, услышала его голос - и не могла удержаться от смеха.
   - Симону и в голову не пришло бы улечься на землю, чтобы  поиграть  с
моими башмаками!
   - Зачем ему? Он гложет играть с тобой в своей постели! - сказал Арне.
При звуках  этою  голоса  Кристин  сразу  почувствовала  себя  слабой  и
бессильной. Она попробовала скинуть его голову со своих колен,  но  Арне
крепко прижался головой к ее ногам и тихо сказал:
   - А я играл бы с твоими башмаками, и  с  твоими  волосами,  с  твоими
пальцами, Кристин, и весь день ходил бы повсюду за тобой, хотя бы  ты  и
была моей женой и спала в моих объятиях каждую ночь!
   Он наполовину приподнялся и, обняв ее за плечи, заглянул ей в глаза.
   - Нехорошо так говорить со мною, - тихо и смущенно сказала Кристин.
   - Да, правда, - ответил Арне. Он поднялся  на  ноги  и  стоял  теперь
перед нею. - Но скажи мне лишь одно - неужели тебе  не  больше  хотелось
бы, чтобы это был я?..
   - Ах, конечно, мне хотелось бы больше... - Она помедлила  немного.  -
Мне бы больше хотелось не иметь мужа... пока...
   Арне не двинулся с места и сказал:
   - Так тебе больше всего хотелось бы, чтобы тебя отдали  в  монастырь,
как это задумано с Ульвхильд? Чтобы остаться девой на веки вечные?
   Кристин уронила крепко  сжатые  руки  на  колени.  Странный,  сладкий
трепет охватил ее; и, вдруг вздрогнув,  она  словно  сразу  поняла,  как
жалко маленькую сестричку, и глаза ее наполнились слезами горя при мысли
об Ульвхильд.
   - Кристин, - тихо промолвил Арне.
   В эту минуту Ульвхильд громко вскрикнула. Костыль застрял у ней между
камней, и она упала. Арне с Кристин подбежали к ней, и Арне, подняв  ее,
передал на руки сестре. Ульвхильд разбила себе губу, из раны сильно  шла
кровь.
   Кристин села вместе с девочкой в дверях кузницы, а Арне принес воды в
деревянной чашке, и они принялись вместе  обмывать  ей  лицо.  Ульвхильд
содрала себе, кроме того, кожу с коленок. Кристин ласково склонилась над
маленькими тонкими ножками.
   Жалобные рыдания Ульвхильд скоро затихли, и она только тихо и  горько
плакала, как плачут дети, привыкшие переносить боль.  Кристин  прижимала
ее голову к своей груди и тихонько укачивала девочку.
   И тут в церкви святого Улава зазвонил колокол к вечерне.
   Арне заговорил с Кристин, но та сидела, склонившись  над  сестрою,  и
словно ничего не слыхала и не замечала; тогда он испугался и спросил, не
думает  ли  она,  что  Ульвхильд  опасно  расшиблась;  Кристин  покачала
головой, не глядя на Арне.
   Немного спустя она встала и пошла к дому, неся  Ульвхильд  на  руках.
Арне шел следом, молчаливый и смущенный; Кристин так глубоко задумалась,
что лицо у нее стало совсем каменным. Пока она шла, колокол  все  звонил
над холмистыми лугами и долиной; он еще звонил, когда  Кристин  вошла  в
горницу.
   Она положила Ульвхильд на постель, в которой сестры  спали  вместе  с
тех  пор,  как  Кристин  стала  уже  слишком  большой,  чтобы  спать   с
родителями. Потом она сняла с себя башмаки и легла рядом с девочкой; так
она лежала, прислушиваясь к звону колокола, и еще долго после того,  как
он затих, а девочка заснула.
   Ей пришло в голову,  когда  колокол  начал  звонить,  а  она  сидела,
охватив руками окровавленное личико Ульвхильд, что, может быть,  это  ей
знамение. Если бы она решилась пойти в монастырь вместо сестры, если  бы
она решилась посвятить себя Богу и деве Марии, то, может быть, тогда Бог
вернул бы ребенку здоровье и силы.
   Она вспомнила слова брата  Эдвина,  что  в  нынешнее  время  родители
посвящают Богу только убогих да немощных детей или таких, которым трудно
устроить хорошее замужество. Кристин знала, что  ее  отец  и  мать  были
людьми благочестивыми, и вместе с тем всегда только и слышала о том, что
ее выдадут замуж, а когда родители поняли, что Ульвхильд  на  всю  жизнь
останется больной, то сейчас же решили, что она пойдет в монастырь...
