ее
расспрашивать обиняками о  намерении онкилонов.  Но  она не могла сообщить
ему  ничего  определенного,  только  разные  глупые  женские  разговоры  о
могуществе и пагубном влиянии белых колдунов.
     Вдруг Горохов вспомнил, что в последний раз, когда они ходили на свою
базу,  они  принесли запасное ружье,  совершенно новое,  которое хотели на
прощанье подарить Амнундаку.  Не  забыли ли  его  товарищи?  Вот  было  бы
счастье!  Оно лежало в  разобранном и  запакованном виде в головах постели
Горюнова,  и онкилоны едва ли догадались,  что этот сверток - тоже палка с
молниями.  Горохову захотелось сейчас  же  убедиться в  этом.  Ведь  после
моления ружье  может  очень понадобиться,  чтобы защищать свою  жизнь.  Он
отпустил Раку  к  остальным,  а  сам  немного  погодя  перешел на  постель
Горюнова, объяснив, что здесь почетное место и веселее, чем в его углу. Он
прилег,  стал осторожно шарить и  в  глубине изголовья под шкурами и слоем
сена нащупал сверток. Но как его развернуть и собрать ружье, не обратив на
себя внимания женщин?  Чем бы занять их?  А  не проделать ли все у  них на
глазах в виде фокуса,  который произведет впечатление?  Пожалуй, это будет
самое лучшее -  они  увидят,  что  из  бумаги и  кусков вырастает страшная
палка.
     Вытащив сверток,  он сел на край постели,  но не рядом с женщинами, и
сказал,  что  покажет  сейчас  превращение <вот  этой  дубинки,  взятой  у
людоедов,  в  палку,  выбрасывающую громы  и  молнии>.  Некоторые  женщины
закричали:  <Ой,  не надо!>,  но любопытство большинства победило. Горохов
начал развязывать сверток,  упакованный еще в магазине в столице; развязав
бечевки,  он  передал  их  женщинам,  никогда еще  не  видавшим подобного.
Бечевки пошли по рукам,  и их разглядывали внимательно. Потом он развернул
большие листы оберточной бумаги,  также никогда не виданной онкилонами;  и
они пошли по  рукам;  женщины удивлялись <тонкой желтой коже>.  Когда один
лист,   поднесенный  слишком  близко  к  огню,  вспыхнул  ярким  пламенем,
раздались крики ужаса и  удивления -  кожа так не  горела.  Пока все взоры
были устремлены на пылавший лист,  Горохов быстро собрал ружье -  это была
двустволка центрального боя, с одним нарезным стволом для пули, - взял его
на прицел и воскликнул:
     - Вот и палка готова!
     Ближайшие к  нему женщины отшатнулись и  взвизгнули,  воображая,  что
сейчас  же  из  блестящей палки  вылетит  молния.  Но  Горохов засмеялся и
сказал:
     - Не бойтесь,  молния вылетит только в того,  кто захочет сделать мне
дурное, а вы все добрые женщины.
     Фокус произвел сильное впечатление:  некоторые женщины знали,  что  у
<полубелого> колдуна -  так  звали Горохова онкилоны между собой ввиду его
смуглой кожи,  в  отличие от  трех  остальных,  -  сегодня унесли страшную
палку,  чтобы сделать его беззащитным.  И вот он у них на глазах превратил
какую-то дубинку в новую палку. Это нужно непременно рассказать мужчинам.
     Пачку патронов,  бывшую при ружье,  Горохов спрятал в  карман,  чтобы
зарядить,  когда  понадобится.  Обладание  ружьем  успокоило его.  К  нему
вернулось хорошее настроение, и, держа ружье в руках, он сказал:
     - А теперь,  женщины,  потанцуйте, как в прошлый раз, когда вы были у
нас в гостях! Я вам дарю вот эти ремешки и эту кожу, а вы потанцуйте, пока
там шаман призывает духов.
     Приходилось  повиноваться колдуну,  обладавшему  палкой.  Но  женщины
вообще плясали охотно,  особенно в долгую зимнюю ночь,  а сейчас ведь была
уже зима -  снег лежал и не таял.  И те, которые еще не разделись, войдя в
землянку,  сделали это теперь. Начался танец, описанный уже прежде, вокруг
весело пылавшего костра,  а Горохов, полуразвалившись на постели Горюнова,
с ружьем в руках, покуривая трубку, смотрел на пляшущих женщин.
     Но в  этот раз женщины не успели доплясаться до изнеможения -  явился
воин и сказал, что моление кончилось и можно вернуться в свое жилище.
