пятнадцатого марта, в одиннадцать часов,
прибыл самолет - неожиданный, но отнюдь не нежданный. Ванесса,
например, ждала его уже третий день.
     После того как мы распрощались со священниками и полицейскими -
они все как один с безграничным терпением относились к нашей пестрой
компании и ее необычным занятиям, - забраться на борт было минутным
делом. В последнее время мне разве что в видениях грезился материал,
из которого был сделан наш самолетик, - отполированный акриловый
пластик, неуязвимый для сильного ультрафиолетового излучения (на
Амазонке его прозвали "кожа мачете"), первое напоминание о мире, в
который нам предстояло вернуться.
     Деннис вел себя как нельзя лучше. Кроме отпущенного при посадке
замечания, что самолет - это частичная конденсация летающей тарелки,
он почти ничего не говорил. Рев двигателя, решительно взятый на себя
руль - и вот уже пилот, легенда здешних мест, в воздухе, а вместе с
ним и мы. Какой же это крошечный мирок, Ла Чоррера: мелькнули
постройки, стадо пасущихся на зеленом лугу зебу, похожих на тающие
шарики ванильного мороженого, и он скрылся за непроходимыми
джунглями. "Вот и осталось позади все, с чем мы соприкасались и что
соприкасалось с нами", - подумалось мне. В Летисии мы провели два
дня. За это время Деннису стало явно лучше, зато другие начали в
разной степени отдаляться друг от друга. Наверное, это была
компенсация за излишнюю близость, следствие оторванности нашей
экспедиции от всего остального мира. Самое странное, что произошло с
нами в Летисии, так это встреча в аэропорту: едва мы успели
спуститься по трапу, как столкнулись с Джеком и Руби, американской
четой, которая пару недель снимала у Ив квартиру в Боготе. Когда я
встретил их шесть недель назад, сочетание их имен показалось мне
странным (Джек Руби), теперь же то, что они, можно сказать,
поджидали нас в аэропорту, только усугубило эту странность. Все это
как-то не укладывалось у меня в голове.
     Когда мы вернулись в Боготу, Деннис почти полностью пришел в
норму; он настаивал на том, что его состояние было вызвано не
проявлением хронически неуравновешенной структуры личности, а неким
временным нарушением химического равновесия. От любого напоминания о
сверхпроводящих связях четвертого измерения, аяхуаске или шаманизме
его бросало в дрожь. "Слушай, я сыт этим по горло", - говорил он. И
его можно было понять.
     Брат почти пришел в норму, дли меня же только начинался
многолетний период нового мышления - состояние затянувшегося
недоверия, породившее идеи о природе времени, которые я изложил в
книге "Невидимый ландшафт".
     Двадцатого марта мы пришли к единому мнению, что Деннис
окончательно вернулся к нам. Все были несказанно счастливы и
отпраздновали это событие в одном из лучших ресторанов Боготы. Это
"было колоссальное достижение - позволить обратному процессу пройти
своей чередой, без пагубного воздействия методов современной
психиатрии. Решающее испытание в дикой глуши, испытание, которому
рано или поздно должен подвергнуться каждый шаман, закончилось
успехом. Мы сделали первый шаг на пути к знанию.
     Двадцать первого марта я сделал запись в своем дневнике -
первую за несколько недель и единственную, что мне удалось сделать
за пару следующих месяцев. Вот что я написал:
    21 марта 1971 года
        Прошло семнадцать дней с четвертого марта и конкретизации
    амперсенда. Если я более или менее верно понял этот феномен, то
    завтрашний - восемнадцатый - день ознаменует собой середину
    эксперимента. По моим прогнозам, завтра Деннис вернется к тем
    психологическим установкам, которые были у него до первого
    марта, хотя может случиться и так, что вместо остаточной амнезии
    относительно событий в Ла Чоррере, у него проявится растущее
    понимание эксперимента, авторство которого принадлежит ему.