   Но ей самой не хотелось этого, она изо всех сил гнала от себя  мысль,
что  Бог  совершит  чудо  над  Ульвхильд,  если  она,  Кристин,   станет
монахиней. Она цеплялась за слова отца Эйрика, что  теперь  мало  бывает
чудес. И все-таки сегодня она чувствовала - правду говорил  брат  Эдвин:
если бы у человека было достаточно веры, то он мог бы творить чудеса. Но
она не хотела верить, она не любила так сильно Бога, Богородицу  и  всех
святых, не хотела даже любить их так - она любила мир, она стремилась  в
мир и тосковала по нему...
   Кристин прижалась губами к мягким, шоковым волосам Ульвхильд. Девочка
крепко спала; старшая сестра поднялась  было,  полная  беспокойства,  но
потом снова легла. Сердце ее истекало кровью от горя  и  стыда,  но  она
твердо знала, что  не  хочет  верить  в  чудеса,  потому  что  не  хочет
отказаться от своего наследия - от здоровья, красоты и любви.
   Тогда она попробовала утешить себя мыслью, что родители все равно  ей
никогда этого не позволили бы. Да и не поверили  бы,  что  это  принесет
какую-нибудь пользу. Ведь она уже помолвлена, и они не захотят  потерять
Симона, которого так полюбили. Ей показалось, что родители изменяют ей в
чем-то, раз они уж так гордятся этим зятем;  и  внезапно  с  отвращением
вспомнила круглое красное лицо Симона, его маленькие  смеющиеся  глазки,
его упругую поступь, - он прыгает как мячик, вдруг пришло ей на мысль, -
его шутливую речь, которая заставляла  ее  чувствовать  себя  невежей  и
дурой. Совсем уж не  такое  большое  счастье  получить  его  в  мужья  и
переехать всего только вниз, в Формо... И все-таки  лучше  уж  выйти  за
него, чем идти  в  монастырь!..  Но  широкий  мир,  лежащий  за  горами,
королевский Двор, и графы, и рыцари, о которых рассказывала фру Осхильд,
и красавец с печальным взором,  который  повсюду  следовал  бы  за  нею,
никогда не уставая... Она вспомнила Арне в тот  летний  день,  когда  он
лежал на боку и спал,  а  его  русые  блестящие  волосы  рассыпались  по
вереску - тогда она любила его так сильно, как родного брата... Нехорошо
было так говорить с нею, раз он знает,  что  им  все  равно  никогда  не
принадлежать друг другу...
   Мать послала сказать из Лэугарбру, что она  останется  там  ночевать.
Кристин встала, чтобы раздеться и лечь спать. Она начала  расшнуровывать
платье, но вдруг снова надела башмаки, завернулась в  плащ  и  вышла  во
двор.
   Ночное небо, светлое и зеленоватое, простиралось  над  гребнями  гор.
Скоро должен был взойти месяц, и в том месте, где он скрывался за горою,
медленно ползли маленькие тучки, и нижний край их блестел, как  серебро;
небо все светлело и светлело, как металл, на который ложится роса.
   Кристин побежала между изгородями по дороге вверх к  церкви.  Церковь
спала, черная и  замкнутая,  но  Кристин  подошла  к  кресту,  стоявшему
неподалеку б память того, что  святой  Улав  отдыхал  когда-то  на  этом
месте, когда бежал от недругов.
   Кристин опустилась на колени на камень и положила сложенные  руки  на
подножие креста.
   - Святой крест,  крепчайшая  мачта,  прекраснейшее  древо,  мост  для
болящих, ведущий к прекрасным брегам выздоровления...
   Казалось,  что  от  слов  молитвы  ее  смутная  тоска   расплывается,
расходится,  как  круги  по  воде.  Отдельные   мысли,   смущавшие   ее,
сглаживались,  душа  ее  понемногу  успокаивалась,  смягчаясь,  и  тихая
бездумная грусть занимала место горестей.
   Она стояла на коленях, чутко  воспринимая  все  ночные  звуки.  Ветер
вздыхал так странно, река шумела в роще за  церковью,  а  ручеек  журчал
совсем рядом, пересекая дорогу, - и всюду, вблизи и вдали, различала она
во мраке и взором и слухом струйки текущей  и  капающей  воды.  Внизу  в
поселке река поблескивала белым. Месяц выглянул  в  просвет  среди  гор,
влажные от росы листья и камни заблестели, и лунный свет неясно и тускло
отразился от просмоленной бревенчатой  колоколенки  у  ограды  кладбища.
Потом месяц снова скрылся там, где выше вздымался к небу горный  хребет.
Теперь небо еще больше покрылось сияющими тучками.
