есь промыслом. Таким образом, ему оставалось
только  ждать  следующего  сезона.  Однако  преждевременное,  казалось   бы,
отплытие "Пекода" было, вероятно, правильно назначено Ахавом,  если  принять
во внимание всю сложность его замысла. Ибо теперь в  его  распоряжении  было
триста шестьдесят пять дней и ночей - срок, который он, вместо нетерпеливого
бездеятельного ожидания на берегу, сможет посвятить попутной охоте,  на  тот
случай, если Белый  Кит,  проводящий  каникулы  вдали  от  своих  постоянных
пастбищ, высунет на поверхность  сморщенный  лоб  в  водах  Персидского  или
Бенгальского  залива,  в  китайских  морях  или  в  любой  другой   области,
посещаемой его родичами. Так что  и  муссоны,  и  памперо,  и  норд-вест,  и
гарматан, и пассаты - любой  ветер,  кроме  левантинца  и  самума,  смог  бы
занести  Моби  Дика  на  замысловатый  зигзагообразный   кругосветный   след
"Пекода", опоясавший белой пеной весь земной шар.
   Но даже если это в самом деле так, все  равно,  разве  по  хладнокровном,
здравом рассуждении не покажется безумной сама мысль о том, будто,  встретив
в широком безбрежном океане одного какого-то кита, охотник сможет  узнать  и
отличить его, как белобородого муфтия на людных улицах Константинополя?  Да,
да, сможет, представьте себе. Потому что белоснежный лоб  Моби  Дика  и  его
столь же белоснежный горб, раз увидев, уже ни с чем спутать нельзя. И потом,
разве я сам  не  пометил  этого  кита,  размышлял  обыкновенно  Ахав,  вновь
предаваясь своим безумным грезам после того, как далеко за полночь  просидел
над картами, я  пометил  его,  а  он  уйдет?  Его  широкие  плавники  все  в
зазубринах и дырах, как уши у  заблудшей  овечки.  И  он  пускался  безумной
мыслью в отчаянную погоню, покуда  наконец  усталость  не  затуманивала  его
рассудок. Но тогда на свежем воздухе  палубы  он  вновь  искал  подкрепления
своим силам. Великий  боже,  какою  пыткою  оказывается  сон  для  человека,
снедаемого единым неосуществленным желанием мести. Он спит, сжав  кулаки,  а
когда просыпается, его вонзенные в ладони ногти красны  от  его  собственной
крови.
   Нередко, когда его подымали с постели мучительные  и  непереносимо  яркие
ночные сновидения, которые, подхватывая неустанную дневную думу,  влекли  ее
за собой туда, где бушевало безумие;  когда  они  вихрем  кружили,  кружили,
кружили в его пламенеющем мозгу, пока самый пульс его  жизни  не  становился
нестерпимой мукой; когда, как это порой случалось, в смерчах  духа  существо
его отрывалось от земли и пропасть отверзалась в нем, а  из  нее  выбивались
языки пламени и молнии и мерзкие демоны знаками звали его спуститься к  ним;
когда внизу зиял его ад - дикий вопль раздавался тогда по всему  кораблю;  и
Ахав, сверкая очами, выскакивал из каюты, словно бежал с огненного ложа.  То
не  были  знаки  тайной  слабости,  которая  страшится   своей   собственной
решимости, то были неоспоримые доказательства  того,  насколько  тверда  эта
решимость. Ибо не безумный Ахав, упорно, бесстрашно, неотступно преследующий
Белого Кита, тот Ахав, который недавно лег спать, не сам он был  той  силой,
что заставляла его в ужасе вскакивать с постели.  Этой  силой  было  вечное,
живое начало - его душа;  во  сне,  освобожденная  на  время  из-под  власти
рассудка, который  постоянно  толкал  ее  на  достижение  своих  целей,  она
стремилась избавиться от жгучей близости его неистовства, перестав на  время
составлять с ним единое целое. Но рассудок не может существовать в  человеке
отлученный от души: вот почему, когда Ахав весь  свой  разум  и  волю  отдал
единому, высшему замыслу, замысел этот  силой  своей  и  неискоренимостью  в
конце концов, вопреки всем богам и дьяволам, сам по себе приобрел  отдельное
самостоятельное существование. Теперь он мог,  пылая,  жить  своей  зловещей
жизнью, в то время как та  жизнь,  в  которой  он  возник,  бежала,  объятая
страхом, от нежеланного, незаконного чада. И когда то, что казалось  Ахавом,
выбегало из каюты, страждущий дух, глядевший  сквозь  телесные  очи,  был  в
действительности лишь  опустевшая  оболочка,  бесформенная  сомнамбула,  луч
живого света, не  имеющий,  однако,  перед  собой  ничего,  что  бы  он  мог
осветить, и потому сам по себе  -  пустота.  Бог  да  смилуется  над  тобой,
старик, твои  мысли  породили  новое  существо  внутри  тебя;  а  тот,  кого
неотступные думы превращают в  Прометея,  вечно  будет  кормить  стервятника
кусками своего сердца; и стервятник  его  -  то  существо,  которое  он  сам
порождает.