    Прошедшие недели дались нам нелегко, казалось, они состояли из
    стольких времен, мест и умов, что изложить события рационально,
    в хронологическом порядке, было бы просто невозможно. Только
    "Поминки по Финнегану" дают некоторое понятие о парадоксе в том
    виде, в котором его, испытали мы, благодаря обретенной
    способности проникать за двуликую сущность времени. Несмотря на
    прежнее непонимание и неверные представления о циклах времени и
    чисел, оперирующих внутри этого феномена, теперь я уверен, что
    за эти семнадцать дней мы пережили - правда, порой с
    отступлениями и, разумеется, в чрезвычайно сжатом виде -
    достаточно полный цикл, чтобы суметь предвидеть, пусть и не
    вполне ясно, события следующих двадцати с лишним дней и иметь
    некоторое представление о приблизительной природе и
    направленности развития опуса.

     Из этой записи ясно видно: если Деннис почти оправился от
захватившей все его существо титанической борьбы, я все еще
находился в самой гуще своей собственной битвы. Мною завладела и,
завладев, уже не отпускала навязчивая до одержимости идея о природе
времени. Заурядные заботы повседневности потеряли для меня всякий
интерес. Внимание мое полностью сосредоточилось на попытках
построить новую модель времени, истинного времени. Меня занимали
резонансы, рекуррентности и идея, что события - это
интерференционные картины, появление которых вызвано другими
событиями, отдаленными по времени и причинам. В этих ранних своих
умопостроениях я изобрел некий мифический цикл, на завершение
которого требовалось сорок дней. Только позднее, под впечатлением
календарной природы временных циклов и их связи с ДНК, я обратил
внимание на циклы продолжительностью в шестьдесят четыре дня. Эти
раздумья в конце концов привели меня к "Ицзин". В тех ранних моих
соображениях по поводу сорокадневного цикла алхимического искупления
едва угадывается окончательная теория, разработанная в конкретных
деталях, и все же очевидно, что цель у них одна. Резонансы,
интерференционные картины и фрактальные регрессии времени во времени
- вот материалы, из которых я начал возводить свою теорию. И в конце
концов, после нескольких лет трудов, ей суждено было обрести
некоторую стройность. Однако стройность эта - дело будущего. Первые
наметки отличались неуклюжестью, самоцитированием и своеобразием.
Только уверенность в том, что их удастся привести в членораздельный
и понятный для других вид, все эти годы удерживала меня от того,
чтобы бросить все к черту, пока первые интуитивные прозрения наконец
не преобразовались в систему формальных доказательств.
     Конец марта мы провели большей частью в Боготе. То был довольно
мрачный период. Муравьиная сутолока перенаселенного современного
города плохо действовала на наше обостренное пребыванием в джунглях
восприятие. Деннис вел себя совершенно нормально, вот только вид у
него был болезненный и слегка пришибленный. От Дейва никаких вестей
не было, и Ванесса в конце концов вернулась в Штаты одна. Двадцать
девятого Деннис последовал ее примеру и вылетел в Колорадо. Я
уговаривал Ив поехать в Южную Колумбию: мне нужна была передышка для
размышления. Так мы и сделали. Я восстановил в памяти события в Ла
Чоррере - при этом никаких новых открытий мне сделать не удалось - и
пришел к выводу, что домой нас влекла какая-то физическая сила
притяжения. Тринадцатого апреля, спустя без одного дня месяц после
моей встречи с НЛО, мы вернулись в Беркли.
     Пребывание там было кратким и нелегким. Я уже начал различать
смутные очертания того, чему суждено было стать теорией временной
волны "Ицзин". Как раз тогда были составлены схемы иерархии
гексаграмм "Ицзин", иерархии, которая в конце концов превратилась в
компьютерную программу под названием "Временная волна ноль". Я
сторонился людей и с головой ушел в работу - ни к чему другому у
меня не было ни интереса, ни терпения. Мной овладела мания
творчества такой силы, какой я не мог себе даже представить.
Казалось, каждый разговор на эту тему только усугубляет зияющую
пропасть непонимания.
