зажившемся  на этом  свете. Этот
самый  Джек Чаплин и в  самом деле  был непревзойденным мастером, настолько,
что более суеверный, чем наш гасконец, человек мог бы подумать, что здесь не
обошлось без колдовства, --  даже стоя вплотную к де  Варду, невозможно было
узнать в почтенном старце молодого гвардейца кардинала...
     Каюзак  тоже подвергся  разительной перемене --  его,  правда, не стали
обращать  в  старика,  но волосы  и усы  из темно-русых стали цвета перца  с
солью,  а  нарисованные  морщины  прибавили  не  менее  двадцати  лет к  его
натуральным  двадцати  пяти.   Он  тоже  был  одет  с  показной  пуританской
скромностью --  и вдобавок  покоился на носилках,  закрытый до груди  темным
покрывалом, закрыв  глаза и временами жалобно постанывая.  Затея с носилками
была придумана Уиллом, чтобы  скрыть то, с чем не  смогли бы  справиться  ни
переодевание, ни  мастерство  Джека  Чаплина, --  великанский рост  Каюзака.
Трудно определить рост возлежащего  на носилках  под бесформенным покрывалом
больного, если только не измерять его скрупулезно портновским футом, до чего
вряд ли кто-нибудь додумался бы...
     Тяжелее всего  пришлось  д'Артаньяну, имевшему облик  скромной, немного
мужеподобной  -- что в Англии  не редкость -- высокой девицы в строгом, чуть
ли не  монашеском темном  платье  давным-давно вышедшего из моды фасона. Ему
приходилось  ежеминутно  следить  за  собой, чтобы  семенить  меленько,  как
девицам и  приличествует, не размахивать руками при ходьбе, как гвардеец, не
наступать  на платье  -- черт, как они только передвигаются в этих мешках до
полу,  ухитрившись ни разу не споткнуться и  не запутаться?! -- не  смотреть
дерзко на зевак и уж тем более не  искать на боку эфес шпаги. Уилл муштровал
его достаточно  долго,  и д'Артаньян более-менее справлялся  со своей ролью,
набеленный  и нарумяненный (что  входило в некоторое  противоречие с нравами
пуритан, но, в конце концов, кто станет вносить суровую критику?).
     Самыми суровыми  критиками должны были стать  соглядатаи --  а  их-  то
наметанным глазом д'Артаньян увидел по прибытии  в порт не менее onksd~fhm{.
Искусных среди  них было мало, должно быть, Винтер и Бекингзм действовали по
принципу "числом поболее,  ценою  подешевле", и  эти  субъекты  чересчур  уж
преувеличенно изображали беззаботное  любопытство.  А другие,  наоборот,  не
давали   себе   труда    скрывать,    что   зорко   наблюдают   за    всяким
встречным-поперечным, прямо-таки буравя его подозрительными взглядами.
     Однако они выдержали испытание. Поначалу взгляды сыщиков скрестились на
новоприбывших --  и,  мелкими шажками проходя в портовые ворота,  д'Артаньян
чувствовал  себя словно  бы под  обстрелом  дюжины мушкетов. Очень похоже, у
него  было  не самое доброе и благостное выражение  лица -- но это,  в конце
концов, ничему не вредило. Как мужчина он считал себя если не красавцем, то,
по крайней мере, привлекательным  малым --  а вот  девица из него получилась
довольно-таки уродливая, но это только к лучшему: нет ничего удивительного в
том, что некрасивая девушка дуется на весь белый свет...
     Никто  к ним так и не прицепился. Но  предстояло  пережить  еще  немало
неприятных  минут  --  пока  глава  семейства,  то  бишь  де  Вард,  ходил в
канцелярию   начальника  порта  отметить  разрешение  на   отплытие,   столь
неосмотрительно выданное  Бекингэмом "Арамису". В  нем, правда, не значилось
никакого имени и не было указано  количество  отплывающих -- но  кто  знает,
вдруг  у  Бекингэма  хватило  ума,  опомнившись,  отменить  все  собственные
разрешения?