   Глава XLV

   СВИДЕТЕЛЬСТВУЮ ПОД ПРИСЯГОЙ

   Если говорить о том, что есть интересного в  этой  книге,  то  предыдущая
глава,  поскольку  она   косвенно   затрагивает   кое-какие   любопытные   и
своеобразные особенности в повадках кашалотов, является не менее важной, чем
любая другая в этом томе; однако главная  ее  тема  нуждается  в  еще  более
глубоком и тщательном рассмотрении;  в  противном  случае  многое  останется
непонятным и мне не удастся рассеять возникшего,  быть  может,  у  некоторых
из-за  полной  неосведомленности  в  этом  деле  сомнения  в   достоверности
описываемых событий.
   Я не собираюсь приниматься за дело с  научной  систематичностью;  с  меня
довольно будет, если я добьюсь желаемого результата перечислением  отдельных
фактов, известных мне как китобою из личного опыта или  от  надежных  людей:
необходимые выводы, как я рассчитываю, вытекут сами по себе.
   Во-первых. Мне лично  известны  три  случая,  когда  кит,  вырвавшийся  и
спасшийся бегством с гарпуном в боку, был через какой-то промежуток  времени
(в одном случае -  через  три  года)  вторично  загарпунен  и  убит  тем  же
охотником, и из туши его были извлечены два гарпуна, оба с одинаковой личной
меткой гарпунщика. В том  случае,  когда  между  двумя  попаданиями  гарпуна
прошло три года - а может быть, даже и больше, человек,  который  их  метал,
поступил в промежутке на торговое судно, ходившее в Африку, там высадился на
берег, присоединился к исследовательской экспедиции, проник с  нею  в  самые
недра континента, где путешествовал около двух лет,  подвергаясь  нападениям
змей, туземцев, тигров, действию ядовитых миазм и прочим  опасностям,  какие
обыкновенно встречаются на пути тех, кто блуждает в сердце неведомой страны.
А  тем  временем  кит,  которого   он   загарпунил,   тоже,   должно   быть,
путешествовал; он, без сомнения, не  менее  трех  раз  опоясал  земной  шар,
задевая боками берега  Африки,  но  все  понапрасну.  Человек  и  кит  снова
встретились, и первый уничтожил второго. Я говорю, что  мне  лично  известны
три подобных случая; то есть дважды я видел, как были запущены гарпуны и как
после второго столкновения из китовых туш были извлечены  по  два  изогнутых
лезвия с одинаковыми метками. А в  случае,  когда  кит  вторично  попал  под
гарпун через три года, я даже сам сидел оба раза в вельботе  и  в  последний
раз определенно узнал у кита  под  глазом  что-то  похожее  на  колоссальную
родинку, на которую я обратил внимание три года тому назад.  Я  говорю:  три
года, но на самом-то деле, я уверен, больше.  Таким  образом,  вот  вам  три
примера, за истинность которых я лично ручаюсь; а  еще  я  слышал  о  многих
других  случаях  от  людей,  в  чьей  правдивости  у  меня   нет   основании
сомневаться.
   Во-вторых. В истории китобойного промысла засвидетельствовано  -  как  ни
мало знают об этом на суше - несколько памятных достоверных  случаев,  когда
на протяжении многих лет один какой-нибудь кит был широко известен  и  всеми
отличаем в океанских просторах. Объяснялось это  в  конечном  счете  не  его
телесными особенностями, выделявшими его среди остальных китов: ибо, как  ни
значительны были эти особенности, им очень скоро приходил конец,  если  кита
убивали и перетапливали на особенно ценный жир. Нет, причина тут была  иная:
трагические эпизоды окутывали таких  китов  зловещей,  убийственной  славой,
подобной славе Ринальдо Ринальдини, так что в  большинстве  случаев  китолов
при встрече  с  ними  ограничивался  лишь  тем,  что  притрагивался  в  знак
приветствия к  своей  зюйдвестке,  не  стремясь  завязывать  более  близкого
знакомства. Так и на суше иной бедняк, состоя в знакомстве с раздражительным
и великим человеком, завидев его на улице, скромно раскланивается  издалека,
опасаясь, как бы, приблизившись, не  получить  в  конце  концов  по  шее  за
самонадеянность.