     Мои попытки получить отклик у тех, кого я тогда считал
"столпами науки", сопровождались самыми смехотворными случаями. В
один прекрасный майский день это нелепое намерение привело меня в
лабораторию вирусологии и бактериологии Калифорнийского университета
в Беркли. Я заранее договорился о встрече с доктором Гюнтером
Стентом, специалистом мирового класса в области молекулярной
генетики, автором "Молекулярной химии гена". В то время я еще не
знал ни того, что Стент славится своей легендарной скандинавской
прямотой, ни того, что он мнит себя человеком Возрождения и
социальным философом. Через год или два он опубликует книгу,
призывающую к реформе общества в целом, где в качестве идеальной
модели предложит традиционный общественный уклад жителей Самоа.
     Я застал великого ученого в лаборатории. Одетый в белое, он
царил меж пузатых колб и обожающих его старшекурсников. Меня оттуда
шуганули, и какой-то ассистент провел меня в кабинет Стента, окна
которого выходили на запад, где вдали, за университетским городком,
угадывался силуэт моста Золотые Ворота. С высоты десятого этажа
студенческий городок походил на копошащихся на зеленой лужайке
муравьев. Через несколько минут ко мне присоединился сам Гюнтер
Стент.
     Аскетического вида, он откинулся в кресле, а я пустился
излагать идеи, стоявшие за экспериментом в Ла Чоррере. Я старался
начать исподволь, но мне мешали нервозность и излишнее благоговение.
Через несколько минут я почувствовал, что Стент, кажется,
прикидывает, не наброшусь ли я на него с кулаками. К чести своей,
он, похоже, отогнал эти тревожные подозрения и предоставил мне
разглагольствовать дальше. Лицо его приобрело абсолютно бесстрастное
выражение, и я все больше недоумевал, в каком направлении пойдет
наша беседа. Наконец после особо длинного и оригинального пассажа,
на всем протяжении которого он сохранял полнейшую непроницаемость, я
решил поставить вопрос ребром.
     - Доктор Стент, я пришел, чтобы рассказать вам об этом только
потому, что хотел бы узнать, есть ли в моей теории что-то стоящее,
или она целиком ошибочна.
     Он слегка оттаял и, поднявшись из-за стола, подошел к окну. Мы
оба постояли, глядя на запад через толстое стекло. Потом со вздохом
сожаления, от которого у меня упало сердце, Стент повернулся ко мне
и проговорил:
     - Дорогой мой юный друг, эти идеи нельзя даже назвать
ошибочными.
     Отчаяние мое было столь глубоко, что я обратился в бегство,
сгорая от смущения. Ну и поделом мне, нечего было пытаться
заигрывать с традиционной наукой.
     Подобные встречи убедили меня, что придется заново изучить
эпистемологию, генетику, философию науки - всю гамму дисциплин,
необходимых для разговоров на темы, к которым у меня пробудился
столь безудержный интерес. По мере того как я все глубже постигал
"Ицзин" ("Книгу перемен"), моя идея о том, что ее структура есть
основа временной волны или волн, продолжала развиваться. Эти волны
представляют собой дискретные периоды перемен, которые следуют друг
за другом и одновременно включают в себя друг друга. Я пришел к
пониманию того, что логика временных волн явно подразумевает
окончание обычного времени и конец общепринятой истории. На этом
этапе идея симбиотической психометрии и увиденный в Ла Чоррере НЛО,
встретившись у меня в голове, отождествились друг с другом и с темой
конца света, присутствующей в западных религиозных традициях.
     Первая - еще количественно неопределенная - временная карта
изобиловала совпадениями, связанными с моей личной биографией. В
частности, получалось, что граничные точки каждого участка волны
имеют для меня особое значение. Если совместить одну из этих точек с
экспериментом в Ла Чоррере, то получалось, что некоторые точки в
прошлом (смерть матери и встреча с Ив) и в будущем (двадцать пятый
день рождения) приобретают особый смысл. Я убедился, что важные для
меня события происходят с пугающей регулярностью - каждые шестьдесят
четыре дня. Над этими идеями нужно было поработать в одиночку,
поскольку моя маниакальная сосредоточенность на них и их
парадоксальность производили на окружающих нелепое впечатление. Я
понял: чем бы ни был исследуемый эффект - обычным явлением природы
или единственным в своем роде исключением, - ясно одно: он насущно
важен для меня лично, и потому нужно позволить силам, с которыми
меня связала судьба, довести игру до конца.
