нижеследующим образом.
     Полотенцев  аккуратно  положил  рядом  с  листовками  страничный оттиск
типографского набора.
     - Сравните этот шрифт со шрифтом прокламаций.
     - Я не эксперт, - сказал Кирилл, - и вообще все это меня не касается.
     - Вы  не  эксперт.  Согласен.  Да  вашей  экспертизы  и  не  требуется.
Специалистами  уже установлено, что прокламации напечатаны с того же набора,
с какого сделан оттиск. А этот оттиск сделан...
     Полотенцев  медлительно  убрал в папку листовки, завязал изящно бантики
и опять поправил очки, нацеливая фокус на Кирилла.
     - Оттиск  сделан  с  набора подпольной типографии Рагозина, - сказал он
тихо.
     Кирилл  выронил  карандаш  и  нагнулся  поднять. Карандаш закатился под
стол.  Полотенцев  терпеливо  наблюдал,  как,  опустившись на колено, Кирилл
шарил  под  столом,  как  поднялся,  сел на место, воткнул карандаш в стакан
острием вниз, заложил руки в карманы.
     - Ответьте,  -  спросил  Полотенцев  после молчания по-прежнему тихо, -
ответьте, по каким оригиналам набирали вы прокламации у Рагозина?
     - Я  не понимаю ваших вопросов, - сказал Кирилл. - Я никогда не набирал
и набирать не умею. А кто такой Рагозин - не знаю.
     Полотенцев  глядел  ему в глаза. Потом он медленно потянулся через стол
и  вынул  из  стакана  карандаш,  который  до  того вертел в пальцах Кирилл.
Графит был обломан.
     - Сломался карандашик? - произнес Полотенцев, прищуриваясь.
     - Да, извините, я уронил...
     - Покажи-ка руку! - крикнул подполковник.
     Кирилл вытянул руку из кармана.
     - Нет, нет, другую! Вы подняли карандаш правой рукой!
     Полотенцев  вскочил  и обежал вокруг стола. Дернув к себе руку Кирилла,
он  пристально  рассмотрел  его  пальцы.  На  указательном и большом темнели
блестящие следы размазанной графитной крошки.
     - Ты  отломил  кончик графита. Ты спрятал его в карман. Давай его сюда!
Не  то  я заставлю содрать с тебя шкуру, мальчишка! Встать! Встать! - кричал
Полотенцев. - Вывернуть карманы, живо!
     Он  сам  засунул  пятерню  в  карманы  Кирилла,  вывернул  и вытряс их,
ожесточенно  хлопая ладонями по его ляжкам. Пот проступил у него на выбритом
темени,  очки  сползли.  Точно  возмещая  свою  длительную  сдержанность, он
дергался всем телом, выталкивая из себя рвущиеся, как пальба, вскрики:
     - Ты  вздумал  дать  о  себе  знать  на  волю? Вздумал нас перехитрить?
Тюрьму  не  перехитришь!  Тюрьма  не таких обламывала молокососов! Нашелся -
титан!  От  горшка  два  вершка.  Мало  тебя,  видно,  драли.  Ну, так здесь
обкатают. Запоешь! Затанцуешь!..
     Кирилл  стоял,  не  шевелясь,  с  крепко прихваченной зубами побелевшей
нижней  губой.  Голова  его  наклонилась  вбок, точно он слушал едва внятный
звук,  как  охотник,  ожидающий пролета отдаленной птицы. Чуть приподнимался
на   груди   расстегнутый   широкий   воротник  рубашки,  да  изредка  слабо
вздрагивали пальцы опущенных рук.
     Оборвав  крик, подполковник вернулся на свое кресло и закурил папиросу.
Несколько  минут  длилась  пауза.  За  окном копали землю, слышно было, как,
посвистывая,  врезываются заступы в почву и со вздохом падают тяжелые комья.
Чей-то подпилок тоскливо оттачивал железо.
