зверь  не уйдет  от своего следа"  Улукиткан  готов  был  уже
повернуть лыжи, но  снова задумался. "Сын, Басиль, наверно,  уже  пришел  на
табор.  Не скажет ли он с усмешкой: стар ты, отец, не охотиться тебе больше,
если  бросаешь  в  тайге  раненого зверя?.."  Старик  колебался. Склонившись
грудью на посох, он смотрел, как уходила от него добыча. И чувствовал, что у
него сегодня уже нет сил гнаться за нею.
     Издалека с  заречной стороны до  него донесся  вой  -- то растеклась по
заснеженной равнине  голодная  волчья песня  Улукиткан увидел, как  сохатый,
заслышав волка, шарахнулся в сторону, пробежал немного, остановился, опустив
рога к земле, охваченный предчувствием новой опасности, готовый обороняться.
     "Ишь,  как   скоро  учуял,  проклятый  хищник!  Но  нет,  не  дам  тебе
поживиться!"  -- подумал  Улукиткан о  волке  и  решительно повернул лыжи на
Аргу. Мясо звери,  пораненного волком, считалось непригодным в пищу -- таков
таежный закон.  Не дать волку  опакостить  добычу  --  это  было теперь  для
старика главным.
     Перебежав  по льду  реку, Улукиткан  выбрался на  марь. Последние  лучи
закатного  солнца  косо  пересекали  снежную белизну. На ней  черным  пятном
маячил сохатый, он с трудом вышагивал по кочкам все  в том же направлении --
к  ельнику.  Иногда  останавливался, поворачивал  голову  в сторону,  откуда
донесся  вой, и надолго застывал на месте в тревожном ожидании. Страх  перед
хищником, видимо, на какое-то время  оттеснял от него опасность, которую  он
чуял позади -- со стороны шедшего по его следу человека.
     Улукиткан сошел с лыж,  поставил их  торчком в снег, чтобы  на обратном
пути  было легче  их найти. На мари на них далеко  не уйдешь. Не выпуская из
виду  сохатого,  он зашагал быстрее. Кочки,  иногда высотою до  пояса, очень
затрудняли путь. Но  мысли о волке заставляли Улукиткана торопиться. И  хотя
он понимал, что не  в его годы состязаться с быстроногим и злобным хищником,
все же решил не отступаться от своей добычи.
     Сохатый  стал  чаще  останавливаться. Видно, его  покидали  силы. Может
быть, так и догнал бы его старик, но послышался снова одинокий вой голодного
волка, и  лесной великан вскочил,  охваченный страхом,  он спешил скрыться в
лесу, но у него уже  ноги подламывались, рана болела и кровоточила, и только
врожденная чудовищная выносливость толкала сохатого вперед.
     Проклятые кочки вконец  вымотали  и силы  старика.  Когда раненый зверь
останавливался, останавливался и старик Опираясь жилистыми  руками на посох,
он отдыхал. Казалось, между ним и сохатым установилось какое-то равновесие в
движении и во  времени. Но  зверь  шел  все  медленнее, и  это  обнадеживало
охотника.  Он рассчитал, что до темноты ему удастся приблизиться к  сохатому
на выстрел, и тогда кончатся страдания и зверя, и его собственные.
     Волк был  где-то  совсем  близко. Улукиткан, напрягая  последние  силы,
подбирался к  раненому сохатому ползком, хватаясь руками за  кочки. Сохатый,
почуяв его приближение,  повернулся к охотнику, сделал два огромных прыжка в
его сторону и замер, пораженный близостью человека.
     Улукиткан поднялся  с земли. И вот зверь и  охотник стояли открыто друг
против  друга. Оба  обессилевшие, но  полные  решимости. Старику  надо  было
пройти  еще шагов тридцать, чтобы стрелять  наверняка.  Но  его  ноги  не  в
состоянии были сдвинуться  с места. Однако соблазн был слишком велик -- гора
мяса, огромная  шкура. И  он  встал, опираясь на  бердану. Сохатый  фыркнул,
переместил все четыре ноги на шаг вперед,  но удержался, не упал и  медленно
двинулся  навстречу  эвенку.  Вооруженная  тяжелыми  рогами,  с выброшенными
вперед  острыми  надбровными  бивнями,  голова  зверя  была  низко  опущена.
Улукиткан знал, как опасен раненый сохатый.
     Не мешкая,  он зарядил бердану оказавшимся единственным при нем большим
зарядом.  В  это время  на  том  месте,  где стоял  раненый зверь,  поднялся
огромный  столб  снежной  пыли,   сквозь  которую  замелькали  взмахи  рогов
вздыбленного  зверя, послышался храп  и  стон, ударами  сильных  ног сохатый
рушил мерзлые кочки, разбрасывая далеко от себя черную землю.