     Каким бы странным ни казался другим мой план, я решил вернуться
в Ла Чорреру, в ее уединение и таинственность, и просто пожить там,
наблюдая за тем неведомым, что на меня снизошло. Перед самым
отъездом из Колумбии мы с Ив купили изумруды. Теперь, продав их, мы
выручили больше, чем достаточно, чтобы оплатить наше возвращение в
сюрреалистический мир солнца, лесов и рек, давший начало моему
наваждению. Я решил, что снова оказавшись в Ла Чоррере, запишу все,
что с нами произошло. Таков был мой план, а результатом стали первые
наброски "Невидимого ландшафта". Друзья в Беркли горячо
приветствовали мое намерение покинуть Калифорнию. Забота о состоянии
моего рассудка стала в нашем кругу излюбленной темой, к тому же до
нас дошел слух, будто ФБР пронюхало о моем возвращении и начало
розыск. Гашишные моря от Бомбея до Эспена тянулись из прошлого. Как
говорится, пришла пора сматывать удочки.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ
    В которой мы вдвоем с Ив возвращаемся в Ла Чорреру, а новая комета
направляется к Земле.
     Пятнадцатого июля мы с Ив снова очутились на границе внутренней
Амазонии. Мое намерение вернуться в Ла Чорреру становится
реальностью. Записи в моем дневнике возобновляются с того момента,
как мы начали спуск по Рио-Путумайо, название которой вызвало у меня
тогда новые этимологические ассоциации, что-то вроде "иллюзорной
шлюхи" (Пута (исп.) - шлюха, проститутка; маня - одно из центральных
понятий индийской философии. В школе веданты употребляется в
значении иллюзии, скрывающей истинную природу брахмана).
    15 июля 1971 года
        Отплыв несколько часов назад из Пуэрто-Легисамо вместе с
    грузом, состоящим из пива и скота, мы с Ив снова попали и все
    глубже погружаемся в свою мечту - леса и реки бассейна Амазонки.
    Это возвращение, цель которого - продолжить размышления о
    неведомом пока феномене в том нетронутом окружении, где мы его
    обнаружили, знаменует верность этому феномену и углубление в
    него, поступок, который, по моим представлениям, любой, кто
    знаком с событиями, выпавшими на нашу долю в марте, счел бы
    невероятным и даже сопряженным с известной долей риска.
        Я имею в виду не те опасности, которые подстерегают в
    джунглях, или неизбежные тяготы, спутники путешествующих по
    отдаленным краям, а скорее психологический стресс, сопряженный
    со встречей с феноменом - как ни странно, он во многом является
    частью нашего собственного "я" и в то же время огромен и чужд -
    вдали от умиротворяющего круга друзей и от всего мира, который
    знать не знает о нашем столкновении с феноменом и том новом
    понимании, которое мы из него почерпнули, или относится к этому
    скептически. Первая моя забота здесь - это исключить любые
    неожиданности. И потому я ни на минуту не забываю о том
    загадочно-шизофреническом превращении, которое произошло с моим
    братом. Я уверен, мы имеем дело с чем-то таким, чему
    несвойственны неустойчивость или неопределенность внутренней
    динамики. Тщательный анализ и последующее изучение помогут
    исключить возможность того, что новый контакт с феноменом
    произойдет внезапно, что он свалится как снег на голову или
    поведет себя непредсказуемо.
        Вот только как найти к нему правильный подход, по-прежнему
    остается неясным. "Внутренний голос" феномена неоднократно
    заявлял: "С тех пор как мой брат закончил свой опус по
    гиперкарболяции, больше делать абсолютно нечего, а если все-таки
    возникнет необходимость в каких-то действиях с нашей стороны, то
    благодаря самой природе контакта они совершатся сами собой".

