енника
индейцев-инков - царя-солнца, исчезнувшего из Перу полторы тысячи лет  назад
в направлении на запад и появившегося в Полинезии, Затем Герда Вулд с  такой
силой разбила кокосовый орех о нос  плота,  что  брызги  молока  и  скорлупа
попали на головы стоявших вблизи людей.
     Мы подняли парус, в середине которого нашим художником  Эриком  красной
краской была нарисована бородатая голова Кон-Тики. Это была точная  копия  с
головы статуи царя-солнца,  высеченной  из  красного  камня  и  найденной  в
развалинах города Тиауанако.
     - А, сеньор Даниельссон! - восторженно закричал староста наших  рабочих
на верфи, увидев на парусе бородатую голову.
     Мы  как-то  показали  ему  портрет   бородатого   Кон-Тики,   сделанный
карандашом на бумаге, и с тех пор в течение двух месяцев он  называл  Бенгта
"сеньором Кон-Тики". Только сейчас до  него  наконец  дошло,  что  настоящая
фамилия Бенгта была Даниельссон.
     Перед отплытием мы были с прощальным  визитом  у  президента,  а  затем
совершили прогулку далеко в горы, чтобы в последний  раз  перед  выходом  на
необозримые просторы Тихого океана досыта полюбоваться осыпями и скалами. Во
время подготовки к экспедиции  и  постройки  плота  мы  жили  в  пансионате,
расположенном в пальмовой роще в окрестностях Лимы. Каждый день нас возили в
Кальяо и обратно  на  машине  военно-морского  министерства,  которую  Герде
удалось достать для экспедиции. Сейчас мы попросили шофера заехать как можно
выше в горы. Мы ехали  по  пустынным  дорогам,  вдоль  древних  оросительных
каналов инков. Наконец мы поднялись на высоту в 4 тысячи метров над  уровнем
моря и буквально пожирали  глазами  скалы,  вершины  гор  и  зеленую  траву,
старались пресытиться лежащим перед нами спокойным горным массивом  Анд.  Мы
при этом пытались убедить себя, что нам надоели камень и суша  и  мы  жаждем
как можно скорее выйти в море.


        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ "

        "В ТИХОМ ОКЕАНЕ"

     Драматические переживания участников экспедиции.  Плот  отбуксирован  в
море. Ветер крепчает. Борьба с волнами. В течении Гумбольдта. Самолет нос не
нашел. Бревна впитывают  воду.  Дерево  защищает  канаты.  Летучие  рыбы  на
завтрак. У Турстейна в постели неожиданный гость.  Ошибка  невиданной  рыбы.
Глаза в море. Морские  привидения  Самая  большая  рыба  в  мире.  Охота  за
морскими черепахами.

     В тот день, когда "Кон-Тики" предстояло выйти  на  буксире  в  открытое
море, в порту Кальяо было оживленно.  Морской  министр  Нието  отдал  приказ
буксиру "Гуардиан Рио" вывести нас из бухты и оставить за линией  прибрежных
вод, там., где некогда индейцы ловили рыбу со своих плотов. Газеты  сообщили
об этом под большими красными и черными шапками, и с самого раннего утра  28
апреля на набережной толпился народ.
     У нас, шестерых путешественников, конечно, в последнюю минуту оказалась
еще целая куча дел, и когда я приехал на набережную,  на  плоту  был  только
Герман, который нес вахту. Я нарочно остановил машину как  можно  дальше  от
плота и медленно пошел по молу, чтобы напоследок  как  следует  размяться  -
ведь  было  совершенно  неизвестно,  когда  мне  теперь  представится  такая
возможность. И вот я прыгнул на плот, на котором царил полный хаос из связок
бананов, корзин с фруктами и мешков, мы их притащили в  последнюю  минуту  и
хотели разобрать и закрепить, когда  все  уляжется.  В  центре  этого  хаоса
обреченно  восседал  Герман,  держа  в  руке  клетку  с  зеленым   попугаем,
прощальным подарком какой-то доброй души из Лимы.
     - Посмотри минутку за попугаем, - сказал Герман, - я сойду на  берег  и
выпью в последний раз кружку пива. Буксир подойдет еще не скоро.
     Не успел он исчезнуть в толпе,  как  провожающие  принялись  кричать  и
размахивать руками.  Из-за  мыса  показался  шедший  на  всех  парах  буксир
"Гуардиан  Рио".  Буксир  бросил  якорь  за  раскачивающимся   лесом   мачт,
преградивших путь к "Кон-Тики", и выслал нам большой моторный катер, который
должен был провести плот между парусными судами. Моторка была битком  набита
матросами, офицерами и кинооператорами. Раздавались слова команды и  трещали
кинокамеры, а к носу плота закрепили тем временем толстый буксирный трос.
