не так добросовестна.
     Несколько времени спустя, когда я  сидела  печальная  за  работой,  она
начала меня расспрашивать, что со мной. Я сказала, что у меня  очень  тяжело
на сердце; у меня Мало работы и не на  что  жить,  и  я  не  знаю,  что  мне
предпринять. Она рассмеялась, сказав, что мне нужно снова попытать  счастья;
может быть, снова подвернется какая-нибудь серебряная вещь.
     - Ах, матушка, - говорю, - в этом деле я  не  мастерица,  и  если  меня
поймают, я погибла.
     - Правда, дитя мое, но я могу указать вам наставницу,  которая  сделает
вас такой же искусной, как она сама.
     От этого предложения меня бросило в дрожь, так как  до  сих  пор  я  не
имела сообщников и не водила знакомства с такого  рода  людьми.  Не  старуха
преодолела все мои колебания и страхи; и в скором  времени  с  помощью  этой
сообщницы я стала такой же смелой и ловкой воровкой, как была когда-то Молль
Карманщица, хотя, если молва не прикрашивает ее, сильно уступала ей по части
красоты.
     Товарка, с которой свела меня пестунья, была мастерицей  в  трех  видах
работы; краже товаров из лавок,  краже  бумажников  и  вытаскивании  золотых
часов у дам из-за пояса; это последнее она проделывала  с  такой  ловкостью,
что с ней не могла сравниться ни одна женщина. Мне очень понравилось  первое
и последнее из названных занятий, и я  прислуживала  ей  некоторое  время  в
работе,   как   помощница   прислуживает   повивальной   бабке,   совершенно
безвозмездно.
     Наконец она пустила меня на испытание. Она показала мне свое искусство,
и я не раз с величайшей ловкостью таскала часы  у  нее  самой  из-за  пояса.
После нескольких уроков она указала мне добычу - молодую беременную даму,  у
которой были прелестные часики. Кражу  нужно  было  произвести,  когда  дама
выходила из церкви. Моя наставница пошла рядом с ней, и дойдя  до  ступенек,
притворилась, что падает, и так  сильно  при  этом  толкнула  даму,  что  та
страшно перепугалась, и обе не своим голосом завизжали. Когда  она  толкнула
ее,  я  схватила  часы,  и  от  резкого  движения,  сделанного  дамой,   они
отстегнулись, так что та и не почувствовала. Я тотчас дала тягу, предоставив
своей наставнице постепенно оправляться от испуга, а вместе с ней и даме;  и
тут бедняжка хватилась часов.
     - Ну, конечно, - говорит  моя  товарка,  -  ручаюсь,  что  это  сделали
негодяи, сбившие меня с ног; жаль, что  вы  так  поздно  хватились:  мы  бы,
наверное, успели изловить их.
     Она так ловко разыграла комедию, что ни в ком не заронила подозрений, и
я вернулась домой задолго до нее. Это было первое дело, которое мы  обделали
вдвоем. Украденные часы оказались действительно прекрасными,  со  множеством
брелоков, и моя пестунья дала нам за  них  двадцать  фунтов,  из  которых  я
получила  половину.   Так   стала   я   законченной   воровкой,   Совершенно
бесчувственной к укорам совести; никогда бы я не предположила, что дойду  до
этого.
     Так  дьявол,  сперва  толкнувший  меня  на  этот   путь   под   страхом
беспросветной нищеты, возвел меня на незаурядную  высоту,  когда  моя  нужда
вовсе не была такой  устрашающей;  ибо  теперь  мне  давали  гораздо  больше
работы, и так как я умела действовать иголкой, то, весьма вероятно, могла бы
зарабатывать на хлеб честным путем.
     Должна сказать, что если бы возможность трудовой жизни открылась мне  с
самого начала, когда  я  почувствовала  приближение  бедности,  -  если  бы,
говорю, такая возможность представилась мне тогда, нипочем бы я не  занялась
этим постыдным ремеслом и не пристала к презренной шайке, с  которой  теперь
связалась; но привычка притупила мою чувствительность, и я стала дерзкой  до
последней степени? особенно оттого,  что,  промышляя  так  долго  похищением
чужого добра, я  ни  разу  не  попалась;  одним  словом,  моя  товарка  и  я
действовали так долго и так удачно, ни разу не будучи накрыты,  что  обе  мы
стали не только смелыми, но и богатыми и имели на руках  сразу  два  десятка
золотых часов.