     Эвенк  невольно вскинул  бердану. Справа  от головы сохатого он  увидел
серую  тень волка.  Это был  матерый бирюк-одиночка.  Голод  заставил его  в
одиночку  начать схватку с  сохатым, возможно,  волк понял,  что его могучий
противник ранен.  Затяжным прыжком  он хотел схватить  сохатого за горло, но
промахнулся и -лишь на  какой-нибудь волосок увернулся от смертельного удара
передних копыт  сохатого. Волк  быстро  оправился, еще  больше  рассвирепел.
Он-то знает, как брать такую крупную  добычу, только бы вцепиться сохатому в
горло,  тогда  достаточно одного  сильного  рывка --  и  жертва  захлебнется
собственной кровью.  Но горло оказалось под  охраной острых  рогов и сильных
ног, способных одним ударом пересечь пополам любого хищника.
     Волк  вдруг  переменил  тактику, решил  взять  зверя сзади.  В  лесу бы
сохатый  прижался  задом к  выскори или  толстой лесине  и  ничего бы ему не
сделала даже стая волков, а  тут, на  открытой мари,  он  был беззащитен. Он
разгадал маневр хищника, мгновенно повернулся к волку.
     Улукиткан  видел, что сохатый, отбиваясь от разъяренного волка, пятится
задом к нему, все ближе и ближе. "Еще немного -- и пальну". Старик приподнял
ствол берданы вверх, прижал ложе к щеке  и  внезапно понял: зверь, доверчиво
отступая  в его сторону, как бы ищет у него защиты. И он опустил ружье...  В
это время  сохатый  приподнялся  на  задних  ногах и  в  следующее мгновение
обрушился всей своей огромной тушей на волка. Тот отскочил, но, ударившись о
кочку, упал  и тут же был  насажен на острые рога лесного  великана. Сохатый
поднял  волка  высоко, как бы  показывая невидимым  врагам, на  что  он  еще
способен, и тут же сам со стоном рухнул на землю.
     Волку стоило огромных усилий сойти с рогов. Он снова накинулся было  на
сохатого, но силы его иссякли. Хищник начал кататься, хватая зубастой пастью
снег, и пополз прочь, оставляя на мари кровавый след.
     Улукиткан направился к сохатому,  шел не таясь, держа наготове бердану.
Хотел  подойти  поближе и  наверняка  покончить  с сохатым:  "Неправда,  что
счастье откачнулось от меня. Это ли не фарт!"
     Сохатый  увидел приближающегося  человека,  с трудом  приподнял  перед,
потом  зад.  Встал.  Еле  удерживаясь  на  ломких  ногах,  шагнул  навстречу
охотнику. В  его движениях, в  позе, в том, как он держал гордо  приподнятую
голову,  не  было  страха.  Большие круглые  глаза, в  которых  пылал закат,
смотрели на эвенка печально,  беззлобно.  В них было столько мольбы, столько
жажды жизни!  Старик не выдержал,  опустились  руки.  Он хотел  отвернуться,
чтобы  не видеть этих грустных, совсем  человечьих, осмысленных глаз,  но не
мог. И стрелять не мог. Взгляд зверя перевернул всю душу Улукиткана...
     Себя  не узнал -- отступился от  добычи.  Возвращался  к Арге по своему
следу.  Нес в голове тяжелый, необычный  для охотника груз  -- жалость. "Это
она заставила уйти от сохатого. Видать, не промышлять мне больше зверя".
     Спустившись  к  реке,  эвенк прибавил  шагу.  Лыжи  легко скользили  по
гладкому  льду.  До этого  он, вроде, не замечал старости,  отгораживался от
нее, не признавал ее, видел  у других, не у себя.  И вот она пришла  к нему,
как бы нежданно, без примет, не  предсказанная сном, в первый,  долгожданный
день  охоты.  Пришла окончательно, властная,  неуступчивая.  "Стар я,  что и
говорить, добыча бежит от меня, как птица от пожара".
     Он почувствовал ноющую боль в спине. Ноги дрожали, подламывались. Немая
слабость растеклась по всему телу. Удары сердца  тяжело отдавались в голове.
Только  бы не  свалиться,  добраться  до табора.  Пустая котомка вдруг стала
тяжестью.
     На холодных плечах скупой земли потухал кровавый закат. В этот короткий
час между  светом и темнотою,  когда в сумерках снежная белизна сливается  с
тьмой, -- смолкает робкий щебет  синиц, исчезает ветерок и воздух становится
необыкновенно чутким.