   Но мало того, что каждый из этих замечательных китов пользовался  большой
личной известностью - или, вернее сказать, всеокеанской славой;  мало  того,
что он был  при  жизни  знаменит,  а  после  гибели  приобрел  бессмертие  в
матросских легендах; он обладал к тому же еще всеми правами, привилегиями  и
отличиями владельца собственного имени; имел свое имя, не хуже  Камбиза  или
Цезаря. Разве это не так, о Тиморский Том! прославленный  левиафан,  весь  в
рубцах, словно айсберг, ты, так долго таившийся на Востоке в водах  пролива,
носящего это же имя, где фонтан твой нередко замечали с зеленых  тропических
берегов Омбая? Разве это не так, о Новозеландец Джек! гроза всех китобойцев,
бороздивших волны по соседству от страны татуировок? Разве  это  не  так,  о
Моркан! владыка Японии, ты, чей высокий  фонтан  напоминал,  говорят,  порой
белоснежный крест на фоне неба? Разве это не так, о Дон  Мигуэль!  чилийский
кит, чья спина, словно панцирь старой  черепахи,  была  покрыта  загадочными
иероглифами? А говоря простой прозой: существовали на свете четыре кита, чьи
имена так же хорошо знакомы специалистам по Китовой Истории, как имена Мария
или Суллы знатокам классической древности.
   Но это еще не все. В конце концов и на Новозеландца
   Джека, и на  Дона  Мигуэля,  производивших  бесчисленные  опустошительные
нападения на вельботы многих кораблей, была организована планомерная  охота,
и они оба были выслежены и убиты  отважными  капитанами-китобоями,  которые,
еще снимаясь с якоря в своем порту, поставили перед собой именно  эту  цель,
не менее определенную, чем  была  когда-то  у  капитана  Батлера,  когда  он
углубился в дебри Наррагансеттских лесов, чтобы  изловить  прославленного  и
свирепого  дикаря  Аннавона,  воинского  предводителя  у  индейского  короля
Филипа.
   Вряд ли мне удастся найти где-нибудь более подходящее место, чем это, для
того  чтобы  привести  еще  некоторые  данные,   на   мой   взгляд,   весьма
существенные, так как они помогут мне печатно подтвердить достоверность всей
этой истории с Белым Китом, в особенности  же  ее  трагического  конца.  Ибо
здесь перед нами один из тех горестных случаев, когда истина не  менее,  чем
ложь, нуждается в подтверждениях. Люди сухопутных  профессий  в  большинстве
своем столь несведущи относительно самых очевидных и осязаемых чудес  света,
что, если бы я не привел здесь простейших фактов из  прошлого  и  настоящего
китобойных флотилий, они вздумали  бы  рассматривать  Моби  Дика  как  некий
чудовищный миф или же, что еще  отвратительнее  и  ужаснее,  как  невыносимо
страшную аллегорию.
   Во-первых. Хоть многие имеют кое-какие смутные и шаткие общие понятия  об
опасностях этого великого  промысла,  ни  у  кого  нет  точных  и  жизненных
представлений о них, так же как и о том,  сколь  часты  они  в  нашем  деле.
Объясняется это, возможно, в частности тем,  что  из  пятидесяти  несчастных
случаев на промысле вряд ли один становится достоянием гласности на  родине,
хотя бы ненадолго,  чтобы  тут  же  оказаться  забытым.  Думаете,  имя  того
бедняги, которого, быть может, в это самое мгновение, захлестнутого линем  у
берегов Новой Гвинеи,  утянул  на  дно  морское  нырнувший  левиафан,  -  вы
думаете, имя этого бедняги вы сможете найти завтра за чашкой утреннего  кофе
в газетном некрологе? Нет, слишком уж нерегулярно почтовое  сообщение  между
нашими  местами  и  Новой  Гвинеей.  Да  и  вообще-то,  случалось   ли   вам
когда-нибудь услышать вести с Новой Гвинеи? А между тем я могу сказать  вам,
что как-то во время одного плавания по Тихому океану мы  встретили  тридцать
кораблей, каждый из которых потерял во время  охоты  одного  или  нескольких
членов команды,  и  три  корабля,  у  которых  погибло  целиком  по  экипажу
вельбота. Бога  ради,  будьте  поэкономнее  со  своими  лампами  и  свечами!