     - Вот  что,  Извеков,  -  голосом  обремененного земной тщетой человека
сказал  Полотенцев.  -  Вам  дадут  бумагу,  и  вы  изложите  письменно свои
показания  о  Рагозине  и  вашем  с  ним  участии  в подпольной организации.
Чистосердечное сознание облегчит вашу участь.
     - Я не знаю никакого Рагозина, никакой организации...
     - Ну, стоп, стоп! - оборвал Полотенцев.
     Бросившись  к  двери,  он  приказал  через  решетку  стражнику  позвать
помощника  начальника  тюрьмы.  Он  молча  пофыркивал  дымком и сновал около
двери,  пока  не  явился необыкновенный по поджарости, словно провяленный на
солнце,  веснушчатый  человек в выцветшей форме тюремщика, с шашкой на боку,
казавшейся чересчур кургузой для его роста.
     - У   молодого  человека  распух  язык,  -  проговорил  Полотенцев,  не
оборачиваясь  к Кириллу, а только поведя в его сторону оттопыренным мизинцем
с  длинным  ногтем.  -  Надо  полечить...  В карцер! - вдруг тоненько, почти
фистулой  крикнул  он  и  уставился на Кирилла неяркими, словно задымленными
глазами в желтых ободках ресниц.
     Приподняв  шашку,  тюремщик  показал ею на дверь и двинулся по пятам за
Кириллом.
     Когда  Кирилл  перешагнул  через  порог своего нового обиталища, у него
стало  саднить  в  горле,  будто  он  проглотил что-то острое. В совершенном
мраке  он  нащупал стену и сполз по ней на пол. Удивительно отчетливо увидел
он  свою камеру - с железным кошелем на высоком оконце, откуда лился бледный
милый  свет  дня  и  где  гудели  ветры, принося так много жизни, - и камера
почудилась ему навсегда утраченным обетованьем.


24

     Мысль  искать влиятельной поддержки в хлопотах о сыне не оставляла Веру
Никандровну  никогда.  Но  едва  эта  мысль зародилась - в утро после ареста
Кирилла,   -   как   Вера   Никандровна  увидела,  что  жила  в  совершенном
одиночестве:  некуда  было  идти,  некого просить, Кирилл заполнял собою все
сознание,  и  пока  он  был с ней, она не подозревала, что в целом городе, в
целом  мире  у нее нет человека, к которому она могла бы обратиться в нужде.
Ей  показалось,  что  ее бросили в воду и отвернулись от нее. Она ухватилась
за  мелькнувшую  надежду  найти помощь у Цветухина или Пастухова. И странно,
надумав  и разжигая эту надежду, Вера Никандровна была почти уверена, что от
призрачного  плана  не останется следа, как только будет сделана попытка его
осуществить;  ожидание  улетучится,  и  его  нечем  будет  заменить.  Боязнь
потерять надежду стала сильнее самой надежды.
     - Как   ты   думаешь,   он  отзовется?  -  раздумчиво  спрашивала  Вера
Никандровна Лизу, держа ее под руку, когда они шли к Цветухину.
     - Мне кажется, он чуткий, - отвечала Лиза.
     - Я тоже почему-то думаю, - говорила Вера Никандровна неуверенно.
     Решительность,  с  какой  она вышла из дому, увлекая за собой Лизу, все
больше исчезала, чем ближе они подходили к цели.
     Цветухин  жил  недалеко  от  Липок,  в гостинице, одноэтажные беленькие
корпуса   которой   непринужденно   размещались   на   дворе  с  газонами  и
асфальтовыми  дорожками.  Рядом высилось возвершенное причудливыми колпаками
крыши   здание   музыкального   училища,   откуда   несся   беззлобный  спор
инструментов,  шутливо  подзадоривавших  военный оркестр Липок. В отличие от
больших  гостиниц,  здесь  селились люди, склонные к оседлости, и жилось тут
отдохновенно-приятно.