     - Un momento!* - отчаянно закричал я,  не  выпуская  из  рук  клетки  с
попугаем.
     *Минутку (исп.).

     - Еще рано, мы должны подождать других los expedicionarios*, -  пояснил
я, показывая на город.
     *Членов экспедиции (исп.).

     Никто меня не понял. Офицеры вежливо улыбались, а  трос  к  носу  плота
крепили по всем правилам искусства. Отчаянно жестикулируя, я развязал  петлю
и выбросил конец  за  борт.  Попугай  решил  воспользоваться  суматохой.  Он
просунул сквозь решетку клетки клюв, повернул ручку и открыл дверцу. Когда я
обернулся, он уже весело прогуливался по бамбуковой палубе. Я сделал попытку
поймать его, но он  сердито  закричал  по-испански  и  вспорхнул  на  связку
бананов. Не спуская глаз с матросов" которые вновь начали закреплять трос, я
бросился в дикую погоню за попугаем. Он с криком влетел в  хижину,  и  здесь
мне удалось загнать его в угол и схватить за ногу в  тот  момент,  когда  он
собрался перескочить через мою голову. Когда  я  вновь  вышел  на  палубу  и
водворил свой хлопающий крыльями трофей в  клетку,  матросы  на  берегу  уже
отдали концы и наш плот беспомощно плясал на волнах, непрерывно бежавших  от
мола к берегу. В отчаянии я схватил весло,  пытаясь  предотвратить  страшный
удар плота о сваи набережной. Но  тут  заработал  мотор,  "Кон-Тики"  сделал
рывок и начал  свой  далекий  путь.  Моим  единственным  спутником  оказался
говорящий по-испански попугай, который, нахохлившись, сидел мрачный в клетке
и не спускал с меня глаз. Люди на берегу радостно хлопали и  махали  нам,  а
смуглые кинооператоры в моторке чуть не прыгали в море, стремясь запечатлеть
на пленке мельчайшие детали  драматического  отплытия  нашей  экспедиции  из
Перу. Я стоял на плоту грустный и одинокий  и  высматривал  своих  пропавших
компаньонов.  Они  не  появлялись.  Вскоре  мы  подошли  к  "Гуардиан  Рио",
стоявшему под парами, наготове поднять якорь и выйти  в  море.  Я  мгновенно
взобрался по трапу на палубу буксира и учинил там такой  шум.  что  выход  в
море был отложен, а к берегу была послана шлюпка. Прошло порядочно  времени,
и шлюпка вернулась битком набитая хорошенькими сеньоритами, но  без  единого
участника экспедиции "Кон-Тики". Все это, конечно, было  чудесно,  но  ни  в
коей мере не облегчало моего  положения;  и  пока  очаровательные  сеньориты
вертелись на плоту, шлюпка вновь отправилась на розыски "los expedicionarios
snoruegos" *.
     *Участников норвежской экспедиции (исп.).

     А Эрик и Бенгт шли с прохладцей по  набережной,  нагруженные  до  зубов
пакетами и книгами. Навстречу им двигался поток возвращавшихся домой  людей.
В конце концов  их  остановил  полицейский  патруль,  и  любезный  констебль
объяснил им, что они уже ничего не увидят. Бенгт, изящно размахивая сигарой,
заверил его, что им, конечно, смотреть нечего - ведь они  сами  отправляются
на плоту.
     - Вряд ли, - снисходительно сказал констебль.  -  "Кон-Тики"  ушел  час
назад.
     - Это невозможно! - закричал Эрик, потрясая одним из пакетов. - Вот  же
фонарь!
     - Ведь он штурман, - заметил Бенгт, - а я - заведующий хозяйством,
     Все же они добрались до пристани. Плота не было. В ужасе  забегали  они
взад и вперед по молу, где встретили и остальных  членов  экспедиции,  также
тщетно разыскивавших исчезнувший плот. В конце концов к ним подошла  шлюпка,
и мы все шестеро собрались вместе. "Гуардиан  Рио"  повел  плот  в  море,  и
вокруг него запенилась вода.
     Был уже вечер, когда мы тронулись в путь.  "Гуардиан  Рио"  должен  был
остаться с нами до утра и вывести нас за линию прибрежных вод.