Помните, что за каждый сожженный вами галлон была пролита  по  крайней  мере
одна капля человеческой крови.
   Во-вторых. Люди на берегу имеют, конечно, кое-какие неясные представления
о том, что кит - это огромное существо, обладающее огромной силой; но  когда
бы я ни пытался поведать им о каком-нибудь отдельном эпизоде, где проявилась
эта  двойная  огромность,   они   всякий   раз   начинали   многозначительно
расхваливать мое остроумие,  хотя,  видит  бог,  я  не  больше  стремился  к
остроумию, чем Моисей, когда он описывал чуму в Египте.
   Но, к счастью, на этот  раз  для  доказательства  своей  правоты  я  могу
прибегнуть к свидетельствам совершенно посторонним. Я утверждаю, что кашалот
обладает в  отдельных  случаях  достаточной  силой,  достаточным  умением  и
злобной  рассудительностью,  чтобы  преднамеренно  протаранить,  сломать   и
потопить большой корабль; больше того, я утверждаю, что  все  это  кашалотом
неоднократно и проделывалось.
   Во-первых. В 1820 году судно "Эссекс" из Нантакета под командой  капитана
Полларда  вело  промысел  в  Тихом  океане.  Однажды  вахтенные  увидели  на
горизонте фонтаны, были спущены вельботы, и началась погоня за целым  стадом
кашалотов. Вскоре несколько китов было подбито:  и  вдруг  огромный  кашалот
отделился от стада и, обогнув лодки, устремился на корабль. На  полном  ходу
ударившись лбом в борт судна, он проломил  корпус,  так  что  "не  прошло  и
десяти минут", как оно перевернулось и пошло ко дну. Ни щепки не осталось на
поверхности  моря.  После  жесточайших  мучений  часть  команды  на  шлюпках
достигла берега. Вернувшись в конце концов на  родину,  капитан  Поллард  на
другом судне снова отправился в  Тихий  океан,  но  боги  судили  ему  снова
потерпеть крушение, разбив судно о неведомые  рифы,  а  потеряв  второй  раз
судно, он навеки отрекся от моря и с тех пор никогда уже не плавал.  Капитан
Поллард и по сей день проживает в Нантакете. Я встречался с  Оуэном  Чейсом,
который был старшим помощником на "Эссексе",  когда  все  это  случилось;  я
читал его незамысловатый правдивый рассказ; я разговаривал с  его  сыном;  и
все это в каких-нибудь нескольких милях от места катастрофы(1).
   ---------------------(1) Приведу несколько отрывков  из  рассказа  Чейса:
"Все говорило о том, что его действиями управлял не голый случай; он  дважды
с коротким перерывом нападал на судно, и оба  раза  направление  его  ударов
было рассчитано так, чтобы причинить нам  наибольший  вред,  потому  что  он
налетал с носа, тем самым используя  для  удара  скорость  обоих  движущихся
предметов, а осуществить  это  можно  было  только  благодаря  очень  точным
маневрам. Вид его  был  ужасен,  он  выражал  ярость  и  негодование.  Зверь
отделился от стада, которое мы  только  что  настигли  и  в  котором  успели
загарпунить трех китов, и точно мстил за их страдания". В другом месте:  "Во
всяком случае,  принимая  во  внимание  все  эти  обстоятельства,  поскольку
происходило  это  у  меня  на  глазах  и   оставило   у   меня   впечатление
рассчитанного, намеренного злодейства со стороны кита (хотя многое  из  моих
тогдашних впечатлений теперь забылось), я убежден, что тогда был прав".
   Вот его мысли вскоре после гибели судна, когда темной ночью они  плыли  в
шлюпке, почти отчаявшись уже  достичь  когда-нибудь  гостеприимного  берега:
"Черный океан и вздымающиеся  валы  были  нам  не  страшны;  опасность  быть
поглощенными свирепым ураганом или выброшенными на тайные скалы, равно как и
прочие обычные страхи, - обо всем этом, казалось, не стоило даже  и  думать;
горестная картина кораблекрушения и {ужасный мстительный облик кита} целиком
владели моими мыслями, покуда не наступил новый день".