     Мы с Ив тихо-спокойно прожили в Ла Чоррере с августа по
середину ноября 1971 года. Часто нам бывало весело. И все это время
мне удавалось сохранять полную погруженность во внутренние процессы,
которые я исследовал. Дни мои были заполнены до отказа: то,
углубившись в раздумья, я бродил по окрестностям Ла Чорреры, то
часами корпел над планшетами миллиметровки. Здесь, в самом сердце
амазонских лесов, я разрабатывал свои теории времени и покрывал лист
за листом фантазиями из области волновой механики. Когда я не читал
и не грезил наяву, мы с Ив пускались в долгие беседы, и постепенно
новый взгляд на наше место в мироздании начинал казаться почти
реальным.
     Во время нашего второго пребывания в Ла Чоррере снова выплыла
на поверхность тема у-ку-хе. Мы познакомились с несколькими
индейцами витото, которые регулярно ходили по тропе мимо нашей
хижины, а стояла она всего ярдах в ста от того места, где произошел
памятный эксперимент. Среди этих людей, которые останавливались,
чтобы перекинуться словом или поглазеть, как я ловлю насекомых, был
один кряжистый старик по имени Деметриус - старый лис с уклончивым
взглядом. Казалось, от него исходит ощутимый запах стража
космических врат. В моем воспаленном рассудке буквы Д, М, Т
выступали из его имени, как пылающие сигнальные огни. Как только мне
удалось остаться с ним наедине, я тут же с места в карьер выпалил:
     - У-ку-хе!
     - У-ку-хе? - он едва поверил своим ушам. Ему казалось
невероятным, что такое странное, слабое создание, будто пришедшее из
иного мира, напрямик спрашивает о тайном достоянии его племени. Не
знаю, сколько культурных условностей было нарушено, но после
краткого разговора - если, конечно, можно назвать разговором общение
людей, не понимающих языка друг друга, - я не сомневался, что он
постарается мне помочь. Прошло несколько дней, и в день своего
двадцатипятилетия я получил липкий, смолистый комок, завернутый в
листья. Мне так и не представился случай испробовать это вещество
для получения галлюциногенных видений, но позже данные химического
анализа, проведенные в Каролинском институте в Стокгольме,
подтвердили присутствие в нем диметилтриптамина. Деметриус не
посрамил своего имени.
     Была в нашем втором путешествии в Ла Чорреру еще одна важная
особенность: учение Логоса продолжалось почти непрерывно. На
протяжении всех этих месяцев, да и потом тоже, он раскрывал передо
мной принцип времени. Принцип этот очень конкретен и математически
строг. Логос научил меня, как использовать "Ицзин" по-новому, как
никто до меня, возможно, не умел. Может быть, китайцы когда-то и
обладали этим знанием, но утратили его многие тысячелетия тому
назад. Логос научил меня гипервременному взгляду. Мои книги, моя
внешняя жизнь, мои сокровенные сны - все это стало частью стремления
понять и ощутить новое время, которое открылось мне в Ла Чоррере.
Революция в понимании человека - это не то, что можно выразить в
рамках беседы.
     Новая модель времени позволяет получить максимальное количество
сведений о будущем. Нельзя сказать, что будущее абсолютно
предопределено, иначе говоря, нет такого будущего, в которое мы
могли бы заглянуть и где все события были бы уже предопределены.
Вселенная устроена иначе. Будущее уже завершено, но не обусловлено.
Каким-то загадочным образом из множества разнообразных событий
избраны некоторые события, которым, по выражению Уайтхеда, суждено
"подвергнуться формальности истинного осуществления". И Логос
вознамерился открыть мне механизм этого процесса, который представил
в виде временной волны.
     Что заставило меня впервые обратиться к "Ицзин", так это то,
насколько мой первый простейший принцип шестидесятичетырехдневных
циклов подходил к событиям моей тогдашней жизни. Смерть матери была
первой из тех точек, которые я выделил во времени. Потом я заметил,
что моя связь с Ив, удел случая, началась шестьдесят четыре дня
спустя, а еще через шестьдесят четыре дня произошл