     Однажды, будучи в немного  менее  легкомысленном  расположении  духа  и
вспомнив, что уже накопила порядочный капитал  -  на  мою  долю  приходилось
около двухсот фунтов деньгами, - я пришла к мысли, несомненно  под  влиянием
какого-то доброго духа, если такие существуют, - почему  бы  мне  теперь  не
остановиться, раз  я  достигла  благополучия.  Ведь  если  сначала  бедность
подстрекнула меня и  невзгоды  толкнули  на  это  ужасное  дело,  то  теперь
невзгоды миновали и я могла также кое-что зарабатывать  честным  трудом,  да
еще имела в виде подспорья такой капитал. Нелепо же было рассчитывать, что я
вечно буду на свободе; а если меня сцапают, я погибла.
     То была, несомненно, счастливая минута, и если бы я послушалась благого
внушения, откуда бы оно ни исходило, то могла бы еще надеяться на  спокойную
жизнь. Но мне была уготована иная судьба; неугомонный дьявол, увлекший  меня
на пагубный путь, слишком крепко держал меня, чтобы отпустить; и если нищета
привела меня на путь порока, то корыстолюбие удержало на нем,  пока  наконец
возможность возвращения не была  отрезана.  Что  же  касается  доводов,  при
помощи которых разум убеждал меня отказаться от воровства,  то  корыстолюбие
выступило с такой речью: "Продолжай! Тебе везет; продолжай, пока не накопишь
четыреста или пятьсот фунтов, а тогда бросишь и сможешь жить в достатке,  не
нуждаясь ни в какой работе".
     Так дьявол, к которому я однажды угодила  в  лапы,  держал  меня  точно
каким-то колдовством, и я не имела сил вырваться  из  заколдованного  круга,
пока не запуталась в таком лабиринте, откуда уже не было выхода.
     Однако мысли эти  оставили  во  мне  некоторый  след  и  побудили  меня
действовать  с  несколько   большей   осторожностью,   чем   прежде,   более
осмотрительно, чем действовали сами  мои  наставницы.  Моя  товарка,  как  я
называла ее (мне следовало бы называть ее  учительницей),  первая  попала  в
беду вместе с другой своей ученицей: охотясь раз за поживой, они попробовали
обокрасть одного торговца полотном на  Чипсайде,  но  были  замечены  зорким
приказчиком и схвачены с двумя кусками батиста, найденного при них.
     Этого было достаточно, чтобы  посадить  обеих  в  Ньюгет,  где,  на  их
несчастье, им припомнили кое-какие  старые  грехи.  Им  предъявили  еще  два
обвинения  и,  когда  правильность  этих  обвинений,  была  доказана,  обеих
приговорили к смерти. Обе сослались на живот,  и  обеих  нашли  беременными,
хотя моя наставница была ничуть не больше беременна, чем я.
     Я часто ходила навещать их и горевала с ними, ожидая, что и меня  скоро
постигнет та же участь; но  это  место  внушало  мне  такой  ужас,  когда  я
вспоминала, что здесь родилась на свет и здесь мучилась моя мать, что  я  не
могла больше выносить его и перестала навешать товарок.
     Ах, если бы мне послужили уроком их  бедствия,  я  бы  еще  могла  быть
счастливой, потому что до сих  пор  находилась  на  свободе  и  мне  еще  не
предъявили ни одного обвинения; но урок пропал для меня даром, мера моя  еще
не исполнилась.
     Моя товарка, как закоренелая преступница, была казнена; младшую воровку
пощадили, отсрочив приведение приговора  в  исполнение,  но  долго  еще  она
терпела голод и холод в тюрьме, пока наконец  не  добилась  внесения  своего
имени в списки помилованных, и ее выпустили.
     Страшный пример моей товарки наполнил меня ужасом, и долгое время я  не
выходила на промысел. Но однажды ночью по соседству с  домом  моей  пестуньи
раздались крики: "Пожар!" Пестунья выглянула в окна - все  мы  уже  были  на
ногах - и сейчас же закричала, что весь дом госпожи такой-то в огне;  так  и
оказалось в действительности. Тут старуха толкает меня в бок.
     - Живо, деточка, - говорит,  -  пользуйся  редким  случаем.  Пожар  так
близко, что вы успеете прибежать туда прежде, чем соберется толпа.