     Оказалось, не хватило -- де Вард беспрепятственно вышел из канцелярии в
столь прекрасном расположении духа, что это было заметно даже под мастерским
гримом. То  ли  Бекингэм  забыл о своей  неосмотрительной  щедрости,  то  ли
полагал, что  д'Артаньян с друзьями уже все равно успел бежать из Англии, --
вряд  ли Винтер  стал  с  ним  откровенничать касаемо  своих  планов  насчет
гасконца...
     Слуги вынесли на палубу носилки с болезным. Помогли  подняться по узкой
доске   немощному   главе   семейства,   столь  добросовестно  изображавшему
дряхлость,  что  д'Артаньян  прямо-таки  умилился.  В  завершение  столь  же
галантно  и  бережно   помогли  подняться  на  корабль   угрюмой  некрасивой
барышне-пуританке.
     И захлопали по ветру паруса, и поплыли назад лондонские улицы, и сердце
д'Артаньяна исполнилось ликования... Увы, ему еще долго пришлось пребывать в
женском облике  --  на всякий случай. Лишь  когда они вышли из устья Темзы в
открытое море  и  отдалились от него  на  парочку  лье, капитан --  человек,
далеко не во  все посвященный,  но доверенный --  смилостивился  наконец,  и
д'Артаньян с  превеликой  радостью  содрал  с себя в крохотной тесной каютке
ненавистные  сценические тряпки, облачился  в свой подлинный наряд, но долго
еще с помощью вымоченной  в капитанском уиски тряпке убирал с лица все следы
мнимой принадлежности к женскому полу.
     Гораздо  позже, когда они проплывали мимо  белых скал Дувра, увенчанных
могучей крепостью, казавшейся на  таком  расстоянии детской игрушкой, оттуда
вдруг  послышался  приглушенный расстоянием грохот,  и над скалами  взвилось
тугое белое облачко. А потом то же самое повторилось еще дважды.
     -- Сигнал, -- буркнул капитан, стоявший рядом с ним у невысокого борта.
-- Все порты Англии закрыты.
     "Похоже,  мы  вовремя успели  покинуть этот чертов остров,  --  подумал
гасконец. -- Спохватился, должно быть, герцог..."
     И в голове у него  сами  собой сложились вирши: к сожалению, снова одно
только начало, к которому, как ни бился, не придумал складного продолжения:

     Пушки с пристани палят,
     Кораблю пристать велят...

     А впрочем,  пушечный гром уже не имел к ним никакого отношения -- можно
было беспрепятственно плыть дальше,  вряд ли  даже обладавший орлиным взором
человек  разглядел бы  со  стен Дуврской  крепости тех, кто стоял на  палубе
суденышка с  пышным названием "Лесная роза" и опознал бы в них самых теперь,
пожалуй, записных личных врагов герцога Бекингэма... Ускользнули, господа!
     "Атос меня беспокоит, -- размышлял д'Артаньян. -- Нам  уже ничем нельзя
помешать,  дело сделано,  птичка упорхнула, вскорости мы будем во Франции  и
галопом  помчимся  в  Париж   с  драгоценной  добычей,  сулящей   нешуточные
неприятности нашей королеве... и все же меня беспокоит Атос. Именно тем, что
он там наличествует, возле  недалекого  умом герцога... Сам не пойму, в  чем
причины и корни беспокойства, но оно не отпускает ни на минуту... Интересно,
как поступит с ней Людовик? Судя  по  тому, что я  о нем знаю,  это ревнивец
почище незабвенного Бриквиля -- еще и оттого,  что сам мало на что способен,
как и Бриквиль. Ссылка  или монастырь? Отрубить эту очаровательную головку у
Людовика все  же  не  хватит  духу,  сдается  мне,  это  не  Генрих  Восьмой
Английский,  а жаль...  Значит,  монастырь  или  ссылка.  Печально,  но  что
поделаешь? Коли уж ты королева, то не блуди, а  ежели блудишь, так делай это
с умом.  Черт побери,  именно так  наверняка  высказались  бы  мои  земляки,
поведись им узнать кое-какие государственные тайны. Волк меня заешь, вот это
жизнь, вот это  фортуна! Кто бы мог подумать пару месяцев назад, что нищий и
юный  гасконский  дворянин  будет держать  в  своих  руках  судьбу  королевы
Франции, сестры испанского короля?!"