   С дороги донеслись до нее звуки медленной конской поступи  и  мужских
голосов, тихо и спокойно разговаривавших между собой. Кристин никого  не
боялась здесь, так близко  от  дома,  где  ей  был  знаком  каждый;  она
почувствовала себя уверенней.
   Отцовские собаки налетели  на  нее,  повернули  и  помчались  стрелой
обратно в чащу, снова вернулись и кинулись к Кристин опять. Отец  громко
поздоровался  с  нею,  показавшись  на  дороге  среди  берез.   Он   вел
Гюльдсвейна под уздцы; на седле болталась целая связка птиц, а на  левой
руке Лавранс нес сокола с колпачком на голове. Отец шел в  сопровождении
высокого сутуловатого монаха в рясе, и Кристин, еще не успев рассмотреть
его лица, уже знала, что это брат Эдвин.  Она  пошла  им  навстречу,  не
дивясь этому, словно во сне, и, когда Лавранс спросил ее, узнает ли  она
их гостя, она только улыбнулась.
   Лавранс встретился с ним наверху, у Ростского моста,  и  ему  удалось
уговорить его пойти с ним домой и переночевать в усадьбе. Но брат  Эдвин
настаивал, чтоб ему позволили лечь в хлеву.
   - Потому что я совсем завшивел, - сказал он, - меня нельзя  класть  в
хорошую постель.
   И как Лавранс ни просил, ни уговаривал, монах стоял на своем;  сперва
он даже хотел, чтобы его и накормили  во  дворе.  Наконец  его  все-таки
привели с собою в горницу; Кристин затопила печку в углу и поставила  на
стол свечи, пока девушка вносила еду и питье.
   Монах уселся на скамью у самой двери и ничего не хотел на ужин, кроме
холодной  каши  да  воды.  И  не  согласился,  когда  Лавранс  предложил
приготовить ему баню и плеть постирать одежду.
   Брат  Эдвин  возился,  почесывался,  и  все  его  худое  старое  лицо
смеялось.
   - Нет, нет, - говорил он, - насекомые кусают мою  гордую  плоть  куда
лучше, чем бичи и выговоры настоятеля! Все это лето я прожил под  скалой
в горах - мне разрешили уйти в пустыню, чтобы поститься  и  молиться;  и
вот я сидел там, воображая. что стал теперь совсем святым отшельником. А
бедняки из Сетпадала приносили мне пищу и думали -  вот  уж  перед  ними
действительно  благочестивый  и  целомудренный  монах.  "Брат  Эдвин,  -
говорили они, - если бы было побольше таких монахов, как ты,  то  мы  бы
куда скорее исправились, а то мы постоянно видим священников,  епископов
и монахов, которые грызутся и дерутся друг  с  другом,  как  поросята  у
корыта" Я, правда, внушал  им,  что  не  по-христиански  говорить  такие
слова, но мне нравилось слышать это, н я молился да пел вовсю, так что в
горах прямо звенело. И теперь для меня очень  полезно  чувствовать,  как
вши грызутся и дерутся на моей собственной шкуре, и слышать, как  добрые
хозяйки, соблюдающие чистоту и порядок в своих горницах, кричат, что эта
грязная монастырская свинья отлично  может  ночевать  и  на  сеновале  в
летнее время. Сейчас я иду на север,  в  Нидарос,  к  празднику  святого
Улава, и  мне  полезно  видеть,  как  люди  не  очень-то  спешат  близко
подходить ко мне...
   Ульвхильд проснулась; Лавранс подошел  к  ней  и  поднял  с  кровати,
завернув в свой плащ.
   - Вот, дорогой отец, тот ребенок, о котором я рассказывал.  Возложите
на нее руки и помолитесь Богу о ней, как вы молились за того мальчика  в
Мельдале, который, как мы слышали, стал снова ходить...
   Монах ласково взял Ульвхильд за подбородок и  посмотрел  ей  в  лицо.
Потом поднял ее ручку и поцеловал.
   - Лучше молитесь вы оба, и ты и жена твоя, Лавранс,  сын  Бьёргюльфа,
чтобы вам не впасть в искушение и не пытаться перебороть волю Божию ради
этого ребенка. Сам Господь наш  Иисус  Христос  поставил  эти  маленькие
ножки на стезю, по которой вернее всего можно  будет  дойти  до  обители
мира, - я вижу по твоим глазам, блаженная Ульвхильд,  что  у  тебя  есть
молельщики и представители в лучшем мире.
   - Но я слышал, что мальчик  в  Мельдале  выздоровел,  -  тихо  сказал
Лавранс.