     Сразу же за молом навстречу нам поднялись высокие волны, и все лодочки,
провожавшие нас, стали одна за другой  возвращаться  назад.  Лишь  несколько
больших яхт  сопровождало  нас  до  выхода  из  бухты,  желая,  по-видимому,
посмотреть, как пойдут у нас дела в открытом море.
     "Кон-Тики" следовал за буксиром подобно упрямому козлу, которого  тащат
на  веревке:  он  то  и  дело  зарывался  носом  в  бурное  море,  и   волны
перекатывались через борт. Но по сравнению с тем, что нас  ожидало  впереди,
море можно было считать сейчас спокойным. Когда  мы  были  уже  на  середине
бухты, трос лопнул и начал медленно погружаться в море, а буксир  как  ни  в
чем не бывало продолжал свой путь. Мы все свесились за борт плота,  стараясь
изловить трос, а яхты  бросились  в  погоню  за  "Гуардиан  Рио".  По  обеим
сторонам плота качались на волнах  огромные,  величиной  с  умывальный  таз,
медузы; они покрыли весь трос скользкой, желеобразной  жгучей  массой.  Плот
поднимался на волнах, и тогда мы, лежа на животе на  его  краю,  протягивали
руки над водой и дотрагивались пальцами до скользкого конца. Но  затем  плот
опускался, и мы с головой погружались глубоко в  воду,  а  соленые  волны  и
гигантские   медузы   свободно   перекатывались   через   наши   спины.   Мы
отплевывались, ругались, вытаскивали из волос куски медуз, но  когда  буксир
все же вернулся, оборвавшийся конец  был  уже  выловлен  и  его  можно  было
связывать.
     Мы только-только собрались забросить наш конец  троса  на  буксир,  как
вдруг плот начало затягивать под корму буксира, и первая большая волна могла
расколотить нас о него вдребезги. Мы немедленно  все  бросили  и  принялись,
пока было не поздно, отталкиваться веслами и  бамбуковыми  шестами.  Но  все
было напрасно: в тот момент, когда мы были во впадине между  волнами,  корма
буксира нависала высоко над нами и до нее нельзя было дотянуться;  когда  же
набежавшая волна нас поднимала, "Гуардиан Рио" погружался всей кормой в воду
и мог свободно нас раздавить, если плот под него затянет. Экипаж буксира тем
временем бегал по палубе и кричал. Но вот наконец винты заработали  с  нашей
стороны, и это дало нам возможность  в  последнюю  минуту  выбраться  из-под
буксира. Нос плота все же получил несколько сильных ударов, и крепления  его
сдвинулись, но потом все обошлось.
     - После такого дьявольского начала конец должен быть хорошим, - заметил
Герман. -Вот только бы поскорее закончилась буксировка... пока плот еще цел.
     Всю ночь мы медленно шли за буксиром, и всего было только один или  два
небольших толчка. Яхты уже давно простились с нами, и последний  маяк  исчез
за кормой. Только вдали промелькнули огни каких-то судов. Всю ночь мы  несли
вахту, не спуская глаз с  троса,  и  хотя  по  очереди,  но  все  же  хорошо
всхрапнули... Когда забрезжило раннее утро, побережье Перу  было  скрыто  от
нас густым туманом, а впереди в западном направлении над  нами  простиралось
ярко-голубое небо. Набегавшие небольшие волны курчавили гладкую  поверхность
моря, а одежда, бревна и все  вещи  были  влажными.  Становилось  прохладно.
Окружавшие нас массы зеленой воды оказались неожиданно  холодными,  хотя  мы
находились на 12o южной широты. Здесь проходило холодное течение Гумбольдта,
которое начиналось у берегов Антарктики, шло на север вдоль побережья Перу и
южнее экватора поворачивало на запад. Именно здесь Писарро, Сарате и  другие
испанцы впервые встретили большие парусные плоты инков, которые выходили  на
50-60 морских миль в море на ловлю тунца и золотой макрели в  самом  течении
Гумбольдта. Днем  здесь  дули  ветры  с  суши,  а  по  вечерам  ветер  менял
направление и дул к берегу, помогая тем, кто хотел вернуться домой.
     Буксир лег в дрейф, предварительно убедившись, что  плот  находится  от
него на должном расстоянии; мы спустили на воду маленькую  резиновую  лодку.