     - Раку останется здесь, у меня... - заявил Горохов. - Раку, слышишь!
     - Амнундак сказал, чтобы и ты пришел в его жилище, - ответил воин.
     - Скажи Амнундаку,  что я  буду спать в своем жилище и Раку останется
со мной! - решительно заявил Горохов.
     - Амнундак велел... - начал опять воин.
     - Я не онкилон и не подвластен Амнундаку, - прервал его Горохов. - Он
не может мне приказывать... Раку, иди сюда!
     Одевавшиеся женщины удивленно переглядывались и перешептывались; воин
был поражен.  До  сих пор белые колдуны ни  разу не  говорили таких слов и
старались угождать вождю,  хотя втайне вредили и создавали бедствия. А тут
этот полубелый остался один и  завел такую речь.  Раку не  знала,  что  ей
делать: уходить ли с другими женщинами или остаться с Гороховым.
     - Раку,  тебе говорю,  не одевайся,  а иди сюда,  ко мне!  -  крикнул
Горохов.
     Этот решительный тон подействовал, и Раку подошла к нему.
     - Садись тут, Раку! Когда все уйдут, мы будем ужинать.
     Женщины, забрав детей, одна за другой вышли из землянки; воин постоял
в нерешительности и наконец ушел.
     Раку села и сказала:
     - Амнундак будет очень сердит.  Он меня накажет за то, что я осталась
здесь.
     - Не бойся,  он не посмеет ничего сделать тебе. Вот увидишь! А теперь
вари чай.
     Спокойствие Горохова  подействовало на  женщину,  и  она  вернулась к
своим хозяйским обязанностям. Они спокойно поужинали и собирались уже лечь
спать, когда дверь отворилась и вошли четыре вооруженных воина. Старший из
них заявил:
     - Амнундак сказал:  ты не хочешь быть гостем в его жилище - оставайся
здесь.  Но  он  велел нам пройти к  тебе,  чтобы ты  не оставался один без
защиты. Мы будем здесь спать, место есть.
     <Ишь, как вывернулся, мудрец!> - подумал Горохов и сказал громко:
     - Очень хорошо придумал Амнундак!  Ложитесь двое там,  - он указал на
постель Ордина,  -  и двое тут,  -  он указал на свое прежнее место. - А я
буду на почетном месте, пока не вернутся другие белые люди.
     Три воина легли, не раздеваясь, а четвертый уселся у огня.
     - Они пришли караулить тебя,  чтобы ты  не убежал тайком,  как другие
белые люди, - прошептала Раку испуганно.
     - Они  пришли  защищать нас  от  вампу,  медведей и  подземных духов,
глупая!  -  спокойно заявил  Горохов,  конечно  вполне  понявший намерения
Амнундака.
     Но  на ночь он принял некоторые предосторожности:  сам лег к  стене и
ружье  положил за  собой  у  стены,  зарядив один  ствол  пулей,  другой -
картечью.  Пеструху уложил в  ногах постели.  Горохов знал,  что собака не
пустит никого к спящему хозяину.
     Ночь  прошла спокойно.  Воин,  сидевший у  костра,  время от  времени
сменялся одним из спавших;  он поддерживал огонь и дремал, прислонившись к
столбу и держа в руках свое копье.  Горохов спал крепко,  но Раку всю ночь
ворочалась с боку на бок:  ее все-таки тревожила мысль, что сделает завтра
Амнундак.
     Когда настало утро,  воины ушли,  но  им  на  смену тотчас же явились
Аннуэн и две другие женщины. Горохов еще спал, но Раку сейчас же вылезла к
ним и стала расспрашивать,  что поведали духи шаману,  как отнесся вождь к
отказу  Горохова  и  ее  неповиновению.  Но  женщины,  очевидно получившие
инструкции, ответили:
     - Что поведали духи,  мы не знаем.  Амнундак выслушал воина и  сказал
то, что передали посланные в ваше жилище; а про тебя ничего не сказал.
     Раку  успокоилась,  но  Горохов,  проснувшись и  узнав  результаты ее
расспросов,  не удовлетворился ими - ему важно было узнать, что наколдовал
шаман.  И в течение дня,  который он провел в своем жилище и возле него на
воздухе,  Раку несколько раз ходила по  его поручению в  землянку вождя на
разведку, но ничего не добилась. В первый раз она пошла с трепетом, думая,
что ее женщины сейчас же схватят, разденут и высекут по приказу Амнундака:
так обыкновенно наказывали за ссоры,  лень, непослушание. Но Амнундак даже
не обратил внимания на ее появление.