   - Он был единственный сын у бедной вдовы, и  не  было  никого,  кроме
прихода, кто стал бы кормить и одевать его, когда матери  не  станет.  И
все-таки эта женщина  молилась  только  о  том,  чтобы  Бог  даровал  ей
безбоязненное сердце, дал ей сил верить, что он  устроит  все  так,  как
будет лучше для мальчика.
   А я только то и сделал, что повторял с нею эту молитву.
   - Нелегко будет ее матери и мне успокоиться на этом, - глухо  ответил
Лавранс. - Особенно потому, что девочка такая красивая и такая хорошая.
   - Видел ли ты ребенка, который родился в Листаде, на  юге  долины?  -
спросил монах. - Или тебе хотелось бы, чтобы твоя дочка была такою?
   Лавранс вздрогнул и прижал девочку к себе.
   - Разве тебе не кажется, - снова заговорил брат Эдвин, - что все мы в
глазах Бога - дети, над которыми он горюет, ибо мы искалечены грехом?  И
все же нам кажется, что на свете нам жить не так уж плохо!
   Он подошел к изображению девы Марии на стене,  и  все  опустились  на
колени, пока он читал вечернюю молитву.  Им  казалось,  что  брат  Эдвин
принес утешение.
   Но когда он вышел,  чтобы  найти  себе  место  для  ночлега,  Астрид,
старшая из служанок, тщательно подмела пол  всюду,  где  стоял  и  сидел
монах, и сейчас же бросила сор в огонь.
   На следующее утро Кристин поднялась рано, положила  молочной  каши  и
пшеничных лепешек на красивое деревянное блюдо с выжженными украшениями,
- ей было известно, что монах никогда не прикасался к мясному, - и  сама
отнесла ему поесть. В доме почти никто еще не вставал.
   Брат Эдвин стоял на мостках у хлева, уже совсем собравшись в путь,  с
котомкой на плечах и палкой в руках; он с улыбкой  поблагодарил  Кристин
за беспокойство, уселся на траве и принялся за еду; Кристин  же  села  у
его ног.
   Прибежала во всю прыть ее маленькая  белая  собачка;  громко  звенели
колокольчики у нее на ошейнике. Кристин взяла ее на руки, а  брат  Эдвин
стал щелкать перед носом собачки пальцами, бросал  ей  в  пасть  кусочки
хлеба и очень расхваливал.
   - Она из той породы,  которую  ввезла  в  Норвегию  королева  Эуфемия
,
- сказал он. - У вас теперь в Йорюндгорде так все богато, и в большом  и
в малом...
   Кристин покраснела от удовольствия. Она  и  сама  знала,  что  у  нее
породистая собака, и гордилась ею; во всей округе  ни  у  кого  не  было
домашних собачек. Но она не знала, что ее собака той же  породы,  что  у
королевы.
   - Симон, сын Андреса, прислал мне ее, - сказала она, прижимая к  себе
собачку, а та лизнула ее в лицо. - Ее зовут Кортелин.
   Она думала было поговорить с монахом о своей тревоге  и  попросить  у
него совета. Но теперь ей не хотелось уже  снова  возвращаться  к  своим
вчерашним вечерним мыслям. Ведь брат Эдвин был уверен, что  Бог  устроит
все к лучшему для Ульвхильд. И как  мило,  что  Симон  послал  ей  такой
подарок еще даже до того, как было объявлено их обручение! Об Арне ей не
хотелось думать - она считала, что он вел себя не правильно по отношению
к ней.
   Брат Эдвину взял посох и попросил Кристин  передать  от  него  привет
всем в доме - ему не дождаться, когда  все  встанут,  потому  что  лучше
всего идти но утреннему холодку. Кристин проводила монаха  до  церкви  и
даже прошла с ним немного по лесу.
   Прощаясь с девушкой, монах пожелал ей мира Господня и благословил ее.
   - Скажите мне слово, дорогой отец, как сказали Ульвхильд, - попросила
его Кристин, держа руку монаха в своих.
   Монах провел по мокрой траве босой ногой, скрюченной от подагры.
   - Мне хотелось бы внушить тебе, дочь моя, чтобы ты обратила  внимание
на то, как Бог заботится  о  достоянии  людском  здесь,  в  долине.  Тут
выпадает мало дождя, но зато он дал вам ручьи, бегущие  с  гор,  а  роса
освежает поля и луга каждую ночь. Возблагодари Бога  за  те  его  добрые
дары, которые он дал тебе, и не ропщи, если тебе покажется, что  у  тебя
не хватает чего иного, что, как тебе мнится, очень бы тебе подошло сверх
того. У тебя прекрасные золотистые волосы - не  огорчайся,  что  они  не
вьются! Разве ты не слыхала про старуху, которая сидела и плакалась, что
у нее к празднику всего только один маленький кусочек свинины на семерых
голодных детей? Как раз в  это  время  мимо  проезжал  святой  Улав;  он
простер руку над блюдом и попросил  Бога  насытить  бедных  воронят.  Но
когда старуха увидела, что на столе лежит  целая  заколотая  свинья,  то
начала плакать о том, что у нее не хватает котелков да чашек...