     Табор пустовал.  Басиль еще  не приехал.  "Как бы  кстати  сейчас  была
печенка и отварное жирное мясо!"
     Старик  не стал устраиваться на ночлег, ушел искать оленей. Да разве их
сразу  найдешь! "Глупая порода, на месте не  кормятся, от ягеля  бегут, чего
ищут  --  не  знают",  -- досадовал старик. Одного ездового только  и нашел,
привел к табору.
     Но на этом  не  закончился день. Надо  было принести и  наколоть  дров,
натаять воды, сварить ужин. Много дел, пока обретешь сон.
     Поздно  прибежал Пакет Принес  длинный язык  да отяжелевший хвост.  Ему
было не  до еды! Примостившись между корнями под старой лиственницей, собака
долго зализывала натруженные подошвы лап.
     Из мутной бездны горизонта шла беспокойная ночь. Тьма накрыла табор. За
Аргою, где потухло солнце,  небо слилось  с  землею. Загудел ветер. Он шел с
Охотского моря, сковывал стужей поверженные горы, реки и запорошенную снегом
тайгу. Старику  казалось, что ветер  разбудил  шаманов и пошел куролесить по
зейским  просторам с бубнами да со свистом. Закружились над стоянкой хрупкие
пушинки  снега, они  падали на землю,  но  порывы  ветра подхватывали их и в
дикой пляске гнали дальше в кромешную тьму.
     Снизу донесся крик ночной птицы, короткий и печальный
     Ослепленный  мраком,  старик  долго  стоял,  тревожно  прислушиваясь  к
лесному шуму, ждал,  не донесется  ли с Арги знакомый перезвон  бубенцов  на
шеях оленей Басиля.
     Продрогший, вернулся в палатку. В печке весело гудело пламя.
     Старик  страшно устал. Устал,  может  быть, больше  от  неудач, чем  от
долгой ходьбы по тайге и хлопот на  таборе. В его ли  годы такая  нагрузка?!
Нож валился из рук, веки смыкались, хоть подпорки ставь! "А дождаться Басиля
надо. Сын приедет, надо выйти помочь ему разгрузить нарты".
     Улукиткан  разбросал  по  притоптанному  снегу еловый  лапник для сына,
заботливо  ощупал  его  --  не  будет  ли  тому жестко  спать.  Кое-как,  на
четвереньках,  добрался  до  своего места  и  прилег  не раздеваясь. "Басиль
приедет -- поужинаем вместе и тогда заберусь в спальный мешок".
     Мысли  сменяли  одна  другую.  Каким  долгим  был его  путь  на  земле!
Вспомнились  тропы.  Они  на  всю  жизнь  врезались  в  память. Все  прошлое
переплетено ими. То он видел их торными, то в болотах топкими, зыбкими,  еле
приметными  глазу, то взбирающимися по  камню на крутизну. Тропы  никогда не
останавливались на месте, они шли, бежали -- и тащили его за собою. Никто не
знает, в каких далеких краях эти таежные тропы начинаются и где кончаются. И
кто  знает, что хранят в своей молчаливой памяти эти черные борозды, секущие
лесное пространство вдоль и поперек? Кому поведают они тайны брошенных на их
пути огнищ, захоронений, каменных курганов?
     В  палатке  аромат  разнеженной  теплом  хвои.  Улукиткан нет-нет да  и
прислушается к гудящим порывам ветра. Жалеет, что с вечера не наколол еловых
плах, правнуку лыжи обещал сделать,  вот и вытесал бы  их теперь,  дожидаясь
Басиля: "Эко, не догадался!"
     Одиночество никогда не было Улукиткану  тягостным. В одиноких скитаниях
по  тайге и горам  он прожил большую часть  своих дней. А теперь  его  жизнь
совсем сузилась, и он живет  наедине со своими думами.  Все чаще  мыслью  он
обращался к прошлому.  Он просеивает это  прошлое  через житейскую мудрость,
судит себя самого...
     В  печке  весело  потрескивали  лиственничные  дрова.  Спать Улукиткану
совсем  не  хотелось.  Верно,  что к старости сон сменяют думы. На этот  раз
вспомнился ему давнишний случай.  Улукиткан  хранил его в  своей  памяти  со
всеми  подробностями. Это воспоминание увело старого  эвенка далеко от Арги,
от его последнего табора, в прошлое, в другие времена...

Таежные клады земли

     ...За лиловыми  грядами гор угасал темный осенний день. Эвенк вел аргиш
через  старую гарь.  Впереди шли  упряжки  оленей,  груженных скарбом лесных
кочевников.  За  ним,  путаясь  среди  стволов  упавших  деревьев,   плелось
разрозненное стадо  самок и молодняка.  Люди и  животные  устали. Давно пора
было остановиться. Женщины ворчали на мужчин -- куда они тянут тропу в ночь!