     Он коснулся груди. Там, под камзолом, чуть слева, прощупывалась твердая
выпуклость, кожаный  мешочек  с двумя  подвесками. Сколько  бы ни стоили эти
немаленькие алмазы, у них была еще одна цена, в сто раз большая, но истинное
ее значение понимали лишь немногие посвященные.
     Незавидная  судьба  Анны Австрийской  быстро приближалась к французским
берегам под старым, выбеленным  ветрами и  морской солью  парусом из прочной
генуэзской  ткани,  по  месту выделки  именовавшейся  на  разных  языках  то
"дженезе", то "джинсо"...

     Глава десятая

     О том, как трудно порой бывает человеку попасть на балет

     Д'Артаньян  никогда бы не подумал,  что  будет ехать по родной Франции,
словно по  вражеской стране,  где нападения можно ждать из- за каждого угла,
где  из  любого  куста может  внезапно  показаться  дуло мушкета,  а  всякий
задержавшийся  на  обочине   встречный  может  оказаться  передовым  дозором
спрятанной поблизости засады. Но он -- и его друзья тоже -- чувствовали себя
именно  так, в чем не  стыдились признаться друг другу  вслух, поскольку это
были вполне разумные  предосторожности,  и  их страхи имели под собою вполне
реальнейшую почву, а не родились на пустом месте. Ясно было, что  противник,
уже осведомленный об их миссии, примет свои меры, благо  во Франции найдется
немало людей,  готовых выполнить самые деликатные поручения  королевы или ее
доверенных людей...
     Высадившись  в Кале, они  окончательно почувствовали, что уверенность к
ним вернулась. И, не мешкая, отправились  в небольшой трактирчик на окраине,
где оставили лошадей. Хозяин,  человек  доверенный и  в силу этого обязанный
знать, чем дышат  город и  порт,  исправно  доложил  им,  что вокруг  самого
заведения  все  спокойно и подозрительных личностей пока  что не замечалось,
никто  не приставал с вопросами, заставившими бы насторожиться и моментально
сделать выводы.  Однако и в городе,  и в порту  происходило то, что  удачнее
всего можно было бы определить простонародным словом +g`xm{pkh;. Буквально в
последние день-два неведомо откуда заявились неприметные  субъекты, довольно
осторожно и хитро расспрашивавшие по  городу, не появлялись ли тут некоторые
господа дворяне вместе со слугами -- причем, как  убедились д'Артаньян и его
друзья из  слов хозяина, их  внешность, облик их  слуг и лошади были описаны
довольно точно. Спрашивали и о гасконце с обоими его друзьями, и о  Рошфоре,
и об Анне.  Судя по всему, тот, кто послал этих пройдох, либо  сам прекрасно
знал в лицо всю компанию, либо располагал подручными, которые это знали...
     Из  Кале они вылетели  на полном галопе  и припустили вскачь по большой
дороге, не  щадя лошадей. Сен-Омер проскочили,  не останавливаясь,  никем не
задержанные и не подвергшиеся нападению.
     Когда солнце клонилось к закату и до  Амьена осталось совсем  недалеко,
они посовещались и приняли решение остановиться на ночлег. Лошадям следовало
дать передышку, чтобы они могли наутро продолжать путь со всей резвостью.
     Чуть покружив по городу, они заехали во  двор гостиницы "Золотая лилия"
-- наугад выбранный постоялый двор все же придавал кое-какую  уверенность  в
том, что ловушки тут для них не приготовлено заранее.
     Трактирщик казался учтивейшим человеком на свете -- вот только сразу же
выяснилось,  что  достаточно  большой комнаты,  способной дать  ночлег  всем
троим,  в  гостинице  не  имеется,  все  подобные  заняты,  и  хозяин  готов
предоставить три прекраснейших комнаты  на одного. Находились они, правда, в
противоположных концах немаленького дома.
     Пожалуй, не стоило пока  что  видеть в этом первое предвестие коварного
заговора, сплетенной  вокруг  них  паутины  --  как-никак они  сами  выбрали
гостиницу, и  трудно  было предполагать, что агенты королевы  удостоят своим
гнусным вниманием решительно все амьенские постоялые дворы...