     И она мигом объяснила мне мою роль:
     - Ступайте туда, деточка, бегите в дом и  скажите  барыне  или  первому
встречному, что вы пришли на помощь от госпожи такой-то, - это была знакомая
пострадавшей, жившая на той же улице. Назвала она мне и и хозяйку еще одного
дома, на которую я тоже могла сослаться.
     Я выбежала на улицу и, войдя в дом, нашла, разумеется, всех  обитателей
в смятении. Встретив одну из служанок, говорю:
     - Беда, голубушка! Как это случилось такое несчастье? Где ваша  барыня?
В безопасности ли она? А где дети? Я пришла от госпожи***, помочь вам.
     Девушка тотчас срывается с места. -
     - Барыня, барыня! - вопит она не своим голосом. - Тут пришла одна  дама
от госпожи*** помочь нам.
     Бедная полу обезумевшая женщина подбежала ко мне с узлом под  мышкой  и
двумя маленькими детьми.
     -  Сударыня,  -  говорю,  -  позвольте  мне  отвести  бедных  деток   к
госпоже***, она просит вас прислать их к ней, она позаботится о малютках.  -
И с этими словами я беру за руку одного ребенка, а другого она передает  мне
на руки.
     - Да,  да,  ради  Бога  унесите  их,  -  говорит.  -  Поблагодарите  ее
хорошенько за доброту.
     - Нет ли у вас, сударыня, еще чего-нибудь, что я  могла  бы  снести?  -
спрашиваю. - Она прибережет ваши вещи.
     - Вот спасибо ей! Пошли ей, Господи, всякого добра! Возьмите этот  узел
с серебром и тоже снесите ей. Ах, какая добрая женщина! Мы совсем  разорены,
погибли!
     И вне себя она бежит прочь, служанки за ней, а  я  пускаюсь  в  путь  с
двумя детьми и узлом.
     Только что я вышла на улицу, как вижу, подходит ко мне другая женщина.
     - Барыня, барыня! - участливо обращается  она  ко  мне.  -  Вы  уроните
ребенка. Ужас-то какой! Позвольте, я вам помогу. - И протягивает руку к узлу
с намерением взять его.
     - Нет, - говорю, - если вы хотите помочь мне, возьмите ребенка за  руку
и проводите его до конца улицы. Я пойду с вами и заплачу вам за труды.
     Ей ничего не оставалось, как исполнить мою просьбу; ( женщина эта  явно
занималась тем же ремеслом, что и я, и ее интересовал только  узел.  Как  бы
там ни было, она подошла со мной до  двери,  уклониться  от  этого  ей  было
невозможно. Когда мы пришли, я шепнула ей:
     - Ступай, детка, я знаю твое ремесло. Ты найдешь еще, чем поживиться.
     Она меня поняла и смылась. Я изо всех сил стала колотить в дверь,  дети
тоже, и так как из-за пожара все были на ногах, то меня тотчас впустили, и я
спросила:
     - Барыня проснулась? Пожалуйста, передайте  ей,  что  госпожа***  очень
просит ее взять к себе детей. Бедняжка совсем разорена, дом-то весь в огне.
     Детей любезно приняли, пожалели несчастную семью, и  я  ушла  вместе  с
узлом. Одна из служанок спросила, не велено ли мне оставить также и узел.
     - Нет, голубушка, - отвечала я, - это мне нужно снести в другое  место,
не сюда.
     Я выбралась из толпы и теперь пошла спокойно и понесла весьма увесистый
узел  с  серебром  прямо  домой,  к  моей  старой  пестунье.  Та  отказалась
развязывать его и велела мне вернуться на пожар и поискать чего-нибудь еще.
     Она предложила мне разыграть ту же комедию с хозяйкой дома, смежного  с
горевшим, и я  изо  всех  сил  старалась  пробраться  туда,  но  была  такая
кутерьма, съехалось столько пожарных бочек и улица  до  такой  степени  была
запружена народом, что я не могла подойти к тому дому, несмотря на все  свои
усилия; волей-неволей пришлось  вернуться  домой.  Принеся  узел  к  себе  в
комнату, я стала его исследовать. Ужас берет, когда я вспоминаю, что  я  там
нашла; достаточно сказать, что, кроме серебра, а его оказалось  немало,  там
была золотая цепь старинной работы, со  сломанным  замочком,  так  что  она,
вероятно, не была в употреблении много лет, но  золото  от  этого  не  стало
хуже; далее шкатулочка с траурными кольцами, дамское  обручальное  кольцо  и
несколько обломков старых золотых медальонов, золотые часы, кошелек, и в нем
старинных золотых монет почти на двадцать  четыре  фунта,  и  разные  другие
ценные вещи.