Потемну не так  легко поставить чум, накормить всех и уложить спать детвору.
Но мужчины  точно оглохли. Они  спешили,  пока еще светло, добраться до реки
Зеи, перебраться на левый берег и там отабориться.
     На  той  стороне реки  кочевников ждала  охота. Август  -- пора жирного
мяса. Хорошо навялить его для зимы. Да и шкура осеннего зверя  куда с добром
для половинки (*Половинка --  самодельная  замша). Вот и торопились скорее к
месту.
     На высоком берегу Зеи аргиш задержался. Ниже река делала крутой поворот
вправо,  всплескивала  у  последней  шиверы  и, не  успокоившись, уходила  в
тревожную даль.
     Улукиткан оглядел реку, узнал место, вспомнил, что выше у  шиверы брод.
Тронул  оленей к спуску. Внезапно слева  донесся выстрел. Все повернулись на
звук, замерли. Встреча  с человеком в этой глухой, далекой тайге --  большое
событие в жизни кочевников.
     Долго  стояли, ожидая, не  подаст ли человек еще какой знак о себе. Кто
он, какие дела привели его в этот безлюдный край?
     Улукиткан отстегнул от упряжки  учага, вскочил на  него и, не сказав ни
слова,  погнал  оленя  в  направлении,  откуда  донесся  выстрел.  Остальные
спустились к реке и на берегу  решили заночевать.  Не лезть  же  в  воду без
Улукиткана.
     Далеко за ельником эвенк наткнулся на след чужого каравана. Соскочил на
землю,  ощупал рукою примятый копытом  ягель. "Недавно  прошел", -- заключил
он. А  что  это? Отпечаток большого сапога! "Однако,  лючи!  Наверно,  купец
везет товар, много товару, ишь, как грузнут ноги оленей в землю!"
     За  промоиной  Улукиткан  увидел знакомый холм. Он  выступал из сумрака
острой залесенной  вершиной. За ним у ручья старинное  чумище кочевников  --
постоянное пристанище кочующих эвенков.
     Скоро  ветерок  набросил  дым,  затем  послышался  лай  собаки.  Сквозь
поредевший лес блеснул костер. Улукиткан остановился.
     От огня  отошел пожилой эвенк,  заслоняя ладонью глаза от света костра,
издалека рассматривал  гостя. Узнал, бросился навстречу, и  через минуту оба
эвенка, обнявшись, похлопывали друг друга ладонями по спине.
     -- Слушай,  начальник, -- крикнул эвенк  сидевшему  у  костра  за  чаем
человеку, -- искать больше не надо Улукиткана, сам пришел.
     Тот поднялся, шагнул вперед, поймал маленькую руку Улукиткана огромными
своими руками, улыбнулся, будто перед ним стоял давний знакомый.
     -- Вот ты какой, Улукиткан,  -- с ноготок,  а я представлял тебя лесным
богатырем,  --  сказал  он,  продолжая рассматривать  эвенка.  --  Рад,  что
встретились. Меня зовут Сергей Дубков. Много дней мы тут ищем тебя.
     Улукиткан  неопределенно повел  плечами и, не сводя глаз с лючи, думал:
"Видать,  молодой, а  какой большой и тяжелый, одни обутки с пуд весом. Лицо
длинное,  нос горбатый,  как  у  старого сокжоя". Потом он быстрым  взглядом
окинул  стоянку. Ничто  не ускользнуло от его  придирчивых глаз. "Однако, не
купец, тогда какая нужда загнала его сюда?"
     Удивленный равнодушием Улукиткана, Дубков сказал:
     -- Что же не спросишь, почему рад тебе?
     --  Сам  скажешь,  коли  охота будет, --  ответил бесстрастным  голосом
эвенк.
     Дубков улыбнулся, закивал головой и, обняв гостя, усадил к костру.
     -- Много наслышан о тебе, Улукиткан, только  ты можешь мне помочь... Ну
об этом потом поговорим. Пей чай, угощайся. Вот тебе сахар. -- Он пододвинул
к соседу сумочку.
     -- Сахар --  хорошо, шибко  хорошо. -- И Улукиткан бережно взял в  руки
кусочек,  осмотрел его с  любопытством,  пососал  и  положил  в  карман.  --
Детишкам понесу.
     -- Для  детей у меня есть особо, так  что  пей чай с  сахаром, бери, не
стесняйся, -- уговаривал Дубков.