     В  то  время  как Извекова и Лиза проходили по двору гостиницы аллейкой
тонкоствольных деревцов, они услышали выхоленный голос:
     - Не меня ли вы разыскиваете?
     Лиза  остановилась. Через открытое окно глядел на нее сияющий Цветухин.
На  нем  была  подкрахмаленная  рубашка  с откладным воротником того покроя,
какой  модниками  Липок  назывался  "Робеспьер",  и  в  белизне воротника он
казался  смуглее обычного. В поднятой и отодвинутой руке он держал раскрытую
книгу, приветливо помахивая ею.
     - Угадал, правда? Ну, пожалуйста, заходите, я вас встречу.
     Приход  их доставил Цветухину искреннее удовольствие. Его речи, улыбки,
любезности  были  располагающе мягки. Он решил непременно попотчевать гостей
мороженым  и,  хотя  они наперебой отказывались, послал коридорного в Липки,
дав  ему  фарфоровую  супную  миску  и  написав на бумажке, какие сорта надо
взять.
     - Но  ведь  мы  к  вам  по делу, по важному делу, - говорила, волнуясь,
Вера Никандровна.
     - И совсем ненадолго, - вторила Лиза, - на несколько минут.
     - Пожалуйста,  не  оправдывайтесь и не извиняйтесь, - отвечал Цветухин,
-  я, видите, чем занимался? Стихами! И просто погиб бы от скуки, если бы вы
не пришли. Вы спасли меня, честное слово!
     - Но  я боюсь, наше дело покажется вам слишком... что вы заскучаете еще
больше, - продолжала Извекова нетерпеливо и в то же время робко.
     - Что  вы!  -  восклицал Егор Павлович с растроганным изумлением, будто
по  самой  природе своей готов был делать для ближних все, что они пожелают.
-  Да  я  уже  догадываюсь: вы, наверно, что-нибудь узнали о вашем сыне, да?
Ну, как с ним обстоит, как?
     - Право,   -   сказала   Вера   Никандровна  очень  тихо,  и  глаза  ее
засветились,  -  вы прямо заглянули в мои мысли. О чем же я могу еще думать?
К  несчастью,  до  сего  дня нет никакого движения в деле. И я даже не знаю,
есть ли какое дело! То есть я убеждена, что нет!
     - Конечно, конечно! - горячо согласился Цветухин.
     - И  вы  понимаете,  в  каком  положении  Кирилл?  За  что  его держат?
Неужели,  если  у мальчика нашли какие-то бумажки, которые попали к нему бог
знает как, неужели его надо держать без конца в таких условиях?
     - А  он,  что  же, - спросил Цветухин, - неужели содержится в тюрьме? Я
хочу сказать - без перемен?
     - Ну,  в  этом ведь все дело! Тянут, тянут со следствием, точно это бог
знает что за преступление!
     - Черт   знает!   -   сказал  Цветухин,  глядя  на  Лизу  с  выражением
потрясенного сочувствия.
     - Действительно,  -  чуть  слышно  проговорила  Лиза  и несмело дернула
плечами.
     - И  вы  знаете,  -  продолжала Извекова, - равнодушие чиновников может
прямо  свести  с  ума.  Шестая неделя, как я подала прошение прокурору, и до
сих пор один ответ: приходите в понедельник.
     - О чем прошение? - старался вникнуть Цветухин.
     - Я хочу взять Кирилла на поруки.
     - А,  да,  конечно!  - одобрил Егор Павлович и добавил: - У чиновников,
увы,   мало  что  переменилось  с  гоголевских  времен.  Помните?  Хлестаков
спрашивает  Растаковского: "А как давно вы подавали просьбу?" А тот в ответ:
"Да  если  сказать правду, не так и давно, - в 1801 году; да вот уж тридцать
лет нет никакой резолюции".