Она заплясала на волнах, как футбольный мяч, и понесла Эрика, Бенгта и  меня
к "Гуардиан Рио". Вскоре мы уже поднимались по веревочной  лестнице  на  его
палубу. Бенгт опять превратился в переводчика, и с его помощью капитан точно
отметил наши координаты. Мы находились  на  расстоянии  50  морских  миль  к
северо-западу от Кальяо, и  нам  посоветовали  в  течение  нескольких  ночей
зажигать фонари, чтобы нас не затопило какое-нибудь каботажное судно. Дальше
уже не будет никаких судов - в этой части Тихого океана не  было  регулярных
судоходных линий.
     Мы торжественно простились со всем экипажем буксира. Много  недоуменных
взглядов провожало нас, пока мы спустились  в  резиновую  лодку  и  заныряли
обратно к "Кон-Тики". Тридцать пять человек  экипажа  на  буксире  "Гуардиан
Рио" стояли у борта и махали нам, пока мы не скрылись. А  шесть  человек  на
плоту сидели на ящиках и пристально следили за удалявшимся буксиром. И  лишь
когда черная полоска дыма полностью растворилась и исчезла за горизонтом, мы
покачали головами и посмотрели друг на друга,
     -  До  свидания,  до  свидания!  -  сказал  Турстейн  -  Пора,  ребята!
Запускайте мотор.
     Мы рассмеялись и подняли вверх палец, чтобы узнать, откуда дует  ветер.
Легкий ветерок изменился; раньше он дул с юга, а теперь его направление было
с юго-востока. Мы подняли бамбуковую рею с большим четырехугольным  парусом.
Он сразу же бессильно поник, лицо Кон-Тики покрылось  морщинами  и  выразило
явное недовольство.
     - Старик недоволен, - заметил Эрик. - Ветры были  покрепче  в  дни  его
юности.
     - Похоже на то, что мы не трогаемся с места, - возразил Герман и бросил
за борт у носовой части бальзовую щепку.
     Раз... два... три... тридцать девять... сорок... сорок один. Щепка  все
еще была около плота, она не проплыла и половины пути от носа до кормы.
     - Она составит нам компанию в переходе через  океан,  -  оптимистически
решил Турстейн.
     - Надеюсь, что вечерний бриз не понесет нас обратно, - заметил Бенгт. -
Вряд ли церемония  встречи  в  Кальяо  будет  такой  же  торжественной,  как
проводы.
     Щепочка поравнялась наконец с  кормой  плота.  Мы  прокричали  "ура"  и
принялись убирать и привязывать все,  что  было  в  беспорядке  навалено  на
палубу в последнюю минуту.
     Бенгт разжег в пустом ящике примус,  и  вскоре  мы  лакомились  горячим
шоколадом с  кексом  и  свежими  кокосовыми  орехами.  Бананы  не  были  еще
достаточно спелыми.
     - Лишений терпеть мы не будем, - посмеиваясь; сказал  Эрик,  разгуливая
по плоту. На нем были широкие штаны  из  овечьей  шкуры,  большая  индейская
шляпа, и на плече сидел попугай. - Что мне не нравится, -  продолжал  он,  -
так это все малоизвестные течения, которые могут выбросить нас на прибрежные
скалы, если мы и дальше будем так полеживать на одном месте.
     Мы принялись обсуждать возможность идти на веслах и решили, что следует
все же подождать попутного ветра.
     И ветер наконец подул. Он дул с юго-востока спокойно, но все набирая  и
набирая силу. Он надул парус,  который  выгнулся,  как  вздымающаяся  грудь,
голова  Кон-Тики  выразила  воинственный  задор.  "Кон-Тики"  двинулся.   Мы
закричали: "Вперед, на запад, на запад!", натянули шкоты* и  закрепили  рею.
Затем спустили в воду кормовое весло и начали вахты. С носовой  части  плота
мы бросали в воду клочки бумаги,  щепочки  и  с  часами  в  руках  ждали  их
появления у кормы.
     *Шкот - снасть, управляющая парусом.

     Раз... два... три... восемнадцать... девятнадцать- есть!
     Бумажки и щепки проплывали  мимо  кормового  весла  и  вскоре,  подобно
жемчужному ожерелью, качались на волнах далеко за кормой. Метр за метром  мы
двигались вперед. Нельзя было сказать, что "Кон-Тики" бороздил море с  такой
же легкостью, как остроносая гоночная шлюпка. Тупорылый и широкий, тяжелый и
массивный, он степенно шлепал вперед по волнам. Он не торопился, но, придя в
движение, продолжал продвигаться с непоколебимой энергией.