     Вечером Амнундак пришел к Горохову, уселся у огня и сказал:
     - Ты не хотел быть гостем у  меня,  а  я вот пришел к тебе...  Вот ты
вчера сказал,  что сегодня белые люди вернутся. Ночь уже пришла, а их нет.
Что скажешь еще?
     Горохов, уже обдумавший за день, что ему делать, ответил спокойно:
     - Видишь снег  на  земле -  идти трудно,  лыж  у  них  нет,  потому и
запоздали. Придут ночью или утром.
     - Отчего не взяли лыжи у онкилонов?  -  спросил Амнундак и, помолчав,
прибавил:  -  Подожду до утра. Если не придут, пошлю воинов искать их - не
случилось ли что-нибудь с ними.
     Он посидел еще немного,  пожаловался,  что снег лежит и не тает, зима
наступила на целый месяц раньше времени,  чем онкилоны встревожены.  Потом
поднялся и  ушел.  Вслед за ним собрались уходить и  жены отсутствовавших,
проведшие весь день в землянке. Уходя, они сказали:
     - Раку, иди возьми там свое молоко и лепешки.
     Раку,  захватив посуду,  отправилась с ними,  но не вернулась. Вместо
нее  снова появились четыре воина на  ночлег.  Горохов долго ждал  Раку  и
решил,  что ее  не пустили.  Обдумав за день свое положение,  он нашел его
рискованным и  понял,  что в  одиночестве ему не удастся долго противиться
Амнундаку,  что силой или хитростью у него отнимут ружье и тогда сделают с
ним все,  что велит шаман.  Он мог еще догнать товарищей,  обещавших ждать
его двое суток,  -  срок истекал завтра вечером.  И  он решил бежать в эту
ночь.


                                 Бегство

     Еще в сумерки Горохов срезал дерн с наружной стороны землянки, против
изголовья своей постели,  и эту брешь засыпал снегом. Теперь было нетрудно
без шума вынуть несколько тонких коротких бревешек,  едва закопанных одним
концом  в  землю,  а  другим  прислоненных  к  длинным  бревнам  откоса  и
составлявших бока последнего. В эту дыру можно было перед рассветом, когда
сон  одолевает больше всего и  караульный будет дремать,  вылезть тихонько
наружу.  Горохов надеялся,  что  Раку  пойдет с  ним,  убежденная примером
Аннуир.  Котомка была приготовлена. Раку уже ходила в зимней одежде. Побег
заметят только  утром,  потому что  постель останется на  месте.  Пеструха
тоже,  -  она потом прибежит по  следу;  дыру снаружи заложат.  Прежде чем
спохватятся,  они успеют отмахать десяток километров; две пары женских лыж
были также приготовлены - зарыты в сумерки в снегу.
     Невозвращение Раку огорчило Горохова -  он привязался к  ней и  из-за
нее главным образом остался у онкилонов.  Но теперь приходилось уходить, и
без нее.  Впрочем,  она,  может быть,  и  не  пошла бы  и  даже подняла бы
тревогу.
     Пожалуй, к лучшему, что ее нет.
     Горохов рано лег спать и  положил Пеструху к себе на постель;  теперь
ее можно было взять сразу же с собой. Укладываясь, он громко сказал, чтобы
слышали воины, сидевшие еще у огня:
     - Раку не пришла. Собака завтра меня разбудит и приготовит еду.
     Около   полуночи  сильный  подземный  удар   разбудил  и   дремавшего
караульного и Горохова.  Заскрипели балки землянки, посыпалась земля через
щели.  Спавшие воины вскочили с постелей,  присел и Горохов, - последний в
сильной тревоге.  Если удар повторится,  все  население землянки Амнундака
выбежит и будет ночевать у костра под открытым небом; тогда уйти незаметно
не удастся. Нужно уходить раньше, во время суматохи.
     Пока он соображал, что делать, прокатился второй удар, и вся землянка
заскрипела;  одно  бревно из  крыши центральной части сорвалось с  места и
упало на  костер вместе с  кучей дерновин.  Горохов стал  поспешно одевать
теплую куртку;  воины с  криком ужаса выскочили за  дверь.  Но когда волна
сотрясения прошла и землянка осталась стоять,  один из них вернулся и взял
несколько головней из костра;  они, очевидно, хотели развести огонь вблизи
дверей, чтобы продолжать свои обязанности караульных.
     - Ты  бы  лучше вышел из жилища,  -  обратился этот воин к  Горохову,
сидевшему на  своей постели,  -  тебя может придавить,  -  половина жилища
Амнундака уже развалилась.