     Цветухин  произнес  это  по-актерски,  на  два  голоса,  и улыбнулся от
удовольствия,  что хорошо получилось. Лиза тоже улыбнулась и опустила глаза,
чтобы  не видеть его лица и не рассмеяться. Однако Вера Никандровна молчала,
и, уловив ее грустную укоризну, Егор Павлович сказал торопливо:
     - Я думаю, его должны выпустить на поруки.
     - Я  уверена,  выпустят,  -  вскинулась  Извекова,  -  но  только в том
случае,  если  моей  просьбе  будет  оказана влиятельная поддержка. Вот мы с
Лизой и пришли просить вас не отказать нам, пожалуйста.
     - С  огромным... то есть счел бы долгом... Но, признаюсь, каким образом
мог бы я... не представляю себе, помочь?
     - Достаточно вашего имени, если вы обратитесь к прокурору.
     - Мое  имя! - негромко вздохнул Цветухин, с состраданием к себе и будто
с давнишней усталостью.
     - Что вы! - изумилась Извекова. - Ваше имя!
     - Ваше  имя!  -  повторила  за  ней Лиза, вся подаваясь вперед и тотчас
останавливая себя.
     - Да  поверьте  мне,  мои дорогие, - польщенно возразил Цветухин, - это
чистейший  предрассудок, что актерское имя обладает какой-то магией. Пока мы
на  сцене  -  ну,  согласен,  нам  открыта  дорога почти к любому сердцу. Но
попробуй  мы  назавтра  прийти  к  человеку,  который вчера в театре плакал,
глядя  на  нас,  и  попроси  мы  его  о  чем-нибудь,  - боже мой! - какой мы
произведем  перепуг! В искусстве нами любуются. В быту нас лучше остеречься.
Мы  народ  сомнительный, неустойчивый, истеричный. У нас всегда какие-нибудь
неприятности, раздоры, тяжбы, скандалы.
     - Вы  наговариваете  на себя, - с оскорбленным чувством сказала Лиза, -
это все неверно, неверно...
     - Милый  друг!  Вы  думаете  о  нас  лучше,  чем  мы заслуживаем. Это -
свойство  юности.  Но  вообразите, я являюсь к прокурору, и ему докладывают:
пришел  актер! Актер? - спросит он и вот этак потянет бровкой. - Что от меня
надо актеру?
     - Пришел  не  просто  актер, пришел Цветухин! - благоговейно произнесла
Лиза.
     - О,  -  сказал  Егор  Павлович скромно, - вы мало знаете актеров, но я
вижу, еще меньше знакомы с прокурорами.
     - Важно,  чтобы  поняли,  что об участи мальчика известно общественному
мнению,  -  сказала Вера Никандровна, прижимая дергающиеся пальцы к груди, -
и если бы вы все-таки не отказались...
     - Позвольте,  -  воскликнул  Цветухин, - общественное мнение! Но что же
может  быть  лучше Пастухова?! Пастухов - вот это действительно общественное
мнение! Надо просить Пастухова!
     - Я тоже думала о нем. О вас и о нем.
     - Ах,  что  там  -  обо  мне!  Вы  представляете,  как  это будет, если
Александр  Пастухов  обратится  к властям: известный в Петербурге человек, о
котором пишут газеты! Это не актер, это совсем другое!
     - Но я боюсь, согласится ли он?
     - Конечно,  согласится!  Он по призванию своему... ну, как сказать?.. -
общественный  деятель  и просто будет рад случаю проявить себя. Я убежден. И
как замечательно! - я его как раз жду, он обещал прийти, и мы сразу же...
     Вдруг, задумавшись, Егор Павлович остановил глаза на Лизе.
     - Только  как это лучше сделать? Пастухов не сказал, когда придет. Если
вы  отправитесь  к  нему, то можете разминуться. Знаете, - вдруг обрадовался
он,  -  сделаем  так:  вы,  Вера  Никандровна,  пойдете  к Пастухову, а Лиза
останется  здесь  на случай, если вы с ним разойдетесь. Так или иначе, он от
вас не уйдет.