     Но  гость  больше  не  дотронулся  до  сладости,  считая,  что  слишком
накладным будет для хозяина это угощение.
     --  Откуда  тропу  тянешь?  --  спросил  он  собеседника,  все  еще   с
любопытством рассматривающего его.
     -- От самого Петрограда.
     Улукиткан с уважением посмотрел на Дубкова и кивнул головой.
     -- Однако, далеко твое стойбище. -- И после небольшой  паузы сказал: --
Старики наши толмачили, будто лючи своего  царя скинули. Будет  большой фарт
для всех людей. Правда ли?
     -- Правда, правда,  Улукиткан! --  заверил  Дубков, довольный скупым  и
точным словом эвенка. -- Большой фарт для людей! Большевики это сделали.  Не
надо никакого  царя -- народ хозяин  земли.  Кто не работает -- тот  не ест!
Понимаешь?
     -- Ладно говоришь, --  согласился Улукиткан и взглянул на Дубкова, -- и
про большевиков толмачили старики, да, однако,  их тут никто не видел, какой
такой большевик?
     -- Говоришь, не видели, так посмотри: я большевик!
     -- Эко  большевик!  -- удивился эвенк,  отставляя кружку с  чаем и весь
поворачиваясь к нему.
     Взглянул на  него с изумлением, будто  только  сейчас заметил, какой он
большой и сильный. "Такому и правда ничего не стоит скинуть самого царя", --
подумал эвенк.
     -- Чего так смотришь? -- спросил Дубков.
     --  Надо  хорошо  запомнить,   какой  такой  большевик,  потом  эвенкам
рассказывать буду. Эко удивятся! Такой новости  могут не поверить, скажут --
Улукиткан придумал... Нешто все большевики такие большие, как ты? -- спросил
он.
     --  Нет, что  ты!  -- Дубков  громко рассмеялся и ласково посмотрел  на
эвенка.  -- Большевик не обязательно ростом большой. Большевик за свою землю
душой болеет, людям  добро делает, большие дела затевает. Я слыхал, ты  тоже
большевик?
     -- Я? -- Улукиткан стукнул себя пальцем в грудь.
     -- Да, да, -- закивал Дубков с серьезным лицом. -- Тайгу любишь, чужого
не хочешь, своими руками пищу добываешь, значит, хороший человек. Большевик.
     "Чудной этот  лючи,  однако ладные слова  говорит!  --  с удовольствием
думал  Улукиткан,  доливая себе чаю.  --  И  глаза у него  прямо глядят,  не
плутуют".
     -- Моя семья, олень, чум -- тут, -- сказал он, кивнув в сторону Зеи. --
Кончаем чай пить, пойдем в наше стойбище. Там ночевать будем.
     -- Не возражаю, -- обрадовался Дубков.
     Путники собрали еще не отдохнувших оленей, набросили на их спины вьюки,
и Улукиткан повел караван Дубкова на свою стоянку, к Зее...
     На   таборе  сразу  узнали  проводника  Дубкова   --  пожилого  эвенка.
Обрадовались.  Но  внимание  всех привлек  лючи. Его огромная фигура, лицо с
большими круглыми глазами, необычная одежда, громадные сапоги -- все вызвало
почтительный интерес кочевников.
     Женщины начали вытаскивать из котлов поспевшее мясо и усаживать всех за
трапезу.  Но разве  могли они  оторвать взгляды  от туго набитых  поток, что
свалил со спин оленей  гость, и унять свое любопытство!  Дубков заметил это,
не стал испытывать их терпение. Сразу же после приветствий подтащил к костру
вьюк  и,  усевшись  возле него,  не торопясь стал  развязывать  ремешки. Все
замерли,  забыв о кусках  дымящегося ароматным парком  горячего  мяса. Глаза
детей  и  женщин с жадным  нетерпением следили  за руками  лючи.  На  таборе
наступила  тишина. Дубков неторопливо вытаскивал из потки  какие-то свертки,
сумочки,  железные  коробки и складывал  горкой  возле себя. Женщины, приняв
лючи за купца, сидя на корточках, ждали, что сейчас увидят добротные цветные
ткани,  сверкающие  бусы,  кольца,  еще какие-нибудь  диковинки,  и  шепотом
прикидывали между собою, какую цену с них запросит лючи за эти товары.
     Гость развернул ситец.  Яркие  краски  невиданных  рисунков  обворожили
кочевниц.  Лючи поровну разделил между  женщинами весь кусок, каждой отмерил
по горсти разноцветного бисера. Мужчинам поднес  по трубке и  по охотничьему
ножу. Детям по банке конфет.
     "Удивительный  лючи, он ничего не требует  за  тов