     - Нет,  я останусь здесь и буду спокойно спать,  - ответил Горохов. -
Мои угол не развалится.
     Воин  покачал головой и  вышел.  Это  только и  нужно было якуту.  Он
тотчас же  взял  из  соседнего отделения одеяло Костякова,  свернул его  в
трубку и  положил вместо себя под свое одеяло,  так что при первом взгляде
казалось,  что под ним спит человек.  Затем быстро разобрал стенку у своей
постели,  выставил наружу котомку и  ружье,  вылез сам,  крикнул Пеструху,
заложил отверстие,  засыпал его снаружи снегом и  осторожно,  под покровом
тени  от  землянки,   заслонявшей  его  от  костра  воинов,  направился  к
ближайшему дереву на окраине поляны,  стоявшему шагах в двадцати.  Это был
старый развесистый тополь, пощаженный онкилонами, так как он не годился ни
на дрова,  ни на постройку.  Спрятав Пеструху и  котомку в дупло,  Горохов
полез наверх и  присел,  прижавшись к стволу,  на толстый сук.  Отсюда ему
было видно все,  что  делалось на  поляне,  а  сам он  был скрыт сучьями и
ветвями,  хотя уже лишенными листвы.  Он сообразил,  что переходить сейчас
через поляну нельзя:  она была освещена кострами онкилонов и на белом фоне
снега его  черную фигуру сейчас же  заметили бы  бодрствующие люди.  Нужно
было выждать,  пока они задремлют у костров. Огибать же всю поляну по лесу
было слишком долго,  и,  кроме того,  Горохов боялся,  что  из-за  темноты
попадет не на ту тропу, которая шла к базе, и заблудится.
     Со  своего  наблюдательного  пункта  он  видел,  что  часть  землянки
Амнундака  уже  развалилась;   женщины  суетились  еще  вокруг  костров  и
вытащенных вещей  и  детей,  воины торопливо выносили остальное имущество.
Вскоре после того,  как он уселся,  по котловине прокатился новый удар; он
почувствовал,  как  вздрогнул и  закачался тополь;  в  землянке  Амнундака
рухнул еще один откос,  вокруг костров люди закачались и  некоторые упали;
опять раздались крики и вопли,  а с окраины котловины -  грохот обвалов. И
тотчас  же  он  услышал  где-то  поблизости среди  поляны  сильный  треск.
Взглянув в  эту  сторону,  он  увидел  среди  белой  снежной пелены,  чуть
выделявшейся на черном фоне леса,  большое темное пятно, на котором быстро
мелькали белые пятна.
     <Лед разломало на озере! - подумал он. - Нельзя будет идти прямо. Вот
напасть!>
     Когда гудение земли и грохот обвалов затихли, Горохов расслышал шорох
и плеск, доносившиеся с черного пятна, которое быстро увеличивалось.
     - Нешто вода из берегов выходит?  Уж не затопит ли нас тут?  Вот беда
какая:  костры зальет, люди в темноте останутся! Мне-то лучше будет бежать
от них.  А вот если на других полянах вода тоже выступила, как же идти-то?
Ах ты, несчастье! И зачем я только здесь остался? Вот если бы лодка была.
     И  тут  он  вспомнил,  что,  когда  озеро начало замерзать,  онкилоны
вытащили бывшие на воде две берестянки,  с которых он не раз ловил рыбу, и
зарыли их  в  снег  на  заднем откосе его  землянки,  оберегая от  оленей,
которые могли пробить днище, если оставить эти хрупкие лодки на земле. Это
успокоило его  -  лодка  совсем близко,  только бы  онкилоны не  захватили
раньше, чем он до нее доберется.
     Между тем  черное пятно быстро росло,  и  край его  был  уже  шагах в
тридцати от  костров;  разливавшаяся вода  пожирала снег  и  наступала все
дальше и дальше.  Тут ее заметили и онкилоны.  Один подбежал к краю пятна,
убедился, что оно движется, и закричал:
     - Спасайтесь, вода идет, вода топит!
     Поднялась невообразимая суматоха,  крики,  плач, суета. Одни кричали:
<На  деревья,  на  деревья!>  Другие:  <Где  лодки?>  Третьи:  <Спасемся в
землянку колдунов!> Воины хватали вещи, женщины - детей.
     Амнундак  подбежал  к  караульным воинам  у  костра  перед  землянкой
чужеземцев и крикнул:
     - Где белый колдун?  Ведите его! Пусть он остановит воду - или мы его
заколем тут же!