     Как бы  там ни было, наши путники проявили похвальную твердость, заявив
хозяину, что в таком случае превосходно проведут  ночь в  общей  комнате, на
матрацах, которые можно постелить прямо на полу. Люди они не  чуждые военной
службе, привыкшие ночевать и на голой земле под звездами...
     Хозяин  сокрушался,  что  общая  комната  недостойна  их  милостей,  но
д'Артаньян заверил, что он и его друзья выше подобных  глупых предрассудков,
и  для  тех, кто  много путешествует по  большим  дорогам, подобное чванство
попросту   неуместно.  Перебедуют  и  на  матрацах.   А  если  хозяин  столь
нерасторопен, что  согласен упустить хороших  постояльцев,  готовых  платить
щедро, то  они, несмотря на ночную темноту за окном, поищут другую гостиницу
и наверняка найдут, ибо Амьен -- город немаленький...
     Хозяину ничего не оставалось, как согласиться с господскими  причудами,
и  путники стали  располагаться. Слуг отправили в  конюшню присматривать  за
лошадьми,   строго-настрого   наказав   ни  при  каких  обстоятельствах   не
разлучаться  и  при  малейшей  попытке  к нападению или  в  случае  чьего-то
намерения испортить лошадей пускать в  ход пистолеты и  мушкеты, пренебрегая
всем  на  свете,  кроме   приказа  хозяев.  Кардинал  Ришелье  уладит  любые
недоразумения...
     Они пообедали  опять-таки  в  общем зале, внимательно  прислушиваясь  к
разговорам вокруг.  Больше всего  говорили о  грядущей войне под Ла-Рошелью,
как о деле решенном и готовом разразиться со дня на день. Некоторые уверяли,
что туда  во главе армии уже отправились и король,  и кардинал, во  что наши
друзья верили плохо:  уж им-то  было  прекрасно  известно,  что кардинал  не
сдвинется  с места, пока в парижской ратуше не отзвучит музыка Мерлезонского
балета, -- а значит, и король не покинет Парижа...
     Ночь  прошла  спокойно, и  повеселевшие слуги  оседлали  лошадей.  Rpne
друзей отправились  к  хозяину в  его  комнату  в глубине дома,  чтобы,  как
подобает порядочным людям, честно расплатиться за ночлег и все прочее.
     Комната была обширная, с  низким потолком и тремя дверями. Хозяин с тем
же умильно-гостеприимным видом сидел за конторкой. Каюзак  подал  ему четыре
пистоля.
     Лицо  трактирщика   в  тот   же  миг   несказанно  переменилось,   став
подозрительным и враждебным. Повертев монеты  в руках и надкусив край одной,
он  вдруг  швырнул их  на пол -- так что  они  со звоном раскатились во всей
комнате -- и, вскочив за конторкой, завопил:
     -- Они же фальшивые!  Я  велю вас немедленно  арестовать, прохвосты  вы
этакие!
     -- Ах ты, мерзавец! -- взревел Каюзак, придвинувшись к самой конторке и
явно присматриваясь, как  ловчее  будет  оторвать ее  от пола  и обрушить на
темечко хозяину. -- Да я тебе уши отрежу и тебе же скормлю!
     --  На  помощь!  На  помощь!  --  истошно  завопил  хозяин, отпрянув  и
прижимаясь к стене.
     Из  низкой дверцы в глубине комнаты моментально, словно  только того  и
ждали, выскочили двое  вооруженных людей  и  кинулись  на Каюзака со шпагами
наголо.
     Однако  могучий  гвардеец  был  не  из  тех,  кого  способно  смутить и
внезапное  нападение,  и  смехотворно  малое  число  напавших.   Не  потяряв
присутствия духа, он,  пренебрегая собственной шпагой, попросту сгреб за шеи
обоих  незнакомцев  и  что  было силы  -- а сила его  известна -- стукнул их
лбами, так  что  гул разнесся  по  всей комнате, эхом  отпрыгнув  от низкого
сводчатого потолка.
     Нападавшие  повалились наземь, как  подкошенные,  но  из  другой  двери
выбежали еще шестеро и растянулись цепочкой, отрезая Каюзака от спутников, а
ему самому преграждая дорогу к выходу.