     Это была самая крупная и самая неприятная добыча, какая мне  когда-либо
доставалась; несмотря на  то,  что  я,  как  уже  говорилось,  стала  теперь
совершенно бесчувственной, вид этого сокровища взволновал  меня  до  глубины
души; я отчетливо представляла себе бедную безутешную даму,  которая  и  без
того так много потеряла и, наверное,  думает,  что  спасла  хоть  серебро  и
драгоценности; как она будет поражена, узнав, что ее обманули, что  женщина,
забравшая детей и вещи, приходила вовсе не  по  поручению  Дамы  с  соседней
улицы и дети были приведены к той даме без всякого приглашения.
     Итак, должна признаться, бесчеловечность  этого  поступка  меня  сильно
взволновала и глубоко потрясла, так что даже слезы выступили  из  глаз,  но,
несмотря на сознание всей его жестокости и бесчеловечности, я не могла найти
в себе решимости вернуть  похищенное.  Угрызения  совести  затихли  и  скоро
изгладились из памяти.
     Это было не все; хотя благодаря похищенному узлу я стала гораздо богаче
прежнего, однако недавно принятое решение оставить свое  постыдное  ремесло,
когда мне удастся еще немного поживиться, поколебалось, мне захотелось еще и
еще; корыстолюбие росло с каждой удачей, и я уже не думала  отказываться  от
прежнего образа жизни, хотя без  этого  нельзя  было  безопасно  и  спокойно
располагать награбленным;  еще  чуточку,  еще  чуточку  -  вот  какая  мысль
продолжала владеть мною.
     В конце концов,  уступив  преступным  моим  наклонностям,  я  отбросила
всякие сомнения, и все мои помыслы  сводились  к  одному:  может  быть,  мне
посчастливится  еще  раз,  самый  последний  раз.  Но  хотя  этот  последний
счастливый случай довольно скоро подвернулся,  однако  каждая  удача  только
подливала масла в огонь и поощряла меня продолжать свой промысел, так что  я
не чувствовала никакого желания бросить его.
     В таком-то состоянии,  когда  непрерывные  удачи  и  твердая  решимость
продолжать заставили меня забыть об осторожности, я и попала в западню,  где
мне суждено было получить последнее воздаяние за эту постыдную жизнь. Но это
потом, а покамест мне выпало еще несколько удачных приключений.
     Моя  пестунья  некоторое  время  была  сильно   озабочена   несчастьем,
постигшим нашу повешенную товарку, ибо та столько знала о старухе, что и  ее
могли послать на виселицу.
     Правда, когда воровка погибла, не  выдав  того,  что,  знала,  пестунья
успокоилась и, может быть, даже была рада, что ее товарку  повесили,  потому
что та могла добиться прощения ценой выдачи своих друзей; однако гибель этой
женщины, а также то обстоятельство, что она никого не  выдала,  тронули  мою
пестунью, и она искренне оплакивала погибшую. Я утешала ее как  могла,  и  в
благодарность она сильно помогла мне заслужить ту же участь.
     Как бы там ни было, судьба товарки, как я уже  сказала,  побудила  меня
быть более осторожной, и,  в  частности,  я  всячески  избегала  воровать  в
лавках, особенно мануфактурных, так как мануфактурщики народ дошлый и  глаза
у них зоркие. Я постреляла раза два у кружевниц и  модисток,  выбрав  лавку,
недавно открытую  двумя  молодыми  женщинами,  непривычными  к  торговле.  Я
утащила у них кусок плетеного кружева, стоивший шесть  или  семь  фунтов,  и
моток ниток. Но это  было  лишь  раз;  вторая  попытка  могла  бы  кончиться
неудачей.
     Мы всегда рассчитывали на  верную  поживу,  прослышав  о  новой  лавке,
особенно если  владельцы  были  люди  неопытные.  Такие  торговцы  могут  не
сомневаться, что на первых  порах  к  ним  раза  два-три  наведаются.  Чтобы
избежать этого, требуется совсем уж исключительная зоркость.