     Лизу  напугал  странно  постаревший  взгляд  Веры Никандровны, и она не
решилась  возражать.  Условились,  что если Извекова застанет Пастухова дома
(он  жил  неподалеку), то она не возвратится. Цветухин проводил ее заботливо
и с лаской.
     Принесли  мороженое,  немного  погодя  -  блюдца  с  ложечками,  и пока
Цветухин  домовито и увлеченно хлопотал, звеня посудой, убирая со стола все,
что мешало, Лиза смотрела в окно.
     По-прежнему   земля  источала  удушающий  зной,  и  по  тонким,  словно
замершим  в мольбе пыльным веточкам молодых деревцов видно было, как томится
изнуренная  природа  и  ждет,  ждет  движения, перемены. Ленивые праздничные
голоса  нескладно выбегали из окон - оборвавшийся смех, стук кухонного ножа,
детский  крик.  Жара  как  будто  обкусывала  и поглощала звуки, не давая им
слиться в шум.
     - Все готово, пожалуйте, - сказал Цветухин.
     - Мы вас очень обременяли просьбой? - неожиданно спросила Лиза.
     Она  повернулась  спиной  к  окну,  и  ей  был  хорошо виден Цветухин в
сверкающей  своей рубашке, перетянутый широким, в ладонь, поясом с узорчатой
металлической  пряжкой  и  карманчиком  для  часов. Перед ней словно блеснул
брелок с надписью: "Жми, Витюша, жми!", и она улыбнулась.
     - Вы  смеетесь?  -  сказал  Цветухин  встревоженно.  -  Я показался вам
неискренним, да?
     - Получилось,  что  вы  не  отказали  нам... а можете ничего не делать.
Правда?
     - Вы  ошибаетесь,  уверяю  вас! Пастухов будет гораздо полезнее в таком
деле. Это - его поприще.
     - Не  сердитесь,  -  сказала  Лиза,  шагнув  к  нему,  -  можно вас еще
попросить?
     - Ну разумеется, Лиза.
     - Обещайте  мне  сделать  так,  чтобы  Пастухов  помог  Кириллу. Он вас
обидел  тогда,  в театре. Он вел себя ужасно, ужасно. Но он совсем не такой,
совсем!..
     Цветухин взял ее за руку, подвел к столу и, усадив, сам сел рядом.
     - Вы  очень  страдаете  за  него?  -  спросил  он, немного нагнувшись и
заглянув ей в глаза.
     Она  размазывала на блюдце подтаявшее мороженое. Очень ярко она увидела
на  миг белую ластиковую рубашку с медными пуговками по вороту, ученический,
туго  стянутый  ремень  и  пряжку,  в  которой  играл зайчик. Потом ей опять
вспомнилось: "Жми, Витюша, жми!", и она посмотрела на пояс с карманчиком.
     - Он ваш жених? - спросил Егор Павлович.
     - Кто? - быстро отозвалась она. - Я его никогда так не называла.
     Внезапно покраснев, она слегка отодвинулась от Цветухина.
     - У меня совсем другой жених, - проговорила она с короткой усмешкой.
     - Не может быть! Кто такой? Секрет?
     - Один спортсмен.
     - Спортсмен? Цирковой борец? Гимнаст? Наездник? Вы шутите!
     - Почему же?
     - Но это ни на что не похоже! Как его фамилия?
     - Шубников.
     - Шубников...  -  повторил  Егор  Павлович.  -  Шубников...  Позвольте.
Мануфактурщик?
     - Да.
     - Боже мой!
     Он   вскочил,  отошел  к  окну,  вернулся,  постоял  тихо  около  Лизы,
всматриваясь в ее наклоненную голову, и спросил:
     - Сватовство? Да?
     Она  молчала. Он опять сел рядом, теребя шевелюру и будто отвечая своим
мыслям частым, обрывистым откашливанием.