   В другом месте  (с.  45)  он  говорит  о  {"непостижимом  и  смертоносном
нападении животного"}. - Примеч. автора.
   Во-вторых. Судно "Юнион", также из Нантакета, было в 1807 году  потоплено
близ  Азорских  островов  при  сходных   обстоятельствах,   но   достоверных
подробностей о его гибели мне нигде не удалось обнаружить, хотя от  китобоев
я не раз об этом слыхал.
   В-третьих. Как-то лет восемнадцать-двадцать  тому  назад  коммодору  Дж.,
командовавшему тогда американским корветом первого класса, пришлось  однажды
в порту Оаху на Сандвичевых островах обедать на борту нантакетского  корабля
в обществе нескольких капитанов-китобоев. Речь зашла  о  китах,  и  коммодор
позволил себе отнестись скептически к рассказам о необычайной силе,  которую
приписывали  им  присутствовавшие  джентльмены.  Он  решительно   утверждал,
например, что ни один кит не сможет с такой силой ударить  по  его  корвету,
чтобы прочный корпус дал течь и набрал хотя бы один наперсток воды.  Ну  что
ж, отлично; но этим дело не  кончилось.  Несколько  недель  спустя  коммодор
поднял паруса на своем непробиваемом судне и взял курс на Вальпараисо. Но  в
пути ему встретился осанистый кашалот, который  попросил  у  него  минуточку
внимания в связи с одним неотложным делом. Дело это состояло  в  том,  чтобы
нанести кораблю коммодора  столь  сокрушительный  удар,  что  тому  осталось
только, пустив в действие все насосы, полным ходом мчаться в ближайший  порт
и стать в доке на ремонт. Я не суеверен, но  в  этом  свидании  коммодора  с
китом я вижу перст божий. Разве Савл из Тарса не был  отвращен  от  неверия,
также испытав испуг? Говорю вам, с кашалотом шутки плохи.
   А теперь разрешите мне сослаться на "Путешествия" Лангсдорфа в связи  все
с тем же вопросом, представляющим для меня большой интерес.  Лангсдорф,  как
вам должно быть известно, принимал участие  в  знаменитой  исследовательской
экспедиции русского адмирала  Крузенштерна,  предпринятой  в  начале  нашего
столетия.  Свою  семнадцатую  главу  капитан  Лангсдорф  начинает  следующим
образом: "К тридцатому мая наш корабль был готов к отплытию, и на  следующий
день мы уже находились в открытом море, держа курс на Охотск. Погода  стояла
ясная и тихая, но мороз был так жесток,  что  мы  не  снимали  меховых  шуб.
Несколько дней держался почти  полный  штиль,  только  девятнадцатого  числа
подул наконец с северо-запада свежий ветер. У самой поверхности  воды  лежал
огромный кит, туша которого превосходила размерами наше судно, но  на  борту
его заметили  только  тогда,  когда  корабль,  идущий  под  всеми  парусами,
приблизился к  нему  почти  вплотную  и  столкновение  было  неизбежно.  Нам
угрожала ужасная опасность, ибо исполинское существо, выгнув спину,  подняло
судно по крайней мере на три фута над водой.  Мачты  задрожали,  все  паруса
обвисли, и мы, находившиеся внизу, в тот же  миг  повыскакивали  на  палубу,
уверенные, что корабль налетел на подводную скалу; вместо этого мы  увидели,
однако, морское чудовище, которое уплывало  прочь  с  чрезвычайно  важным  и
торжественным видом. Капитан  Д'Вольф  тут  же  поспешил  к  насосам,  чтобы
выяснить, не пострадал ли от удара корпус судна, но было обнаружено, что, по
счастью, мы обошлись без всяких повреждений".
   Этот капитан  Д'Вольф,  о  котором  здесь  упоминается  как  о  командире
корабля, происходил родом из Новой Англии и в настоящее  время,  проведя  на
море целую жизнь,  полную  всевозможных  приключений,  проживает  в  поселке
Дорчестер близ Бостона. Я имею честь  быть  его  племянником.  Я  специально
расспрашивал его по поводу этого места из Лангсдорфа. Он подтверждает каждое
слово. Правда, корабль у них был небольшой - русское судно,  построенное  на
сибирском побережье и приобретенное  моим  дядей  в  обмен  на  то,  которое
доставило его туда с родных берегов.
   В другой книге старомодн