     Была у меня еще парочка приключений, но самых пустяковых. Долгое  время
ничего крупного не подвертывалось, я стала даже серьезно подумывать  о  том,
чтобы  бросить  ремесло;  но  моя  пестунья,  не  желавшая  меня  терять   и
возлагавшая на меня большие надежды, свела меня однажды с молодой женщиной и
парнем, выдававшим себя за ее мужа, хотя, как оказалось впоследствии, то  не
были муж и жена,  а  только  товарищи  по  ремеслу,  которым  промышляли,  и
сообщники кой в чем еще. Словом, они вместе воровали, вместе  спали,  вместе
были схвачены и вместе повешены.
     При содействии моей пестуньи  я  вошла  с  ними  в  соглашение,  и  они
вовлекли меня в два или три дела, из которых я убедилась, что это  грубые  и
неловкие  воры,  преуспевавшие  лишь  благодаря  своей  наглости  и  крайней
беспечности Жертв. Поэтому  я  решила  работать  с  ними  впредь  с  большой
осторожностью; и действительно, раза три,  когда  они  предлагали  неудачные
планы, я отклоняла предложение и их  отговаривала.  Однажды  они  предложили
украсть у часовщика трое золотых  часов,  подглядев  еще  днем,  где  он  их
прячет. У этого вора было столько всякого рода ключей, что он с уверенностью
брался открыть то место, куда  часовщик  положил  их.  Таков  был  наш  план
действий; но когда  я  расспросила  их  подробнее,  то  убедилась,  что  они
предлагают совершить кражу со взломом, и не  пожелала  впутываться  в  такое
дело, так что они пошли без меня. Проникнув в дом, они взломали замки в  той
комнате, где были спрятаны часы, однако нашли только  одни  золотые  часы  и
одни серебряные, забрали их и благополучно вышли из дома. Но  всполошившаяся
семья подняла крик: "Воры!" за мужчиной была послана погоня и  его  поймали;
молодая женщина  успела  отбежать  на  некоторое  расстояние,  но,  на  свое
несчастье, тоже была задержана,  и  часы  нашли  при  ней.  Так  я  вторично
избежала опасности ибо оба вора  были  осуждены  и  оба  повешены,  как  уже
имевшие приводы, даром что были молоды; как я сказала, воровали они  вместе,
и спали вместе, и теперь вместе  были  повешены;  так  кончилась  моя  новая
попытка работать с сообщниками.
     Поскольку я так легко могла попасться и имела перед собой такой пример,
я стала проявлять гораздо большую осторожность. Но у  меня  появилась  новая
соблазнительница, подстрекавшая меня каждый день, - я разумею мою  пестунью;
и  однажды  представилось  дело,  которое  она  сама  подготовила  и  потому
рассчитывала на большую долю в  добыче.  Старуха  прослышала,  что  в  одном
частном доме устроен склад фламандских кружев; а так как ввоз  таких  кружев
был запрещен, то это была хорошая пожива для любого  таможенного  чиновника,
который сумел бы до них  добраться.  Я  имела  подробные  сведения  от  моей
пестуньи как о количестве кружев, так и о месте, где они  были  спрятаны.  И
вот я отправилась к одному  таможенному  чиновнику  и  сказала,  что  готова
сообщить ему важные  сведения,  если  он  пообещает  мне  справедливую  долю
вознаграждения. Предложение мое было настолько для него приемлемым,  что  он
тотчас согласился, взял констебля, и мы втроем отправились к тому дому.  Так
как  я  сказала  таможеннику,  что  могу  пройти  прямо  к  тайнику,  то  он
предоставил  мне  действовать;  дыра  была  очень  темная,  и  я  с   трудом
протиснулась в нее со свечой  в  руке,  потом  стала  передавать  ему  куски
кружев, позаботившись при этом припрятать сколько можно на себе.  Всего  там
было кружев фунтов на триста, и я припрятала фунтов  на  пятьдесят.  Кружева
эти принадлежали не хозяевам дома, а одному купцу, который им доверил товар,
поэтому они отнеслись к конфискации спокойнее, чем я ожидала.
     Таможенник был в восторге от этой находки и вполне доволен тем,  что  я
ему передала; он указал мне дом, где я, должна была с ним встретиться,  и  я
явилась туда, после, того как пристроила находившийся на мне груз, о котором
он даже не подозревал. Думая, что я не знаю, какая доля  премии  причитается
мне, он стал со мной торговаться, в надежде, что я удовлетворюсь и двадцатью
фунтами; но я дала ему понять, что не так невежественна, как ему кажется,  и
все же была рада, предложил мне уточнить сумму. Я запросила сто  фунтов,  он
поднял до сорока; наконец он предложил пятьдесят и я  согласилас