     Рулевое устройство сразу же причинило нам много  забот.  Наш  плот  был
построен так. как его описывали испанцы, но никто не мог дать нам  совета  и
практических указаний  о  вождении  индейского  плота.  Эксперты  на  берегу
тщательно обсуждали эту проблему, но безрезультатно. Они знали  столько  же,
сколько и мы. Когда юго-восточный  ветер  посвежел,  возникла  необходимость
держать плот по такому курсу, чтобы  парус  надувался  с  кормы.  Если  плот
слишком  резко  поворачивался  бортом   к   ветру,   то   парус   немедленно
выворачивался и со страшной силой бил по грузу, людям и  бамбуковой  хижине;
плот же тогда- шел дальше вперед кормой. Для нас начиналась  адская  работа.
Трое боролись с парусом, а трое старались изо  всех  сил  повернуть  длинным
кормовым веслом плот носом вперед, чтобы ветер дул в корму. Как  только  нам
это удавалось, рулевому приходилось не зевать, чтобы вся история не началась
сначала.
     Шестиметровое кормовое весло свободно ходило  в  уключине  па  огромном
чурбане на корме. Таким же  кормовым  веслом  пользовались  наши  темнокожие
друзья, когда они сплавляли в Эквадоре  бревна  по  реке.  Длинный  шест  из
мангрового дерева был твердым. как сталь, и  таким  тяжелым,  что,  упав  за
борт. сразу бы затонул. На конце шеста была закреплена  широкая  лопасть  из
сосновой доски. Нам приходилось напрягать все силы,  чтобы  удержать  весло,
когда на него обрушивались волны. Пальцы сводила судорога от усилия, которое
приходилось делать, чтобы удержать весло в вертикальном  положении.  Наконец
мы  догадались  привязать  к  шесту  кормового  весла   поперечную   планку;
получилось нечто вроде рычага, при помощи которого мы могли удерживать весло
в нужном положении. А ветер тем временем все крепчал и крепчал.
     Во второй половине дня пассат дул уже  в  полную  силу.  Он  взбороздил
океан бурными волнами, которые набрасывались на нас с кормы. И только тут мы
впервые поняли, что имеем дело с самим океаном, дело очень  серьезное,  а  с
берегом никакой связи нет. Все зависело сейчас от  бальзового  плота  и  его
мореходных качеств в открытом океане. Мы  знали,  что  для  нас  больше  нет
берегового ветра, нет и возможности вернуться обратно. Мы  попали  в  полосу
пассатов, которые будут с каждым днем  уносить  нас  все  дальше  и  дальше,
Оставалось одно: идти вперед полным ходом в море; если даже мы и попробовали
бы повернуть назад, то нас потянет все-таки обратно в море. Курс у  нас  был
только один - тот самый курс, на который мы легли, когда ветер дул с  кормы,
а нос смотрел на запад. Но ведь и цель нашего плавания - следовать все время
за солнцем, что, как я думал, некогда сделали Кон-Тики и древние  поклонники
солнца, когда их сбросили из Перу в море.
     С облегчением и торжеством смотрели мы,  как  плот  преодолевал  первые
наступавшие на него грозные волны. Тут же выяснилось, - что рулевой  не  мог
сдерживать кормовое  весло:  ведь  ревущие  волны  обрушивались  на  него  и
вырывали его из уключины или сбивали в сторону. Рулевой летал вместе с  ним,
как беспомощный акробат. Даже двое не  могли  удержать  весла,  когда  волны
обрушивались на корму. У нас не было другого выхода, как закрепить  весло  с
двух сторон оттяжками. Одновременно мы привязали его  канатами  в  уключине.
Тем самым мы ограничили свободу действий весла и могли уже не бояться  самых
больших волн, только бы, конечно, самим удержаться на палубе.
     Ложбины  между  волнами  становились  все  глубже  и  глубже,  и   было
совершенно ясно, что мы попали в самую  быструю  часть  течения  Гумбольдта.
Несомненно, что причиной волнения был не ветер.  Нам  давало  о  себе  знать
морское течение. Вода была зеленой и холодной, зубчатые цепи перуанских  гор
скрылись за кормой в густых  облаках.  Наше  первое  единоборство  с  силами
природы началось, когда подкрались сумерки. Мы все еще не доверяли морю и не
знали, будет ли оно другом или врагом, когда мы окажемся с ним  с  глазу  на
глаз. Тьма окончательно поглотила нас, и мы услыхали грозный рев  моря.  Нас
оглушил свистящий вой идущей на нас волны, и мы увидели быстро надвигающийся
высокий пенистый вал вы