     --  Это  ловушка!  --  заорал  Каюзак  так,  словно кто-то  в  этом еще
сомневался. -- Скачите, пришпоривайте! Я их задержу!
     Быстро оглянувшись, он ухватил за середину длинную тяжеленную скамью, с
которой смогли бы справиться разве что двое дюжих молодцов,  бросился вперед
и  прижал толстой  доской к  стене сразу четырех  нападавших, не  переставая
вопить:
     -- Скачите прочь, прочь!
     Что-то явственно  хрустело  --  то ли ребра нападавших,  то  ли  доски.
Д'Артаньян с  де  Вардом  не заставили  себя долго упрашивать:  оттолкнув  с
дороги остальных  двух,  они  пробежали  по  коридору,  заставляя  оторопело
шарахаться встречных, выскочили на улицу, где слуги  у коновязи отмахивались
кто прикладом мушкета, кто попавшей под  руку палкой от  трех  молодчиков со
шпагами.
     Обрушившись  на это новое  препятствие,  как  вихрь,  два гвардейца  во
мгновение  ока смели  всех  трех  с пути,  действуя  кулаками  и  рукоятками
пистолетов. Вскочили в седла.
     --  Эсташ!  --  прокричал д'Артаньян,  вертясь  на  своем  застоявшемся
английском жеребчике. -- Оставайся здесь, поможешь господину! Вперед друзья,
вперед!
     И он галопом помчался  по амьенским улочкам, нимало не  заботясь о том,
успеют ли  убраться  с  дороги неосторожные прохожие, сшибая  лотки  уличных
торговцев,  грозным  рыканьем и взмахами обнаженной шпаги отгоняя  тех,  кто
пытался  остановить  бешено несущегося  коня,  -- некогда  было разбираться,
засада ли  это  или благонамеренные горожане, жаждавшие  призвать к  порядку
нарушителя спокойствия...
     Остальные  трое неслись следом. Оставив на пути немало синяков и ударов
шпагами плашмя,  они вырвались из города и опрометью  помчались по амьенской
дороге.
     С  разлету  проскочили и Кревкер, где  их не  пробовали  nqr`mnbhr|, --
многие,  полное  впечатление, даже и  не  поняли, что за  вихрь  пронесся по
Кревкеру из  конца в конец, отчаянно пыля,  чертыхаясь и  грозно взблескивая
шпагами.
     Оказавшись посреди  полей, они придержали взмыленных  лошадей и пустили
их крупной рысью.
     -- Черт побери! -- воскликнул де Вард. -- Это была засада!
     --   Удивительно   точное  определение,   друг  мой...  --   усмехнулся
д'Артаньян, потерявший шляпу, но не гасконскую иронию.
     -- Но почему они привязались именно к Каюзаку?
     --  Потому  что Каюзак держал себя,  как  Каюзак --  он шумел за троих,
распоряжался за всех, громыхал и  привередничал, а главное, именно он платил
деньги...  Его попросту приняли  за главного и постарались скрутить в первую
очередь его...
     -- Это разумно... -- пробормотал де Вард. -- Сколько же еще засад будет
на дороге?
     --  Как  знать,  --  сказал  д'Артаньян,  натягивая  поводья.  --   Вот
попробуйте с ходу определить, засада это или здешний губернатор заботится об
удобствах проезжих...
     Он кивнул вперед,  где дорога  опускалась  вниз,  сжатая  двумя крутыми
откосами   так,  что  объехать  это  место  стороной,  проселками,  было  бы
невозможно. С дюжину скромно одетых людей копошилось  в низине с  лопатами и
мотыгами среди  свежевыкопанных  ям, вроде бы не обращая внимания  на  наших
путников, --  но располагались они так, что  вольно  или невольно  заслоняли
проезд полностью.
     -- Они чинят дорогу... -- сказал де Вард, внимательно приглядываясь. --
Или делают вид, что чинят?
     -- Пока что они лишь  выкопали кучу ям, сделав дорогу почти непроезжей,
-- тихонько ответил д'Артаньян. -- Все это можно толковать и так и этак...
     -- Я сейчас потребую...
     -- Тс, граф! В нашем положении лучше буде