   Кристин побежала домой с Кортелином, увивавшимся у  ее  ног,  с  лаем
хватавшим  ее  зубами  за  складки  платья  и  звеневшим  всеми   своими
серебряными колокольчиками.
   Арне проводил дома, в Финсбреккене, последние дни  перед  отъездом  в
Хамар; мать и сестры справляли ему одежду.
   За  день  перед  тем,  как  ехать  на  юг,  он  пришел  в  Йорюндгорд
проститься. И ему удалось шепнуть Кристин, - не выйдет  та  она  к  нему
навстречу завтра вечером на дорогу к югу от Лэугарбру.
   - Мне бы хотелось побыть  с  тобой  наедине  последний  раз,  что  мы
встретимся, - сказал он. - Или тебе кажется, что я прошу слишком  много,
- ведь мы же росли вместе, как родные браг сестра? - прибавил он,  видя,
что Кристин медлит с ответом.
   Тогда она пообещала прийти, если только  ей  удастся  ускользнуть  из
дома незаметно.
   На следующее утро шел снег, а днем начался дождь, и все дороги и поля
превратились в сплошную лужу, серые клочья  тумана  медленно  ползли  по
горным склонам, спускались временами вниз и свивались в  белые  клубы  у
подножия горы, но потом погода снова портилась.
   Отец Эйрик зашел помочь Лаврансу составить кое-какие бумаги. Оба  они
прошли в старую горницу с очагом,  так  как  в  такую  погоду  там  было
уютнее, чем в большой комнате, где печь заполняла дымом  все  помещение.
Мать  была  в  Лэугарбру,  поправлявшейся  после  горячки,  которую  она
схватила ранней осенью.
   Поэтому Кристин  нетрудно  было  незаметно  ускользнуть,  но  она  не
решилась взять лошадь и пошла пешком.  Дорога  была  месивом  из  грязи,
снега и увядших листьев; земля грустно дышала сырым, затхлым  и  мертвым
дыханием, а налетавший время  от  времени  ветер  обдавал  лицо  Кристин
водяной пылью. Она плотно натянула  капюшон  на  голову,  обеими  руками
придерживая на себе плащ, и быстро шла вперед. Ей было не того страшно -
рев реки раздавался  так  глухо  в  сыром,  тяжелом  воздухе,  а  черные
разорванные тучи  неслись  по  горным  хребтам.  Время  от  времени  она
останавливалась и прислушивалась не идет ли Арне.
   Вскоре она услышала  шлепанье  копыт  по  размякшей  дороге.  Кристин
остановилась, так как место здесь было пустынное, и она решила, что  тут
можно без помехи попрощаться. И почти  сейчас  же  увидела  позади  себя
всадника; Арне соскочил с лошади и шел, ведя  ее  под  уздцы,  навстречу
Кристин.
   - Как хорошо ты сделала, - сказал он, - что пришла, несмотря на такую
ужасную погоду!
   - Погода еще хуже для тебя - ты ведь должен ехать в  такую  даль;  но
почему ты выехал из дому так поздно? - спросила она.
   - Ион попросил меня переночевать в Лоптсгорде. - ответил  Арне.  -  Я
думал, тебе легче будет прийти сюда вечером.
   Некоторое время они молча стояли. Кристин показалось, что она ни разу
до этих пор не замечала, как красив Арне. На голове у него  был  гладкий
стальной  шлем,  надетый  на  коричневый  шерстяной  подшлемник,  плотно
обрамлявший его лицо и спускавшийся на плечи;  худощавое  лицо  казалось
под ним таким ясным и пригожим. Кожаный панцирь на Арне был стар, покрыт
ржавыми пятнами и исцарапан кольчугой, которую надевали поверх  него,  -
Арне получил его от отца, - но этот панцирь прекрасно сидел на стройном,
гибком и крепком теле юноши; сбоку у него висел меч, в руке было  копье,
остальное оружие висело на седле. Он  был  совсем  взрослым  мужчиной  и
выглядел молодцом.
   Она положила руку ему на плечо и молвила:
   - Помнишь, Арне, как ты однажды спросил, не думается ли мне,  что  ты
не хуже Симона, сына Андреев? И вот что я скажу тебе теперь,  пере