     - Послушайте,    Лиза.   Я,   кажется,   начинаю   понимать.   Довольно
обыкновенная  судьба  девушки.  Любовь к одному, замужество с другим, да? Не
надо  этого  делать. Нельзя этого делать. Нельзя идти против себя. Это потом
скажется,   всю   жизнь  будет  сказываться.  Лучше  сейчас  взять  на  себя
что-нибудь  тяжелое,  опасное,  перенести  какое-нибудь потрясение, но чтобы
потом  не  ломать  себя  всегда,  не  каяться постоянно, когда уже все будет
непоправимо. Вас принуждают, да?
     - Не знаю, - сказала она. - Это называется как-то по-другому.
     - Это  называется:  вам  хотят  добра,  -  верно?  Почтеннейший  Меркул
Авдеевич  заботится  о  счастье  своего  чада.  Ведь  так?  О,  -  с горечью
засмеялся  Цветухин, - о, как я хорошо вижу вашего батюшку в роли устроителя
счастья  своей ненаглядной дочки! Несчастья, великого несчастья! - вскрикнул
он,  обеими руками схватывая руку Лизы. - Опомнитесь, милая! Этого не должно
быть.
     - Этого  не будет, - сказала Лиза, высвобождая руку, - если вы поможете
Кириллу. Помогите ему, помогите!
     Она закрыла лицо, облокотившись на стол.
     - Я  даю  слово,  -  ответил Цветухин приподнято и задушевно, - даю вам
слово,  что вместе с Пастуховым сделаю все, что в наших силах. Но и вы дайте
мне слово, что не будете безрассудно коверкать свою жизнь.
     Она поправила волосы и распрямилась.
     - Вы говорите, нельзя идти против себя. Значит, идти против отца?
     - А чем помог бы вам Кирилл? - вдруг трезво сказал Цветухин.
     Он  снова  поднялся,  молча  походил  по  комнате, заглянул в раскрытую
книгу, перелистал несколько страниц, пожал плечами.
     - Кирилл  еще  мальчик,  школьник.  Вы заметили, как он ревновал вас ко
мне? - засмеялся Цветухин.
     Лиза опустила голову.
     - Хотите,   я   вам   скажу,  кто  такой  Шубников?  Этот  избалованный
купеческий дофин, этот сластена...
     - Нет, нет! - сказала Лиза. - Я не знаю его и не хочу знать.
     Он перевернул еще страничку.
     - Вы любите стихи?
     Она не ответила.
     Он прочитал сочным, шелковистым голосом, откинувшись к окну:

                Строй находить в нестройном вихре чувства,
                Чтобы по бледным заревам искусства
                Узнали жизни гибельный пожар...

     - Хорошо? - спросил он и неслышным шагом подошел к Лизе.
     - Я боюсь стихов, - сказала она.
     - Почему?
     - Я их не понимаю и... люблю.
     Он пристально изучал ее лицо.
     - Знаете  что,  - сказал он, будто удовлетворившись своим исследованием
и придя к нужному решению. - Возьмите меня в союзники против вашего отца.
     Она точно не решалась поднять голову.
     - Если  вы  откажетесь выйти замуж за Шубникова, вам надо будет уйти из
дому. Я хочу вас поддержать. Я вас устрою.
     Она встала и, не глядя на него, проговорила:
     - Это будет не только против отца, но и против меня самой.
     - Спасибо,  спасибо!  -  воскликнул  он  с веселой беспечностью и с тем
шумным уверенным смехом, которым владеют хорошие актеры.
     Он  поболтал  ложечкой  в  расплывшейся  на  блюдце жидкости и вздохнул
неутешно:
     - Бедное мороженое, бедное мороженое!
     - Я пойду, - сказала Лиза.
     - Подождите,   может  быть,  еще  придет  Вера  Никандровна.  Куда  вам
спешить, Лиза?
     - Нет, я пойду. Благодарю вас за ваше обещание. Прощайте.
     Она подала ему руку и, торопясь, высвободила, почти вырвала ее.