     Но тут откуда-то с высоты раздался протяжный крик:
     - Онкилоны,  бегите  скорее  на  север - там воды нет!  Спасайтесь на
север, на север! Я говорю вам - дух неба!
     И тотчас перепуганные люди подхватили это внушение, повторяя:
     - На север, бежим на север, скорее!
     Толпа воинов, тяжело нагруженных вещами, и женщин с детьми вперемешку
со  стадом оленей беспорядочно двинулась к  опушке леса.  Вода уже  тушила
ближайшие к  ней  костры,  с  них валил едкий дым,  шипя чернели головни и
гаснул свет.
     Амнундак еще  стоял  вблизи землянки чужеземцев.  Воины,  поспешившие
внутрь, чтобы вывести Горохова, вернулись испуганные:
     - Белый колдун исчез вместе с  собакой,  вылетел в дымовое отверстие,
жилище пусто!
     Так  доложили они.  И  Амнундак,  всплеснув руками,  побежал вслед за
своими  подданными к  северной опушке,  сопровождаемый караульными.  Когда
поляна опустела, Горохов спустился с дерева, подбежал к землянке, стащил с
откоса одну из  берестянок вместе с  привязанным к  ней веслом,  вытряхнул
снег и  перенес берестянку к тополю,  посадил в носовую часть Пеструху,  в
середину сложил свою котомку и ружье,  сам сел к корме,  взял весло и стал
ждать.  Крики онкилонов уже замирали вдали,  последние костры гасли,  вода
подступала к двери землянки.
     <Эх, - подумал Горохов,  - в лодке можно еще кое-что увезти,  ну хоть
бы меховое одеяло!  Поди,  товарищи отдали мой спальный мешок Аннуир, да и
плыть ночью холодно будет>.
     Он  побежал к  землянке,  увидел,  что вход в  нее уже залит,  быстро
вернулся к  своей заделанной дыре,  разбросал бревешки,  вытащил одеяло и,
преследуемый по пятам водой, вернулся к берестянке.
     <Так-то  лучше будет>,  -  подумал он,  усаживаясь на  одну  половину
одеяла и закрывая ноги другой.
     Вода уже шипела,  пожирая снег вокруг берестянки;  кругом становилось
темнее,  только  землянка выделялась белой  массой  на  черном  фоне.  Вот
берестянка всплыла, и Горохов заработал веслом, отплывая в сторону озера.
     - Прощай,  наше жилище!  -  сказал он,  проплывая мимо землянки. - Не
довелось нам в тебе зимовать, да и никто не будет - все попортит вода!
     Мерно загребало двухконечное весло то  справа,  то  слева,  и  легкая
посудина скользила по черной воде;  глаза привыкали к  темноте и различали
уже  стену леса,  отступавшую назад,  с  двумя белыми горбами землянок,  а
впереди -  простор, откуда с напором стремилась вода. Среди этого простора
Горохов скоро  различил плоский бугор и  почувствовал,  что  стало труднее
грести. Он догадался, что это вода поднимается пузырем среди озера, и стал
объезжать его стороной,  борясь с течением.  Когда он его обогнул, течение
начало помогать ему.  И скоро он очутился у противоположной опушки. Теперь
нужно было  найти тропу,  ведущую на  юг;  белевшие на  фоне леса землянки
помогли ему ориентироваться;  он помнил, в каком направлении от них должна
быть тропа.
     Вот он  нашел ее и  поплыл по узкому каналу между двумя стенами леса;
стало  темнее,  и  нужно было  плыть очень осторожно,  чтобы не  пропороть
топкое  дно  берестянки каким-нибудь  торчащим  из  воды  сучком.  Горохов
перестал грести  и  предоставил течению нести  легкую посудину.  Но  скоро
течение ослабело,  а потом началось обратное,  и пришлось снова взяться за
весло: смерив глубину, Горохов нашел, что она не выше колена.
     Едва он начал загребать,  как впереди послышался сильный шум,  плеск,
фырканье и мычанье -  очевидно, по тропе двигались дикие быки, и встреча с
ними  представляла страшную  опасность.  Горохов  недолго  думая  задвинул
берестянку в стену леса,  в чащу,  в двух -  трех шагах от тропы, обхватил
одной рукой ствол дерева, другой с веслом уперся в дно и стал ждать. Плеск
и шум быстро приближались,  и вот по тропе-каналу мимо его убежища, пыхтя,
сопя,  фыркая,  начала двигаться темная масса крупных животных, напиравших
друг на друга в своем поспешном бегстве от наводнения на север; они бежали
тяжелой  рысью,  почти  по  брюхо  в  воде,  разбрасыв